Страница 111 из 117
– Обещаю тебе ходить впредь на все твои премьеры, –покладисто заявил я, сам же душой понимая, что не исправитьслучившийся в ней перелом никакими дежурными фразами и на менянадвигается мрак нашего бесповоротного отчуждения и ужеслучившегося разрыва.
– Это – частности, – продолжила она. – Явстретила человека… И полюбила его. Мне страшно и больно говоритьэто тебе, но это случилось. И мы решили быть вместе.
В самое сердце со всего размаха вонзился, безжалостнопроворачиваясь в нем, холодный клинок гибельного удара судьбы, и я,уже мертвый, проигравший схватку, подумал вяло: «И за что такаякара с небес?»
И душа сжалась от боли, острой, как уксус.
Я поднял на нее взгляд. И увидел лишь арктическую пустыню в ееглазах.
И еще: некогда шелковые, искрящиеся ее волосы вдруг показалисьмне исстаревшими и ломкими, а лицо, некогда прекрасное,совершенное, вдруг отметили неожиданно проступившие на нем признакиобмяклости и увядания.
И эти внезапно проявившиеся наметки будущих старческих черт,исказившие в моих застывших от боли глазах ее некогда возлюбленныйи прекрасный облик, напрочь и бесповоротно отрешили меня отнее.
Передо мной стояла чужая, неприятная мне женщина, ещемолодящаяся, но вскоре должная превратиться в пожилое, амбициозноеи сварливое существо, уже угадывающееся во внешних признаках своейбудущей неотвратимой трансформации.
Или все это мне примерещилось?
– Увещевания, как понимаю, бессмысленны? – произнес я,понимая одновременно, что вряд ли на них и сподоблюсь.
– Ты можешь видеться с дочерью, когда тебезаблагорассудится, – поспешила она с заученнымисловами. – Я не претендую ни на твои деньги, ни твоеимущество, вообще ни на что. Претендую на одно: чтобы ты дал мнеразвод.
– Не напрягайся, я нормальный парень, что случилось, топроизошло…
– Тогда я рада, что не ошиблась в тебе как в настоящеммужчине…
Тут она всхлипнула невольно, поспешно ушла в прихожую, откудавернулась уже в плаще, в сапогах и с сумкой. Сказала, шмыгнувносом, не придумав ничего лучшего:
– Извини…
Я молча и брезгливо отмахнулся.
А когда она ушла, выпил стакан водки и завалился спать.
Отвернулся от меня Бог. Видимо, по заслугам. И послал мнеиспытания тяжкие, а испытания – значит доверие его, придетсяоправдывать…
Утром я прибыл на работу. Бесстрастный, собранный, в отглаженномкостюме и в свежей рубашке. Зачем – сам не знал…
Сел в кабинете, начал подписывать бумаги, принимать народ,раздумывая, что у меня в холодильнике к ужину и стоит ли навеститьпосле работы магазин, ведь теперь я одинокий волк…
И слезно, несмотря на кураж мой волевой, подступало то и дело кгорлу отчаяние и обида, хотя не на Ольгу решил я обиды вешать, аисключительно на себя, ибо сам виноват, что не удержал рядом этуослепительную, пусть капризную и взбалмошную, женщину, отраду жизнимоей… Теперь, наверное, прошедшей. Ибо – какая жизнь без любви? Атем паче зрелой, являющей твой смысл и – безвозвратноутраченной?
Я был подобен разрушенному, изувеченному разрывом снаряда танку,где маялся оглушенный, залитый кровью экипаж моего естества,стремящийся спасти и себя, и боевую машину, еще остававшуюся находу, но должную либо идти в слепую атаку, либо на отступныепозиции.
И я холодно и отстраненно уяснил: не стоит копаться в нанесенноймне ране. Я обязан подавить в себе любое подступающее воспоминаниео ней. Хотя бы до поры.
Ибо теперь предстояло сыграть в игру, требующую воли,собранности, точного расчета и хладнокровия. И любые сторонниеэмоции могли сослужить мне дурную службу.
Все. Отныне и до поры я всего лишь бездушный механизм,машина.
На страсти, бушующие в конторе, отныне мне было откровенно инасмешливо наплевать, и я рассматривал толчею, царившую в еестенах, подобно возне насекомых в стеклянном лабораторном ящике.Теперь мной руководила инерция должности, служебные рефлексы,холодное любопытство к происходящему и зыбкая надежда на внезапныеперемены к лучшему, хотя разумом осознавал их невозможность итщету.
Увольнения среди начальников подчиненных мне отделов следовалидень ото дня. Под нож попал и Баранов, зашедший на прощание пожатьмне руку. Сказал кратко:
– С тобой у них тоже не заржавеет… Но будем по жизнидержаться вместе. Она ведь не кончилась…
– Эта – кончилась, – сказал я. – Наступаетдругая. И кто знает, может, оно к лучшему…
– Пленочку желаешь послушать? – криво усмехнулсяон. – По случаю досталась… Ребята из ФСБ подкатили, яскопировал ненароком… Разговор Есина с товарищем изАдминистрации.
Я прижал пористый шарик динамика к уху.
«– Но вы же сказали, что урегулируете вопрос, – ударилв сознание взволнованный голос Есина. – В том смысле, что яостаюсь в прежнем качестве, и…
– Мы не можем прямо влиять на решения друзейпрезидента, – отчеканил суровый голос его неведомогособеседника.
Здесь, конечно же, подразумевался Кастрыкин.
– Но если ничего не состоялось – верните…
– Что вам вернуть?
– Две единицы…
Я понял: два миллиона долларов. Очередных. Прежние сработали,эти – нет.
– Послушайте, – устало откликнулся высокопоставленныйголос. – Милейший… Вы когда лотерейный билет покупаете, и тотне выигрывает, просите возместить его стоимость?
– Ничего себе – постановка вопроса… – промямлилЕсин.
– Да вы не переживайте, в случае чего о вашемтрудоустройстве мы позаботимся…
«В случае чего» случилось спустя несколько часов после нашегорасставания с Барановым.
Задача питерских с изжитием Есина из конторы решилась в этот жедень. Просто и незамысловато. Как я узнал, через связи ТарасоваАкимов вышел на нашего куратора из ФСБ, грубо придавил егоавторитетом Кастрыкина и нашего завхоза из ПВО, и куратор послушноподготовил необходимую справку убийственного содержания. После чегоЕвграфьев вызвал Есина к себе в кабинет, вежливо ему справочкупредъявил, озвучил мнение высшего руководства, трусливо избегающегоочных конфронтаций, о невозможности дальнейшей работы ссотрудниками, морально разложенными коррупцией и стремлением кнаживе, а далее вручил Есину чистый лист для написания рапорта обувольнении…
Естественно, пообещав в случае отказа служебное расследование ивероятный уголовный вердикт.
И Есин сдался.
Пустой алкоголик, напыщенный идиот, и края ногтя Есина нестоивший, без опыта, корней и истории, играючи свалил с копытдинозавра. Дубиной вверенной ему власти.
Однако ко всему происходящему не то что в конторе, но и в странея уже относился с тупым равнодушием – будь что будет!
Опера занимались своими делишками, с фантазией отписывались засвои служебные рвения, понимая, что в существующей неразберихеникому не до них, ибо в управлении царили безысходность, лень,развал и раздрай, неверие ни во что, атмосфера финала.
Последние профессионалы, разочарованные, угрюмые, не видящиеникакого смысла в своем пребывании в тени вельможных игрищ инаносных инициатив, уходили кто куда. Лишь бы подальше отникчемности существования нашего ведомства, ставшего загоном дляпитерских перемещенцев, должных осваивать, оттолкнувшись от него,как от стартовой площадки, иные властные дали.
Поток же гостей с Северо-Запада, навещавших наше учреждение сцелью внедрения на ту или иную должность, либо с намерениемдружеских визитов к землякам, не иссякал круглосуточно, тем болеенынешний технический лидер конторы Евграфьев уже жил в своемкабинете, то бишь в смежной с ним комнате отдыха, где имелись всеудобства, откровенно пренебрегая выделенным ему гостиничнымномером.
Туда наведывались шумные компании его старинных дружков, тампелись под гитару романсы и бардовские песни – это в наших-тостенах карательного ведомства! – там же одновременно решаласьсудьба этого ведомства, неотвратимо погибающего.
Кому было выгодно развалить контору? Ворам в законе? Жуликам отвласти, повязанным с криминалом? Или все происходило благодарядурости пришельцев, ослепленных своими карьерными возможностями, ноничего не понимающих в специфике службы и в ее задачах?