Главное управление

Я хмуро кивнул. Мне уже звонил Олейников, сообщив, что в ауле,где томился пленник, вчера зарезали несколько быков, идет пиргорой, и пачки долларов разносят по саклям.

И как прикончить эту кавказскую вольницу? Да никак ее неприкончишь. Потому и при коммунистических Советах проблема Кавказаи Средней Азии решалась не идеологией и оружием, а практикойвласти. Практикой гибкой и лицемерной, ибо местная системауправления виноградных республик очевидно отличалась в своихпринципах от нордических и славянских институтов правления. Будь тоРига, Москва или Вологда, чиновник взятки опасался, а вотноменклатурные привилегии использовал на всю катушку. А Юг и Востокгосударства Российского извечно хранил традиции выкупа должности,поступка и чужой жизни. И традиции эти соответствовали основамадминистрирования страны Советов, как лозе – теплый грунт,верблюдам – оазис, овечке – горный лужок. Мзда снизу шланаверх, оплаченные должности волевым решением не отбирались,статусы эмиров, шейхов и визирей претерпели лишь внешние изменения,но никак не внутренние, и какая в принципе разница, именуешься тысултаном или первым секретарем партии?

И недаром любимой и искренней присказкой ответственныхдолжностных лиц в ту пору была: «Клянусь Аллахом и партиейЛенина!»

А кем был в то время исламский экстремист, проповедникпротивления старшему российскому брату? Был он кровным врагомпервого коммунистического секретаря-султана! И всех егоприближенных! А потому надлежало султану именовать его, согласноправилам игры, врагом народа и светлого будущего! Собственно, длясултана – уже настоящего…

Сообщил Олейников и иную новость. Подрыв машины Волоколамского,готовящийся едва ли не неделю, с треском провалился. Провод,вмонтированный в полотно трассы, перебили своим давлением колесаавтомобильного потока, но о неудавшемся покушении олигарх каким-тообразом пронюхал и от греха подальше сбежал в Европу, решив до порыотсидеться в относительно безопасной нише. Скрылся в неизвестныхдалях и Леня Плащ, опасаясь мести со стороны бывшего партнера иглубоко разочаровавшись в могуществе госбезопасности. Оправданий втехнической осечке он не принял, уверовав, что его попроступодставили, ибо как информация о покушении попала к врагу?

Да как? Все у нас покупается и продается, вот как.

Домой я вернулся в настроении мрачном и угнетенном, сединственной мыслью, настырно бившейся в сознании:

«И почему Бог определил мне участь жить именно в этойрасхристанной стране?»

За ужином Ольга, усевшись напротив и лукаво щуря своипрекрасные, чистые, как вода колодезная, глаза, вдруг сказала:

– Час сегодня говорила с твоей мамой, она звонила…

– И чего? – насторожился я.

– Мы решили, что я должна ехать рожать в Америку, –прозвучал ответ.

Я поперхнулся куском антрекота.

– И… какие соображения подвигли? – молвилугрюмо. – Ты же так любишь Россию… Ее леса, поля, фольклор,культурное наследие предков… А?

– Я хотела бы свободы и безопасности для своегоребенка, – ответила она будничным тоном. – Ему не нужныбудут визы для поездок в приличные страны, он будет обеспеченсоциальной защитой как гражданин самого мощного в мире государства,он, наконец, не пойдет в нашу армию, похожую на концлагерь…Это – если будет мальчик. А если это будет девочка, ей, ковсему прочему, не придется торговать собой во имя перспективнойдолжности или же целиком зависеть от милостей мужа… Здесь восточнаястрана, ты проникнись, отвлекись от своего бытия. Наша семья –вне правил, она исключение, а ориентироваться надо на расхожиестереотипы, они определяют реальность.

Голос ее звучал искренне, горячо, даже с надрывом.

– Ты не веришь в Россию? – утвердительно вопросиля.

– Мне хотелось бы верить, – сказала она. – Новсегда получалось так, что и мы, и наши родители, и деды, да ипрадеды извечно жили в зоне бесправия и нищеты, где правителиотносились к ним, как африканские царьки к своим племенам, гдеразницы между животным и человеком отсутствовала и где всехпостоянно водили за нос. А отводивши, даже не извинялись.

