Главное управление

– Я не знаю вас как актрису, но надеюсь получитьприглашение на спектакль. Уверен, на сцене вы будете столь женеотразимы, как в жизни. Приглашение состоится?

– Считайте, состоялось. И давай на «ты». Сидим, можносказать, на нарах и в реверансах совершенствуемся… Так вот: а тыкаким ветром в Берлине?

Я честно – а что, собственно, скрывать? – поведал освоей командировке, о вьетнамском душегубе, и о героической стезеборца с тяжелым бандитизмом.

– Так вы работаете в милиции? – вопросила онауважительно.

– Я в милиции не работаю, – сказал я. – Я в нейслужу.

– Это как? – удивилась она.

– Это так, что милиция у нас не работает, – ответиля.

– Да ладно вам шутить! – отмахнулась она. – Вотэто жизнь! – продолжила вдохновенно. – Полная огня иаромата. Как здорово! Хотя, наверное, с одного холма другой всегдазавлекательней…

– Да, взберешься на вершину, преисполненный высокимичувствами, а там кто-то нагадил, – ляпнул я. И поправилсяторопливо: – А ведь по сути… Что у нас производство, что увас… План и бухгалтерия. Нет?

Ответить она не успела: в дверях появился Фридрих, сообщив, чтоинцидент улажен, но в целях общегородской ночной гармонии режиссераоставят на ночлег в участке, а утром отвезут в отель на опохмелку иоплату ресторанного счета, включающего расходы по битью посуды имировые чаевые за расквашенный нос турецко-германского подданного,выразившего готовность к примирению.

– В отель? – устало вопросил он, крутя на пальцебрелок с ключом от машины.

– А мы погуляем, – внезапно сказала Ольга. –Кавалер не против? – И взглянула на меня насмешливо, конечноже, все мои мысли в отношении своей особы уяснив и замешательствоммоим потешаясь.

– Если мне присвоили столь высокое звание, – сказаля, – то оно автоматически обязывает…

И до блаженного предрассветного утра мы бродили по холодномуБерлину, плывя в его рекламном неоновом половодье, выныривая вдымный гомон пивных ресторанчиков, веселясь и болтая от души.

А я читал ей стихи, я знаю много стихов из давних книг,прочтенных в местах, весьма отдаленных от европейских столиц, ихдостопримечательностей и удобств. Там, в Сибири, в холодныенеуютные вечера, под тусклым светом лампы над тумбочке, они-то искрашивали мой досуг. Телевизора у нас не было, от цивилизации мынаходились на значительном удалении, ибо золото отчего-то таитсявдали от пригодных для обитания человека мест.

«Мы разучились нищим подавать, дышать над морем высотой соленой,встречать зарю и в лавках покупать за медный мусор золотолимонов».

Или:

«Незабываема минута для истинного моряка: свежеет бриз, и яхтакруто обходит конус маяка. Коснуться рук твоих не смею, а ты –любима и близка. В воде как огненные змеи блестят огни Кассиопеи, ипроплывают облака».

– Милиционеры знают такие стихи? Откуда они, кстати?

– Оттуда, куда уже нет дорог… А вот, кстати, милиционер япо случаю, причем дурацкому.

– И как случился случай?

– Был мне голос: ступай в милицию, и будет тебесчастье.

– И счастье было?

– Оно нашлось несколько часов назад, в ресторанномчаду.

– Посмотрим, повторишь ли ты эти слова завтра.

Когда я проводил ее до дверей номера, она быстро и осторожнокоснулась губами моей щеки, прошептав:

– Все, до сегодня… Не прощаюсь.

– Так ведь и я не прощаюсь, – нагло брякнул я.

– Поэтому – до свидания! – последовал игривыйответ. – А чтобы все расставить на свои места, скажу: я,видишь ли, такая самолюбивая дура, что не хочу размениваться даже ссимпатичными и мужественными милиционерами…

Я вставил башмак в створку закрывающейся двери. Молвилгрубовато:

– Надежды-то хоть есть?

– У тебя – есть!

И дверь, едва не прищемив мне нос, захлопнулась.

Ведущий форвард команды «Динамо»… Гол с пенальти. Горячий мяч,обжегший ухо. Один-ноль. Однако впереди второй тайм…

Я побрел к лифту, поглядывая с робкой надеждой на закрывшуюсядверь, но в бликах света, лежавших на ней, была стылаяокончательность затвора и отчуждения.

И я приземлился на одинокий и равнодушный аэродром своейпостели, подхватившей меня и укутавшей мечтательным туманом сна, иснилась мне Ольга.

А наутро меня разбудили актер и режиссер Миша, непонятно какимобразом оказавшиеся в моем номере.

– Произвол и затмение! – восклицал режиссер, доставаяиз моего мини-бара банку пива и судорожно, даже тревожно еезаглатывая. – Этот хам меня оскорбил, а теперь мне выкатываютобязательные извинения и пятьсот евро форы! А это? – Оноттянул щеку, как при бритье, демонстрируя разливающийся по скулесиняк. – Это – что? Бесплатное приложение к праздникужизни?

– Ты начал первым, старик, – покривился снисходительноего товарищ и также полез в мини-бар, достав оттуда пузырек сджином. – Не мелочись, не унижайся конфронтацией… Кто он?Лакей, потомок скотоводов. Лучше – дернем и забудем. –Отвинтил пробку, принюхался к содержимому пузырька. Произнесзадумчиво: – Пить, конечно, надо в меру. Но надо… Да,кстати! – Указал в мою сторону. – Человек тебя спас, тыхотя бы его поблагодарил, а то куковал бы за сеткой… В изнеможениибезалкогольного забытья…

Я с трудом приподнялся на подушках, спросил хрипло, мучаясьспросонья нутряной дрожью:

– Откуда подробности?

– Ольга все рассказала, – поведал актер и влил в себяджин, закатив обморочно глаза к потолку.

– Она уже встала?

– Оля? Это мы ее встали… Шипит, как утюг, рассерженадевушка. Губы надуты до трех атмосфер. Но детали поведала,прояснила. Сейчас соберется, идем на завтрак. Ты тоже вставай,сегодня последний день, грех не отметить…

И мы славно догуляли наши берлинские незабвенные каникулы, иминуты их истекли стремительно и беспощадно, как все хорошее идоброе. В Москву мы возвращались одним и тем же рейсом.

И был самолет, салон, более похожий на театральные подмостки,где откалывал шутки-прибаутки под восторженный хохот и аплодисментыпассажиров пьяненький лицедей Миша, сумерки московской зимы,разочарованность окончанием праздника. И только одно меня грелотепло и упорно: я нашел ту женщину, в которую безоглядно и трепетновлюбился. И теперь она затмила всю безысходность и серость тогобытия, в которое я возвращался.

Мы вышли в мутную слякотную прозимь, рвано и желто освещеннуюнутром аэропорта, тут же подкатил громоздкий джип, и режиссерспросил, обернувшись ко мне:

– Тебя подвезти?

– Нет, – качнул я головой, увидев свою служебнуюмашину, стрельнувшую, обозначившись, синей, как пьезо-разряд,молнией мигалки. – И насчет Оли, – добавил, взяв ее подлокоть, – не беспокойся. Довезу в сохранности.

– Чего ж тут беспокоиться! – расплылся в усмешке,обнимая меня и с чувством перецеловывая из щеки в щеку, привычнонетрезвый Михаил.

И уже ступая на хромированную подножку черного джипа и закидываяза шею сползший шарф, крикнул мне, не стесняясь пялившейся на негов узнавании и восторге публике:

– Женись на ней, Юрка, женись! Она согласная, верь мне! Онатебя и искала!

– Вот дурак… – произнесла Ольга растерянно и вспыхнулавсем лицом.

А меня тоже словно кипятком обдало. Ах, Миша, Миша, какую тысейчас нужную сцену отыграл шутя, походя, но искренне… Век мне тебяблагодарить!

Я всмотрелся в ее ускользающие от меня глаза, сказал:

– Ну, поехали… Только перед тем как приехать, ответь: ктотебя ждет, куда едем?

– Мой ответ тебя вдохновит, – сказала она. – Яживу с родителями. Мама – домохозяйка, папа – журналист вотставке. Целиком посвящен халтуре на телевидении и нескончаемомуобустройству дачи.

– Познакомишь с деловым человеком? Я – пареньмастеровой, может, советом ему удружу…

– С папой? Ты что, меня замуж брать собрался?

– Собрался, – сказал я. – Ровно сутки назад. Иразбираться не собираюсь. Конечно, претендент я неказистый,известностью не отмеченный, сериалами пренебрегающий…

– Ладно, поехали, Юра, – перебила она. –Несерьезно это. Пройдет у тебя все завтра… Разная жизнь, разныелюди…

Мы ехали молча, но когда я положил свою руку на ее кисть, онаотозвалась внезапным дрогнувшим жаром, и тут я понял, что отныне небезразличен ей, вопреки всем ее доводам и сомнениям. И если сужденобыть нам вместе, то всерьез и надолго, как означил союз любви иединства народный фольклор.