Главное управление

Доброхот ныне пребывал в камере, ибо сразу же по разъяснениютайны его благотворительных инициатив патрульные милиционерыобнаружили в его машине ствол, наркотики и гранату. Набор,составленный тщательно, вдумчиво и эмоционально.

Я с удовольствием поведал бы данную поучительную историюсегодняшнему заявителю, но, удерживаемый уложениями о секретности,сподобился лишь на прощальное вялое напутствие:

– Что же, будем рассчитывать на вашу добросовестность.

Подумал, закрывая за собой дверь:

«Вот и еще один висячок…»

День между тем неуклонно катился к закату, а мне еще предстоялодва серьезных свидания.

Позвонила Ольга, попросила вечером приехать в театр на какой-тоактерский междусобойчик.

– У меня сегодня вечером премьера, – сообщил я,памятуя рандеву с провокатором.

– Это еще какая? – полюбопытствовала она.

– Для тебя все сыграю в лицах, но дома…

– Я вернусь поздно, учти!

– Я тоже постараюсь.

Служебная машина уже пофыркивала, разогревая свою прыть уподъезда конторы. Я влез на заднее сиденье, буркнул в сторонунапряженного затылка водителя:

– К Пресне.

И – помчали меня немецкие лошадиные силы по родномуСадовому, забитому пробками, по двойной сплошной, приходящейсяаккурат на середину капота с фиолетовым отсветом мигалки, вкоридоре между жмущимися вправо встречными и попутными, иуслужливо, с пониманием служебного долга, перекрывающими движениена перекрестках постовыми.

Бред какой-то. Сон. Наваждение. Клоунада.

Граждане! Граждане прохожие на тротуарах, граждане бездомные вподворотнях, соседи по движению на магистрали, завистливопроклинающие наглый мой маршрут вопреки всем правиламавтомобильного общежития, слушайте! Это – ошибка, я –такой же, как вы, может, даже глупее и хуже, и мне, не поверите,уютнее среди вас, а не в этом кожаном салоне автомобиля из гаражакарательных структур! Но сейчас я играю спектакль по воленеведомого режиссера, а вы-то думаете, что это всерьез, ишарахаетесь пугливо, и глазеете недобро, и уверены, что я упиваюсьбезнаказанностью властного хамства и ее выпендрежем, а мне всеголишь грустно, устало и тревожно. Я не знаю финала спектакля, оттогои нет восторга в душе моей. И тревожно мне, потому что уже не хочуя в вашу дорогую моему сердцу компанию, граждане пресмыкающиеся, адругой компании у меня нет, есть только банда, где каждый одинок инесчастен, ибо бессердечен, алчен и многознающ, а умножающие скорбьзнания уменьшают желание общения с людьми. Ибо кто ведает многоетайное, что может взять для разума своего от находящегося вневедении и в заблуждении?

Другое дело – монаху есть о чем говорить с папуасом, ибовысший человек озарит знанием и духовным опытом своим существонизшее, а чем могу озарить ближних своих я? Любопытной информацией,реально отражающей наше государственное устройство?Характеристиками его устроителей? Да вы и сами все ведаетеинтуитивно, а я, впади в откровения, буду распят как вами, ибоснизошел к вам и стал равным, рабом, так и теми, кто отчинил мнемашинку с мигалкой, ибо владеющий такой колесницей мыслей своих вгалоп не пускает и вне черни держится неприступно.

Встречу с Леней Плащом нам подготовили мои опера в ресторанеЦентрального дома литераторов, бывшем притоне творческойинтеллигенции, в закутке, оснащенном аппаратурой, исключающейвозможность технической записи разговора.

Я не доверял ушлому вору. Как и он, мне, впрочем.

Леню мне пришлось подождать: машину жулика за неправильнуюпарковку тормознули гаишники, вор их послал, те –взъерепенились, и пришлось включаться в дело моим работникам,подстраховывающим наше рандеву.

Наконец недоразумения утряслись, откинулась входная штора, ипередо мною возник высокий жилистый тип – длиннорукий,кривоногий, ловкий в движениях, с глубоко посаженными в черепстылыми черными глазами, скуластым сухим лицом.

Обошлись без рукопожатий.

– Как понимаю, базар наш тебе в пику, а потому ушей тутнет, – начал Леня, небрежно раскидываясь на стуле и качаяузким мыском элегантного штиблета. – Что и мне в масть.

На лице его – хмуром, отягощенным от дурных излишеств итягостных раздумий о ежедневном выживании среди разнообразныхгадин, – лежали нездоровые темные тени, придающие облику егочерты демонические и загадочные. Он напоминал паукообразного злодеяиз оперетты, что заставило меня невольно усмехнуться.

– Чего расплылся, мент? Я вроде не комик… – Он поднялруки и плавно, балетно потянул их вверх, словно удлиняя предплечьяиз костистых локтевых суставов. Его длинные, скрюченно согнутыепальцы и в самом деле напоминали паучьи лапы.

– Улыбка располагает к тебе собеседника, – краткоответил я.

– Ага, вот я уже и расчувствовался…

– Ну ладно, давай о делах, – сказал я скучно. –Интересы наши совпадают, враг у нас общий, подумаем, как друг другупомочь.

– А думать тут особо и нечего, – покривилсяснисходительно Леня. – Ты ведь сюда не от мусоров пришел, тебякто-то сверху использует, а ты и рад стараться. Не будут мусораклыки на своих дойных коров скалить. И если скажешь, что я не прав,тогда – прости-прощай! – Он привстал со стула.

– Все верно, – сказал я, отстраненно удивляясьпрозорливости бандита. – Другие силы существуют в нашейгосударственной природе. И если они меня используют – пустькак шестерку, на благое дело уничтожения врага моей Родины, я не впретензии.

– Стыдно мне, но у меня мотив низкий, – поведал Ленямиролюбиво, закуривая с ленцой тонкую дамскую сигарету, экономящуюздоровье. – Поднял крысеныша как на домкрате в эмпиреи, спасдвести раз его шкуру и хвост, а он в ответ – кусаться, падаль.Да ты в курсе…

Я кивнул неторопливо.

– А теперь вот что, – вперил он в меня своизенки – черные, как нефтяные ямы. – Патриотам я недоверяю, так что запев твой не для тех поклонников. Патриоты –материал дешевый и расходный в манипуляциях кукловодов. Потомупередай своим мудрецам, нашими руками свои планы варганящим: нихрена толкового ни сегодня, ни завтра они не сотворят. К заутренеобедню не служат. Сегодня в стране устоялась определенная система.Одна из ее подпорок – наш мерзавец. И как его политически ниподставляй, от него как от горячего утюга все брызгами отлетит.Утюг должен остыть. А он включен в сеть и выполняет свое дело. Иошпарит нас с тобой – только к нему сунься. Но система, думаю,скоро обвалится. Стараниями твоих шефов, полагаю. И начнется новыйдележ власти. А вот тогда обязательно обесточат сеть. И в утюгможно брызнуть кислотой. А потом его, заржавевшего, выкинуть напомойку. Кислоту я тебе дам. И не только на него ее хватит. Там всяистория наших барыг в законе… С делами мокрыми, с налогами, сотмыванием «лимонов» и «мандаринов», связями забугорными,схемами – кому и за что… И пусть у тебя такая мина до поры втихом месте хранится, преобразовываясь в бомбу. Или у дружковтвоих, у начальников… Большой тебе презент делаю, верно?

– А что с меня в ответ?

– Да чепуху попрошу, – сказал Леня, усмехнувшисьгрустно. –Техническую поддержку. К нему, гаду, теперь неподобраться. Семья в Европе, за заборами, под охраной. Да и чегоему семья? Он же голубенький, ему здесь с мальчиками куда лучше,чем со своей старой коровой. Хотя он не просто голубой, он –синий! С зоны таким пришел, где его опустили в петушиный профсоюзза крысятничество… В пору советской власти. Ну, пришел с зоны,начал плитами газовыми спекулировать. И держал товарец в гаражахпод железнодорожной насыпью. А у меня там бокс имелся пустующий, варенду сдаваемый, с чего знакомство и началось… А потом закончиласьсоветская власть, и обнаружилась в нашем фраере удивительнаякоммерческая незакомплексованность… Ну, и пошло дело. Ладно, –отмахнулся усталой рукой. – Чего детство золотое вспоминать…Итак. Ваши причуды и мероприятия слова доброго не стоят. Не ковремени они. Суета пустая. А вот мои планы – просты идейственны. Два пуда пластида с тебя, и нету у нас проблемы.Как?

– Это вещество строгого учета, – сказал я. –Это – к армейским проходимцам надо… Но вот если чегопопроще…