Главное управление

– Мне нужен – условный. И я сдам вам целую банду.Машину на Юго-Западе с тремя братками две недели назад взорвали,это вам интересно?

– Вот как! Ну, тогда едем договариваться, – сказал я.Затем обернулся к операм: – Вызывайте саперов, что ли…

– Чего спешить? – донесся резонный вопрос. – Ещеи год пройдет, и два, до этой помойки истории никто не доберется.Поедем в контору, там со всем и управимся.

Я рассеянно кивнул. И в самом деле, пора возвращаться в Москву.Сегодня вместе с Акимовым надлежало ехать в тюрьму к Тарасову,навестить сидельца. А до умилительной встречи с ним предстоялорандеву с Решетовым.

Я не ожидал звонка от своего бывшего шефа, ныне болтавшегося вСовете Федераций на двадцать пятых ролях. И – тем более егопросьбы о конфиденциальном свидании. В чем тут суть? Новый витокобсуждения темы пропавших денег? Скорее всего. Прощать эту круглуюсумму он конечно же не намерен и пока не взыщет ее, не успокоится.Значит, неминуема очередная нервотрепка.

Разговор с Решетовым согласно нашей давней традиции ведениязакулисных бесед с минимальной возможностью их прослушки мы вели,чинно под ручку выхаживая в коридоре Сената.

На удивление, смысл нашего пусть краткого, но воссоединениязаключался в просьбе низверженного в гражданский мир генералаоказать содействие одному из крупных азербайджанскихгруппировщиков, заподозренному в заказе убийства конкурента порыночному бизнесу и находящемуся в нашей активной разработке.

– Никого он не заказывал, все – напраслина, –говорил Решетов. – Вашими руками хотят удавить приличногопарня…

Я не верил ушам своим. Подобного рода аргументами оперировали,как правило, партикулярные «ходоки» с депутатской риторикой, ноникак не руководители милиции и спецслужб. Видимо, среда, в коейРешетов ныне обитал, привнесла в сознание и в формулировки еговоззрений пустопорожнюю гуманитарную составляющую.

Однако мелочным критиканством я не увлекся, вдумчиво кивал, самже соображая изнутри ситуации, что всполошились заказчики убийстваи отмаза от него более из мнительности, чем от реальности угрозымилицейских потуг в проведении расследования. Исполнитель, судя повсему, канул в небытие, и ничем, кроме голословных утверждений виныподозреваемого, мы не располагали. Решетов ходатайствовал о деленикчемном, но с моей стороны, дабы усугубить свою значимость, делутребовалось придать вес, а расследованию – таинственность.

– Там все очень сложно, – прокомментировал я. –Давят сверху, с боков… Но вы попросили, значит – я решил.

Не знаю, что руководило мной в занятии соглашательской позиции,но я интуитивно чувствовал ее единственную верность, хотя могпослать Решетова куда подальше и, развернувшись, уйти.

Весь он мне был чужд жестокостью своей, апломбом и вероломством,но словно какой-то тайный предусмотрительный советник нашептывалмне об опрометчивости внешних проявлений моего отторжения этогокостолома с чугунной душой.

– Завтра с тобой свяжутся от меня, – нехотя проронилРешетов, – привезут сумму… Не хватит – звони безстеснений, скорректируем…

– Я все сделаю безо всяких воздаяний за труды, –отрезал я. – О чем вы говорите? Это я перед вами вдолгу… – Тут я вспомнил командировку в Чечню и едва удержалсяот злой ухмылки.

– И привезут, и возьмешь, – ровным тоном произнесРешетов. – Дабы легче отбить атаки. Что я, Сливкина не знаю сего аппетитом обэхаэсовским? Скажешь, взнос в фонд от благодарнойазербайджанской общины. Аранжировку додумаешь.

– Да, вот, кстати, – перебил я небрежным тоном, –что там была за история с этими чеченскими деньгами?Разобрались?

– Я разобрался, что ты в ней ни при чем. – ГолосРешетова приобрел прежнюю жесткость и властность. – Но судя потому, сколько вокруг этой истории полегло народа, и полегло не безпомощи славных гангстеров из ВэЧиКаго… – Тут он запнулся,досадливо дернув веком. – В общем, – продолжил с мягкимсарказмом, улыбаясь длинно, – все истории имеют финал. Как иих участники. Главное – кто ставит финальную точку. А она,если о твоем вопросе, еще не поставлена. Но поставлена будет. Иколи свидишься с дружком своим, Акимовым, передай, что, по моемумнению, голубое небо над головой лучше деревянной крыши. Пустьзадумается. А вот с Соколовым, кстати, ты себя достойно повел, некак шавка науськанная, запомнится тебе это большим плюсом,обещаю.

Мы обменились крепким рукопожатием, на прощание он упер в менятяжелый, давящий взгляд, определяя им как всю нынешнююнеочевидность наших отношений, так и дальнейшее неочевидноепродолжение их.

А когда я выходил из дверей сенатского предприятия, затрезвонилтелефон и в трубке заворковал стеснительный голосок сбежавшего варавийские пески коммерсанта Димы.

Вежливо поинтересовавшись, как мое здоровье и дела, которые былиему близки настолько же, насколько мне – арабские барханы, онвышел на болезненную тему определения своего статуса органамиправопорядка. И не зря.

Побег Димы и его компаньонов принес мне много проблем сзакрытием повисшего дела, а потому совершенно бессовестно и дажеубежденно я поведал ему следующее видение ситуации: никто не забыт,ничто не закрыто, но я, несмотря на подлое исчезновение уголовныхфигурантов, держу линию их обороны. А уж коли суждено ейпрорваться, неминуем международный розыск скрывшихся негодяев и,соответственно, сокрушительное возмездие.

– Так и я ничего не забыл, – сказал Дима. –Деньги получишь у братца в министерстве. А ежемесячныевзносы – само собой. Приезжай в гости, я тут с недвижимостьюразвернулся… Предлагаю партнерство.

Я посмотрел на мокрую осеннюю улицу. Сгущались блеклые сумерки,накрапывал холодный безысходный дождь, морось размывала тухлыеогни, тонули дома и куцые озябшие силуэты прохожих в угасающейсерости вечера.

А ведь где-то синее море, алый закат над ним, жаркий томныйвоздух, перья пальм, пляж в ракушечной мозаике…

– Приглашение принимается, – ответил я.

И – поехал в тюрьму, томясь душой, противящейся свиданию снегодяем и убийцей, впутавшим меня в отвратительную историю инынешнюю вымученную солидарность с ним, законченным мерзавцем.

Дружный у нас коллектив, но хреновый.

Акимов ждал меня у входа в мрачное учреждение, и при мысли освоем возможном водворении в его стены по хребту моему пробежали,твердея, холодные мурашки.

Машина опера стояла неподалеку, и за нефтяным отливомзатемненных стекол я узрел смазливую вульгарную мордашку какой-тоблондинистой девки.

– Арендовал для товарища организм женского пола, –пояснил Акимов, ежась в пальто с поднятым воротником. – Пустьпорадуется. Оперчасти свидание я проплатил, ты мне верни из егозапасов… Ну, пошли, сначала мы с ним побазарим, а после пустьоторвется на горячем продажном теле…

И с пакетами, набитыми снедью, мы вошли в проходную, где нас ужевстречал тюремный прапор с непроницаемой мордой терпеливогохранителя пенитенциарных коррупционных таинств. Он же сопроводилнас в одну из караульных подсобок, куда вскоре привелиТарасова.

Вадим выглядел на удивление свежо, лучился довольством иоптимизмом.

Суровые сокамерники, получившие надлежащие инструкции из высшихэшелонов криминала, приняли его сдержанно, но вскоре, вероятно,благодаря искренним личностным качествам, в среде отпетых бандитовВадим завоевал симпатии и авторитет, а потому хорошо питался,выпивал по настроению, не испытывал нужды в душевых процедурах,смотрел телевизор и читал интересные книжки.

Решетов давил, как мог, через свои связи, пытаясь сломить дух итело разжалованного чекиста, но вдумчивые доклады тюремных оперовуверяли, что жертва, находясь в условиях ежеминутного кошмара, темне менее держится, на признание не идет, и судя по всему, ущемленияее безрезультатны, ибо притязания к ней беспочвенны.

Из камеры Вадим вел телефонные переговоры с лубянскими дружками,пытавшимися сгладить шероховатости следствия, оказать давление напотерпевших и грядущий суд. Факт его связи с волей людьми Решетовавскрылся, после чего в тюрьму, а затем непосредственно в камеругрянула внезапная проверка из высоких сфер системы исполнениянаказаний, но телефона, несмотря на дотошный обыск, необнаружили.