Главное управление

Ответственным товарищам раздавались сувениры: флажки и календарина будущий год с эмблемой нашей конторы, а особоотличившимся – почетные наградные знаки конторы – сощитом, с мечом и с государственным гербом на фоне темно-синейэмали. К знакам прилагались удостоверения, закрепляющие право на ихобладание, хотя шеф кадров кряхтел, что знаки абсолютно незаконны,ибо не утверждены компетентными инстанциями. Да и плевать. Главное,все награжденные были довольны и готовы к новым пожертвованиям. Иуж что-что, но выяснять истинную цену врученным им побрякушкамнамерения не имели, проникнутые их безусловной государственнойзначимостью.

Я прозорливо приберег для своих личных целей увесистыйпластиковый пакет этих внушительных штамповок. Пригодятся, иботщеславие людское не убавляется… А уж кому при случае вручитьэтакую награду – найдется. И через годы.

А после чехарды с праздником в конторе наступил отупелыйканикулярный застой, незаметно, исподволь, переросший в нормудальнейшей нашей службы.

Коромыслов получил третью большую звезду на погоны –подозреваю, за мои усердия по организации праздника; окончательнозадружился с полпредом, путешествуя с ним по странам и континентамв составе правительственных делегаций. И даже доверительно поведалмне о китайском массаже с тремя его исполнительницами, которыми былублажен в очередном туре. На оперативную деятельность управления онне отвлекался, вращаясь в Думе и в Администрации, где вместе с нимкрутился и Жбанов – ныне его неразлучный приспешник иконсультант.

После обеда Федор Сергеевич почивал пару часиков в своейслужебной комнате отдыха, а в пятницу после полудня уезжал или наохоту, или на рыбалку. Частенько опять-таки со Жбановым.

Отныне не я составлял протекцию руководителю «Рифа», а именно онмог способствовать утверждению моих решений и инициативКоромысловым. Впрочем, такое техническое положение вещей менявполне устраивало. Не устраивало иное – мы так или иначеиграли спектакль, выручка от которого шла к врагам моей Родины.

Но я был в тисках. И как вырваться из них, покуда непредставлял. Зато отдавал себе отчет в том, что попытайсявырваться, допустив ошибку в расчетах рывка, мне конец! Да ладно бымне… А Оля, а дочь? Все пойдет прахом.

Ах, как бы узнать планы моих кукловодов, знающих стратегиюспектакля… Но кукле сценарий неведом.

В когти ЦРУ я угодил по случаю, а Жбанов? Какой мотивсотрудничества был у него? Сильный, талантливый человек, по своейличностной и профессиональной величине он на голову превосходилтого же Олейникова и мог наверняка возглавить всю нашугосбезопасность, преобразовав ее в иную, могущественную иинтеллектуальную структуру, занимающуюся глобальными направлениямиразвития государства, где отлов шпионов пребывал бы втретьестепенных по важности категориях. Общая идеология страны, еездравоохранение, демография, экология, контроль над чиновничеством,над уровнем цен, инвестициями, передвижением капиталов – этотолика проблем, должных находиться под контролем чекистов. А чемзанимались нынешние обитатели Лубянки?

Я вспомнил ветеранов «Альфы»… Вот-вот. Коммерцией икарьерами.

А Жбанов работал на американцев явно не из-под палки. Так чтоподвигло его стать не просто предателем, а последовательным врагомсвоей страны? Что заставило перейти на другую сторону и истовослужить ей? Обида на начальство, не оценившее его талантов? Жаждаденег? Подчинение шантажу, какой-то тайный и грязный грешок?

Меня обескураживал этот вопрос, ибо как ни крути, а я былвовлечен в положение, ему подобное, хотя смириться с нимкатегорически не желал, не чая освободиться от сковавших менякандалов. А потому спросил его, провожая в очередной раз допроходной управления:

– Ответь, как ты-то попал в яму? Объясни. Мне это важно. Счего началась твоя карьера в ЦРУ? Не с Одесского же ОВИРа…

– Я? Я как раз выбрался из ямы, – поднял он на меняглаза, и они озарились веселым блеском. – Объяснить? Ну чтоже… – И взяв меня под руку, повел меня в сторону от кирпичногокуба контрольно-пропускного пункта. Поднял воротник пальто, морщасьот летевшей в лицо мороси. – Понимаешь, Юра, – произнесвдумчиво, – мне всегда претила напыщенная коммунистическаядемагогия, клетка государства, которое нельзя было покинуть,всеобщая нищета и фальшивые лозунги на каждом углу.