– Мне нечего возразить, – сказал я. – Но ячувствую себя предателем. Хотя предательство иногда означаетпредчувствие…

– А мы никого не предаем, – сказала она. – Мы стобой как работали во имя страны, так и продолжим это занятие, нами деваться, собственно, некуда. Речь не о нас. Речь о вере встрану. А ее определяют правители, их философия, их идеи. Тыспособен уверовать в эти ничтожества? Они лишь приспосабливаются кобстоятельствам, нивелируя возникающие несоответствия во имясохранения кресел, они – не капитаны дальнего плавания, апотерпевшие кораблекрушение.

– А в Америке, значит, несокрушимые капитаны…

– Я сужу по результатам. Ты сравни полицию в Штатах и нашу,насквозь продажную, где каждый неуверен в завтрашнем дне и ходит наслужбу за копейки, дабы стричь купюры с тех, кто под рукуподвернется. Ты посмотри, как кончают здесь свою жизнь многиеартисты, которых обожала вся страна! В нищете и убожестве. Датолько ли артисты?! Милиционеры тоже не исключение.

– Так или иначе, – с напором произнес я, – но мнене хотелось бы видеть своего ребенка гражданином антихристианскойстраны.

– Почему – антихристианской?

– Потому что все якобы христианское, оставшееся в ней, этосектантство или коммерция.

– По-моему, ты задираешь планку.

– А по-моему, и это я говорю серьезно, в России, как нигде,человек способен сохранить и закалить душу. Для целей гораздо болееважных, нежели гарантированные социальные защиты и безвизовоепередвижение.

Она медленно и удивленно качнула головой.

– Никогда не подозревала в тебе столь отъявленногопатриота. Да еще с религиозным сознанием… Любопытно. Тем более непомню факта посещения тобою церкви. Это я туда хожу, кстати. Ты и всамом деле всерьез?

– Я всерьез пытаюсь сформулировать свое мировоззренческоеотношение к твоему предложению, – ответил я. – На уровнеинстинктивного противления. Основанного, думаю, на генетическойпамяти предков. Не стремившихся ни в какие дали перед лицом самыхжутких испытаний. Таких, какие нам и в кошмарном сне не приснятся.Предвижу ухмылки, но мы же – перед ними, предками, в долгунеоплатном. Они, зачиная детей, и праправнуков на этой землехотели, а не на другой.

– Значит, все эмигранты – предатели, и всем им горетьв аду, – кивнула она насмешливо. – Даже тем, кто бежал отГитлера или от Сталина. У меня, дорогой, иная концепция. Земляодна, и человек может выбрать на ней то место проживания, чтоотвечает его жизненным интересам. А национальная замкнутость ираздробленность – причина отчуждения и войн.

– Так ты за мировое правительство и общий миропорядок?

– Прекрасная идея, – живо откликнулась она. –Устраняющая миллионы проблем. И тут тебе снова нечеговозразить!

– Не очень-то я верю в подобного рода идиллию, –откликнулся я.

– А другого рационального пути не существует, –произнесла она устало. – И главные препоны на нем –дремучие национальные амбиции. Намек понял?

– Чего ж не понять…

– Тогда вывод: я поступлю так, как решу сама.

– Ты уже, чувствую, решила.

– Все, я устала от разговоров. – Она резко подняласьиз-за стола. – У меня завтра тяжелый день, я пошла спать. Чайгорячий, я заварила. Цейлонский, настоящий. То бишь со Шри-Ланки.Надеюсь, он не оскорбит твоих патриотических чувств, тем более вРоссии твой любимый иностранный чай не растет.

Дверь в спальню захлопнулась.

Да, она все решила. И я неспособен противоречить такому еерешению. Хотя в моем вялом неприятии его и в ее напоре, в этомпроигранном мною конфликте, существует подоплека важнейшего выбора,еще неосознанного нами, но определяющего громадную суть… Ивероятно, суть греха и отступничества.

И вдруг меня охватил неосознанный страх.

Нет, это неправильно. Я должен остановить ее, ведь куда какверно сказано, что благими намерениями выслана дорога в ад…

И тут же обреченно ударило:

«Не остановить мне ее, и вообще сегодня что-то непоправимосломалось… Главное, хрупкое. И не склеить его теперь –непонятное, призрачное, но самое что ни на есть главное, воткак…»