Главное управление

Возможно, обыватель посчитал бы меня полным идиотом, посколькудни, проведенные в Чечне, казались мне одними из самых счастливых иинтересных в моей жизни.

Каждый из тех, кто окружал меня, был сильной и цельной личностьюс богатейшей биографией. В наших отношениях не было ни мелочности,ни зазнайства, ни зависти. Наконец, без всякого рода высоких слов иразмышлений мы иссекали, бесконечно уверенные в своей правоте,злобную неистребимую опухоль на подбрюшье России. С перегибами, согрехами, порой непомерно жестоко, но да и враг не щадил нас, жаляпулей при каждом удобном случае и перед кровью не пасуя.

Все мы понимали, что готовим плацдарм для новой местной власти,ибо какими бы хорошими или плохими мы ни были, хозяевами здешнейземли нам не стать, да и зачем нам эта земля? – своей навалом.Здесь была чужбина. Номинально – чужбина российская, ноникакими приметами славянских нравов не отмеченная. Мы были взаимночужеродны с местной публикой. И знаться бы с ней не знались, еслибы не обитала она по соседству с нашими рубежами, основывая вблизиот них свои разбойничьи гнездовища.

Здесь исстари властвовал культ наживы, убийств и грабежа, ноникак не труда и культуры. Вот же, достались соседи, чей пылпостоянно приходилось утихомиривать боями и кровью! Опасная кашакипела здесь постоянно, и дабы она не лезла через края, приходилосьлишь убавлять неугасимый огонь под чаном. И убавив его, с почетомпередать контроль тем же бородатым управленцам, способным какое-товремя держать ретивых соплеменников в узде. Естественно, оплачиваятруды и главенство наместников из собственной имперскойказны – так дешевле.

Но политика политикой, умозрения – умозрениями, а потокживой и пряной жизни, как свежий воздух, бивший в лицо, наполнялменя смыслом, радостью движения, спортивной усталостью, негойздорового сна и теми впечатлениями, что, лежа на диване утелевизора, не получишь.

Я ни мгновения не тяготился ни своим палаточным бытом, нижратвой из консервных банок, ни ночными тревогами, ни опасностьюстычек с боевиками.

Октябрь перевалил за свою календарную середину, но решением изМосквы командировку нам продлили еще на месяц, что наводило наразмышления о каких-то тайных планах наших недоброжелателей,руководимых, естественно, вероломным Решетовым.

На очередную зачистку одного из горных селений, куда, посведениям, наведались для отдыха боевики, мы выехали колонной издвух машин, одного БМП и БТР.

В БТР помимо экипажа уместились мы с Акимовым и гэбэшный генералОлейников, получивший шифровку, что среди бандитов обретаетсякакой-то важный араб-финансист, и решивший на свой страх и рискпоучаствовать в горячем деле. Это был не кабинетный генерал. За егоплечами был и опыт первой чеченской кампании, и Афганистан, иАнгола.

Удивительно, но, несмотря на свое звание и боевое военноепрошлое, ни малейшей черты чванливого солдафонства и верхоглядствав нем не присутствовало. Мужик он был твердый, порою резкий всловах и в определениях, но неизменно доброжелательный, своимположением не кичившийся и с удовольствием разделявший нашескромное общество, чему мы были только рады. Нас впечатлял и юморего, и рассказы о былом, и рассуждения на текущие животрепещущиетемы, в которых авторитетам от политики, знакомым нам благодарятелевизору, а ему – лично, частенько и без оглядки давалисьнелицеприятные определения с доказательными подробностями.

Дорожка, тянувшаяся по холмам мимо рвов и откосов, худосочныхсырых лесков на склонах, забиралась все круче и круче, БТРпотряхивало на ухабах и вывороченных каменьях, и колонна невольносбавила ход.

Акимов потянулся к фляжке с припасенным яблочным компотом,отхлебнул из нее, не касаясь горлышка губами, протянул мне, и тут встальной бок БТР словно ухнула огромная кувалда, оглушившая насспрессованным валом болезненных стремительных вибраций и повалив напол. Собственно, где пол, а где потолок, мы различили не сразу:машину завалило набок, и мы барахтались вперемешку с оружием ибоезапасом, слепо пытаясь нащупать запоры люка.

Отдаленно, через броню, до нас донеслась череда минных разрывови деловитый стрекот автоматных очередей.

Наконец крышка откинулась, в нос ударило гарью и каким-тостранным, горячим цветочным одеколоном горного разнотравья, мывыпростались наружу, Акимов выкинул из чрева машины цинк спатронами, пребольно саданувший мне по колену; я подхватил егосвободной рукой, а затем – словно провал в сознании. И –внезапное обнаружение себя в распадке валунов за обочиной, спулеметом, всматривающегося в наплывающий глаза горный склон, чтоискрился, как фейерверком, выхлопом автоматного огня. И – скартинкой в глубине сознания, стоп-кадром, намертво запечатленным впамяти: протянутой мне фляжкой, – протянутой там, в ужебесповоротно прошлой жизни.

Акимов, Олейников и двое бойцов укрывались под защитой замшелогокамня поблизости. И когда только мы успели сюда переместиться?

Головные машины, видимо, нарвавшиеся на фугас, жирно чадили,закрывая нас ядовитой ядреной копотью от обзора противника, нокое-кто из солдат выжил, с озлоблением паля из-за горевших кузововпо направленным на нас вспышкам.

– Ехали бы в БМП, труба дело, – услышал я голосОлейникова. – Разлетелись бы на запчасти. Броня спасла. Так,ребята, быстро оцениваем боеприпас. Сзади, за кустами, проплешь,потом обрыв, туда не суемся, перебьют с высоты. Так что от снайперане бегаем, а то умрем уставшими. Жмемся к камням!

В этот момент с горы ударила «муха», я в тот же момент от душипустил тяжелую очередь в апельсиновую вспышку, глубоко, нутромуверившись еще до достижения пулями цели, что попал, а в следующиймиг спасительные валуны содрогнулись недовольно от распластанногоудара снаряда.

Я мотнул головой, в которой будто звенела эскадрилья комаров.Один из наших бойцов лежал навзничь, у Акимова по щеке текла кровь,но он вел прицельную одиночную стрельбу, Олейников вставлял вавтомат новые сдвоенные рожки, один из солдат отважно полз к БТР,из люка которого выглядывал угол другого цинка со стольнеобходимыми нам патронами.

На обратном пути его ранило в ногу, и пришлось повозиться,накладывая под плотным огнем давящую повязку из разодраннойнательной рубахи и перетягивая ее ремнем.

Пули пели над нашими головами торжествующе и упоенно, словнонаслаждались обретенной свободой полета, и эхо их, слепо уходящих вгорный простор, свистело тугим разорванным воздухом.

Пулемет был тяжеленным, со зверской отдачей, явно для дота, а недля стрельбы из-за укрытия, патроны пожирал немилосердно, и каждаяочередь стоила мне усилий, от которых отваливались руки. К тому жек нашей троице пристрелялись, и свинцовый рой жужжал рядом с моейфизиономией, хлеща по ней колким крошевом сбитого камня. Саднилоглубоко взрезанную им губу, кровь обильно заливала мне подбородок ишею.

Два жестких удара пуль в бронежилет лишили меня дыхания, и ялишь кхекал беспомощно, устремляя на врага громоздкую корягупулемета с алевшим от перегрева концом ствола.

В какой-то миг меня посетило ощущение обреченности, и сталогорько, словно от детской обиды, и вспомнилась давнее, сладкое, какземляничное варенье, далекое бытие: школьные каникулы, деревня,теплая речка, лес с черникой и с белыми ароматными грибами, еще нераспавшаяся семья с ее защищенностью и уютом… Где это? Куда ушло? Инеужели мне суждено туда же, вслед? Уже сегодня?

И тут же срывающийся в хрип голос Олейникова:

– В землю, дурак, не вставать! Вертушки накроют!

А после – покачнувшийся в глазах горный склон, окутанныйбелым мглистым туманом от разрывов ракет, застланный их кинжальнымивспышками, и закрывшие небо вертолетные брюшины с трепещущими надними веерами лопастей.

Подмога пришла, и мы выжили, на удивление выкосив при слепойобороне едва ли не взвод боевиков. Повезло нам и потому, чтосработал лишь один фугас из заложенных трех, но убитыми мы потерялиболее половины ребят, а каждый второй был ранен.

– А может, это по наши души спектакль? – угрюмопредположил Акимов после того, как мы из медчасти брели к палатке.Он – с зашитым виском, вспоротым пулей, я – со скобкамина губе, едва шепелявящий себе под нос.