– Так ведь все мечты и чаяния сбылись, – сказаля. – Теперь у нас правит капитал, есть относительная свободаслова, а поездки за границу от резолюций ЦК КПСС не зависят.

– Главное – другое, – доверительно наклонился онко мне. – Пометавшись в пост-коммунистическом раздрае, мывернулись к прошлому. Видоизмененному внешне, но не внутренне. Да,налицо послабления. Ничуть не ущемляющие структурной сутисталинской возродившейся власти. И она будет крепнуть, осыпая себяшелухой заверений в своем демократическом естестве. Враки!Мы – очень опасная страна. Непредсказуемая, с огромнымпотенциалом агрессии. И весь мир это остро чувствует, и никогда мыне будем ему любезны. Ибо суть государственности российскойнеизменна.

– Все хорошие мы плохие, – сказал он. – Этакийбольшой урод в дружной семье народов. Однако вернемся к нашимвыдающимся и неадекватным своему народу персонам. Кому мыприслуживаем? Интервентам! Кого наша история, наша культура и нашиболи не интересуют. А уж всякие духовные российские метания –тем более. Их интересуют нефть, лес и газ. Вольфрам, железо иникель. Запасы пресной воды. Каменный уголь.

– Вполне естественная конкуренция в подлунном мире, –сказал Жбанов терпеливым тоном. – Вопрос один: на чью сторонуты встаешь, что выбираешь. Что тебе, наконец, ближе. А мне этастрана никогда не была ни близкой, ни родной. А с чего всеначалось? В четвертом классе общеобразовательной московской школыпришла пора принимать личный состав учеников в пионеры. Приемсостоялся возле Мавзолея Ленина, у стен Кремля. Я помню, чтопроснулся в то утро с ощущением грандиозного праздника. Помню вседо мелочей: солнечное прохладное утро, ласковый свет, пробивающийсясквозь занавески, отглаженную мамой школьную форму на спинке стула,сухой весенний асфальт, робкую майскую зелень… Все было такздорово! И автобус, привезший нас к Красной площади, иторжественная линейка… И гимн Советского Союза.

И вдруг – вожатая. С опытом. Не в первый, чувствуется, разруководящая всем этим разносолом из сопливой человеческой поросли,жаждущей нацепить на шеи дурацкие красные тряпки, причащающие ихневесть к чему. Сколько в ней было брезгливости, усталости,равнодушия…

И эта идущая от нее волна небрежения, сметающая весь флерторжества, ударила по мне, смыв восторженность, приподнятость,веру, наконец… Навсегда!

– Ну, а теперь позволь высказаться мне, – произнеся. – Ленин, Сталин, прочие деятели – олицетворения техили иных очередных переходных периодов. Благополучно завершенныхволею Божьей, сохранивших Россию. В том числе – от германскихнацистских полчищ и от ядерного удара США. Коммунистическийстрой – не конфета, но не будь его, сколько бы мы нахлебалисьдерьма, кто знает? Затем: не надо путать приверженность ккоммунистическим идеалам или же отрицание их с чувством Родины.

– Все? – спросил он. – Тогда – следующийэпизод из личной жизни… Я уже работал в разведке, когда один изнаших парней переметнулся в Штаты… Был громкий разбор его перелета,трещали кости, велись допросы всех, кто-либо сказавших ему«здрасьте» в коридоре или в курилке… В итоге шторм утихомирилсявыговорами и разносами. Но наш отдел, где числился изменник, решилиподвергнуть отдельной воспитательной работе. И вот, представь,собирают нас у ворот Кремля и ведут… куда бы ты думал? В кабинетЛенина. Встали мы у его письменного стола, на котором раритет вчугунном образе обезьяны, вдумчиво рассматривающей лежащий на ееладони человеческий череп, и слышим голос гида:

– Проникнитесь, товарищи… Здесь творил вождь.

– И я проникся. Как на череп смотрела обезьяна, так жесмотрели на нас престарелые орангутанги из Политбюро. Думаешь, онио судьбах Родины размышляли? О своих задницах и о креслах, вкоторые их задницы были водружены. Теплых и ко всем конфигурациямдряблых ягодиц приспособленных. А мы были черепами, солдатами,должными оставить свои кости на полях невидимых сражений во имяэтих задниц и кресел. Ну?