Главное управление

Пожалуй, Юрка – единственный человек, с кем мне было всегдалегко и просто, кто всегда поспешал на подмогу и воспринимал всемои просьбы как личные проблемы. А потому в нынешней ситуациинадежды на него я возлагал значительные.

Из пивнухи побрел домой в унылости зимнего московского пейзажа,держась подальше от дороги, подернутой жирной черной пленкой –конгломерату из химикатов, сажи и грязи. Чистота на улицах Москвыимеет два состояния: либо когда грязь замерзает, либо когдазасыхает.

Тусклое небо, тусклые панельные коробки, влажные корягидеревьев, переплетшие ветви словно в замершем соитии, протухший отвыхлопов и соленого дворницкого песка снег. Выцветший в тихуюубогость мир. Элитная среда московского прозябания, благодатьсирости. А вот стальная дверь знакомого полуподвала, бывшейподсобки местного жилуправления. Что ныне за ней – неизвестнои неинтересно, но часть моей жизни за этой дверцей осталась.

Когда-то здесь был подпольный цех, где во времена совдеповскогодефицита с двумя бодрыми лоботрясами мы клепали высококачественнуюбижутерию. Работа была творческой, отчасти даже художественной, сэлементом добросовестного копиизма высокохудожественных западныхобразцов, но окончилась печально: условным сроком за незаконноепредпринимательство. Я был на подхвате, а потому получил лишьгодик, а затем судимость мне сняли, ибо социализм началперерождаться в капитализм и данное преступление в прозревшемпрогрессивном обществе стало почитаться за праведную норму бытия.Лоботрясы же ныне – уважаемые владельцы сети ювелирныхмагазинов угодили на пару лет за решетку. В их новое партнерствомне хода нет, я третий лишний. Впрочем, бедовали они в одной зоне,что способствовало сплочению их дальнейших коммерческих планов.

Накануне вынесения мне приговора умер отец, так что кто скорабля на бал, а кто с суда на похороны. Мама погоревала с годок,а после, будучи женщиной симпатичной и бойкой, познакомилась сзаезжим американцем и отправилась ковать свое счастье в городНью-Йорк. В ту пору кончались смутные восьмидесятые.

После отъезда родительницы в моем распоряжении осталасьдвухкомнатная квартира, некоторая сумма денег от реализованнойкриминальной бижутерии, правильная сексуальная ориентация и кучказнакомцев, близких к прежнему бизнесу, что были устремлены надобывание хлеба насущного в точности и сообразности смногочисленными статьями УК. Более того: меня тянули в набирающиесилы бандитские группировки, в контрабанду и мошенничества, но явыбрал иной путь: поступил на заочное отделение юридическогоинститута по специальности «уголовное право» и устроился работатьшестеркой в районный суд.

Покрутившись поблизости от уголовной среды, я уяснил, что онамне абсолютно чужда и инородна. А судимость моя была не более чемроковой нелепостью, превратностью судьбы, зловредным изыскомфортуны. Мир жулья и разбойников я попросту презирал. В нем никогдане было созидательности и правды. Зато сколько угодно лжи, подлостии жадности. Всякого рода «понятия», подменявшие «кодекс чести»,были смехотворны своей вычурностью и нелепицей по сравнению с тем,на чем они произрастали. Воровское «благородство» и участие кближнему – то есть, к подельнику или сокамернику – всегдадержались на выгоде, расчете и в любой момент могли быть вывернутынаизнанку.

В суде я отработал год на медяках зарплаты, а после подался понаущению одного из знакомых матери, бухгалтера крупнойзолотодобывающей артели, в Сибирь.

Вот там началась жизнь! Меня окружали потрясающие типажи! Всекак один – стальные мужики с изломанными, удивительнымисудьбами. Многие – умницы и эрудиты. Упертых уголовников срединих не было, но прошедших зону – в изобилии. И жизнь среди нихзакалила и воспитала меня как самый высший жизненный университет. Ипахали мы до седьмых потов, и случалось у нас стычек и приключенийбез счета, но дружба наша была крепка, а коллектив нерушим. И ктобыл суетен, вороват или характером жидок, вылетал из него в первуюже неделю общей работы и сурового таежного общежития.

Деньги я заработал немалые, но в последующих финансовых кризисахони обратились в прах, а после рассыпалась артель, ибо добывали мызолото, а получали уже никчемные бумажки, а потому пришлосьвозвращаться в Москву.

Институт с грехом пополам я закончил, но после вольных хлебовидти на тягомотную копеечную службу не пожелал. И устроился, дабыприсмотреться к окружающей меня жизни, грузчиком в большойпродовольственный магазин, поближе к вкусной и здоровой пище.Познакомился с парой девушек, поставил на новые колеса мамины«Жигули», на которых халтурил по настроению, и начал приводить впорядок давно неосвеженную ремонтом квартиру. При замене сливакухонной раковины пришлым сантехником обнаружилась трещина вподводящем шланге. За шлангом поехали в магазин.

По пути у ограды детского садика сантехник приметил сиротливостоящую тумбочку, видимо, вынесенную на тротуар заненадобностью.

– Точь-в-точь как твоя под мойкой, – поглаживаячумазым пальцем дыбившуюся под носом ржавую похмельную щетину,сообщил он. – Но твоя – того, подмокла с полу отперелива, подгнила, покосилась. Давай эту на заднее сиденье…Влезет, точно. Заменим рухлядь на свежак!

Свежак оказался мебелью, вынесенной из здания с целью перевозкив иное учреждение, и представлял собою социалистическуюсобственность и несомненную материальную ценность.

Из окон детского садика нас заметили какие-то нянечки и даже,как следовало из протокола, криками пытались пресечь наши деяния,но пресек их патруль, встретивший нас на выходе из магазина.

Смех смехом, а статья об открытом хищении (грабеже) госимуществапо предварительному сговору группой лиц означала для лиц большуюдраму. В очередной раз я едва не влился в ряды спецконтингентаколонии общего режима, но выручило чудо: дело рассматривалось всуде, где я некогда разносил бумажки, судья меня помнила сположительной стороны, и все вновь обошлось условным сроком, такчто со скамьи подсудимых я был опять лояльно выдворен в неверныеобъятия ее величества Свободы, изменившей мне сегодня уже всерьез ибесповоротно с прокурором Серосливовым…

Ну, а далее я открыл полиграфическую лавочку на паях струдолюбивым кавказским человеком, случайно подвернувшимся мне нажизненном пути.

В последнее время, правда, он донимает меня своей неуемностью,планами по расширению бизнеса, призывами к закупкам новойаппаратуры, съему огромного помещения аж на самом Арбате и прочейделовой активностью. А я, откровенно обленившийся сибарит, чувствуюсебя гирей на его ногах. Он активен, как скаковой жеребец. Он хочетмного денег. Он представитель того племени мусульманских тихихзавоевателей, что постепенно и неотвратимо заполоняют не толькоМоскву, но и всю Европу. Они не пьют, они умеют и любят работать,они смело и радостно рождают детей – свою смену (у Изика ихуже четверо), они заботятся о детях! – они чтут и кормятродителей, и они в итоге возьмут верх. А вот мы – вымирающийвид, деграданты. Лентяи, жулики и краснобаи. Лишенные идеологии,забывшие свои корни, не творцы и не производители, а крохоборы отторговлишки нефтью и лесом, должные стать в ближайшем будущемпрослойкой между мусульманами и китайцами. Интересно, кстати, чемруководствовалась моя мама, переезжая на Запад? Насчет большойлюбви к будущему супругу – это едва ли. Простецким желаниемоказаться в благополучной стране с социальными гарантиями? А вотэто – бесспорно. Но мне кажется, есть тут и еще один затаенныймотив, причем главный. Ее постоянно и планомерно, за ломаный грошиспользовала и обманывала страна: своими выспренними лживымилозунгами, уравниловкой, тайной полицейщиной, бездушной властью,чиновной спесью, блатом и кумовством, сгоревшими банковскимивкладами, наконец. И что она не могла простить стране никогда:канувших в лагерях репрессированных родителей. А когда всепоменялось и провозгласили свободу, она посчитала, что всевернется, ибо снесли надстройку, но на прежний фундамент те жекирпичи лягут, и цемент для них замесят по старому рецепту. Так, покрайней мере, выходило из ее разрозненных реплик. И пусть не идеядвигала ею, а инстинкт, суть ее переезда была в отрешении именно оттемного нутра нашей чванливой и жестокой Российской империи. А вотрафинированный империализм представился и убежищем, и благимгоризонтом. И что забавно – со своим трудолюбием,ответственностью, скромными бытовыми пожеланиями и стремлениемучиться новому она растворилась в Америке, как сахар в воде. Ееобожал муж, ее окружали новые друзья, она работала бухгалтером вкрупной компании, и ей ежегодно повышали зарплату; она в считаныемесяцы заговорила на английском причем, благодаря своемумузыкальному слуху – почти без акцента; она вросла в чужуюпочву, как в родную, словно бы для нее и предназначенную. Но –главное и обидное для меня: она не только не хотела навеститьРодину, но с искренним ужасом отторгала от себя даже саму идеютакого визита. А вот мне – недоумку, возможно, наша странадураков казалась землей обетованной. И на призывы мамы квоссоединению я реагировал вяло, хотя разок и навестил ееамериканские пенаты.