Главное управление

– Достали, суки, – глядя в зеркальце и подводя губы,равнодушно сетовала она. – Придется менять технологии. Мнедали концы на московской таможне, прилетела на переговоры. Сколько,правда, с меня будут тут драть за услуги, совершенно неясно.

– При чем здесь наши торговые стражи границы?

– А теперь таблетки полетят транзитом. Таиланд –Москва, