Страница 17 из 117
– Тогда – работаем! – изрек мой заместитель.Обернулся ко мне, сказал с уважением: – А у вас красивоначинается первый день на службе…
В три часа ночи меня поднял с постели звонок телефона. Звонилопер, которого я если видел сегодня, то мельком, и запомнить-то неуспел.
– Работали по Ниязову, он засек наружку, открыл огонь изавтомата. У нас ранен Олег, Ниязов убит, но там пуля в квартирузалетела и рикошетом хозяину в плечо… Едет местная прокуратура,надо решать вопрос, пуля наша…
Я заполошно тряхнул головой. Какой Ниязов? Какой Олег? Какаяпрокуратура? И что значит – решать с ней вопрос? Кто бы мнеего еще вчера решил с Серосливовым?..
– Пуля – бандитов, – тупо сказал я. – Нашипули к мирным гражданам не залетают. Раненых сопроводи в больницу.С хирургом договоришься, не маленький.
– Понял…
– Утром у меня.
– Есть, шеф!
И – завертелась карусель новой моей жизни! Мыслишки о том,чтобы спрыгнуть с нее в трясину окружающей среды, окончательноотошли на второй план и казались уже трусливыми и никчемными. Я былзахвачен бурлящей в отделе работой, потоками информации, абсолютнонедоступными обывателю, и кроме того, во мне укоренилось ощущениезащищенности и значимости. Всю жизнь подо мной качалась, бросаяменя из стороны в сторону, зыбкая почва неопределенной, шедшейнаобум жизни. И вдруг я оказался на твердыне утеса, омываемогобессильными волнами внешних житейских бурь. Я был в коллективе, гдекаждый поддерживал каждого, обладая при этом силой и властью. И вотличие от министерства с его интриганством, подсиживаниями идвуличием, наша контора представляла спаянный стальной кулак. Низависти, ни стукачества, ни карьеризма. К тому же мне крупноповезло с толковыми, образованными подчиненными, и угнетало толькоодно: среди них я был самым слабым и неумелым, и потому оставалосьиграть роль степенного и заботливого шефа. И с этой ролью яумудрялся справляться.
При всей своей причастности к МВД наше Управление представлялособой организацию самостийную, неконтролируемую и живущую нестолько по закону, сколько по схожим с воровскими «понятиям». Одноиз понятий, провозглашаемых открыто, на публику, было следующим: мыидем не от преступления к преступнику, а наоборот. То естьнейтрализуем негодяев до того, как они нагадят, а не после.
Это означало профилактику, слежку и внедрение в средуорганизованного криминала как офицеров, так и агентов, и нашиметоды были сродни оперативным постулатам разведки и контрразведки.Расследования по принципам традиционного сыска, конечно,проводились, но только по крупным или политически весомым делам.Рутину работы по ежедневному валу остальных преступлений неслиподразделения низовые, к которым относился и МУР. Его сыщики наснедолюбливали, считая, что мы ни за что не отвечаем, но снимаемсамые жирные сливки. В районных отделах, сосуществующих с нашимипериферийными структурами, нас откровенно боялись за лютость,отчужденность от всей остальной милиции, а прокуроры сквозь зубыотзывались о нас как о тех же бандитах. Кое в чем я был готовпризнать их правоту: действовали мы жестко, на результат, вопрекизаконным уложениям, но все свои хулиганства отыгрывали умело,изящно и нагло.
Нарушение принципа круговой поруки и обета молчания означаломгновенное отчуждение раскольника от коллектива. К тому же, как влучшие времена госбезопасности, у нас на службе пребывал прокурорсобственный, прикомандированный, быстро улаживающий всешероховатости в отношениях наших подразделений с еговедомством.
Я, захваченный беззаветным революционным воодушевлением в борьбес преступными гадами, был немало обескуражен, когда, пребывая вкабине сортира, стал свидетелем разговора зашедших в туалетоперов.
– Слышь, – сказал один, – как ночью в контору ниприеду, гляжу на окно нашей прокурорской «крыши», а там суткинапролет настольная лампа горит. Во труженик, а?!
– Так ему надо много успеть, – с удовлетвореннойодышкой пояснил другой сотоварищ. – Вылети он отсюда, с такойстрокой в трудовой биографии едва ли будет принят в объятия коллегюриспрудентов. Мы же для них – преступная группировка номеродин. Тут его последний причал. И место создания личногопенсионного фонда. Два раза меня, кстати, отмазал…
– Дорого? – раздался тревожный вопрос.
– Ну… тачку свою пришлось продать.
– Серьезно разводит…
– Ничего, дело наживное…
Этот диалог навеял на меня неприятные размышления, всерьезомрачившие одухотворенность моих чистосердечных рабочихпорывов.
С другой стороны, я понимал, что мелкопоместная алчная вознябытует в любом коллективе, что цельным натурам порой приходитсяуживаться с отщепенцами, но как бы ни было, главную свою линиюконтора уже несколько лет гнула бескомпромиссно и отважно.
Организованные банды, плодящиеся как грибы под теплым дождичкомснизошедшей над страной демократии, заполонили все сферыобщественной жизни, подминая под себя устои самой власти, а потому,дабы устои сохранить и свой неприкосновенный статус соблюсти,власть и учредила контору, дав ей карт-бланш на уничтожениеобнаглевшей нечисти, собрав в наших стенах отборных бойцов.
Мы понимали никчемность своих действий в пределах закона, вмуторных расследованиях, в пикировках с судами и с адвокатами. Намнужен был ежедневный, топорный результат. И достичь его можно былолишь стравливанием между собой группировок, воров в законе, тонкимипровокациями, внедрениями в преступную среду своих людей, ибеспримерным силовым нажимом на болевые точки многочисленногопротивника благодаря нашему хитроумию, крошившему себя в кровавуютруху собственными же стараниями.
При этом наша мощь и всеведение крепли день ото дня.
Нас ненавидели и боялись, нас кляли властьпредержащие, новерховные правители не принимали никаких мер, дабы урезонитьзарвавшихся милиционеров, сколотивших самую настоящую спецслужбу. Ия постепенно понимал, отчего это так. Разгулявшаяся организованнаяпреступность, набравшая жирка, стремилась в политику, а им,верхним, не нужны были умные, ни перед чем не останавливающиесяконкуренты. А противостоять волкам могли лишь волкодавы.
Да и кто были лидеры группировок, вылезшие из-под обломковрухнувшего СССР? Прошлый советский плебс, обреченный влачитьсуществование в социальных низах, злые дети полуспившегосяокраинного пролетариата. Однако – проявившие себя в вакханалииперемен и свобод, как волевые личности, отчаянные и храбрые, какталантливые организаторы, схватывающие все на лету умники. Только сугольно-черным знаком минус, определяющий их сущности.
Вырвавшись из нищеты и убожества, они хотели красивых игрушек:машин, особняков, золотых часов, а после, насытившисьмишурой, – власти. Они были раковыми клетками, неуклоннопрессовавшимися в опухоли. А мы – иммунной системой, взявшейсяза правое дело горячо и бескомпромиссно, пытаясь унять лихорадку,колотившую организм государства.
И вскоре я понял, почему не только остался на своем новомпоприще, но и привязался к нему. Меня захватило и увлекло большоедело. Правильное. Я впервые очутился в окружении людей, целикомэтому делу посвященных и принявших меня в свой круг. Наконец,каждый день я получал знания. И не только о тонкостях оперативнойработы и о криминальных злодеяниях, но и о самом механизмевласти.
Однако высокие порывы, поначалу окрылявшие меня, мало-помалуотходили на задний план, оттесняемые правилами большой милицейскойигры, которую я вел на отведенном участке, где пересекались сотниинтересов иных людей. При этом мой интерес заключался в удержаниисобственной позиции, что означало мою адекватность интересам тех,кто эту позицию укреплял и поддерживал.
Мои бывшие министерские сослуживцы, канцелярские крысы, решая внашу пользу вопросы в своих эмпиреях, остро нуждались в поддержке с«земли», и первый звонок от соратника с прошлого места службыпрозвучал не с целью осведомиться – как я там, на новомместе, – а был проникнут глубоко практическим мотивом.
– Есть дело, надо увидеться.
Встретились в кафе неподалеку от нашей конторы.
Соратник был деловит и на предисловия не отвлекался.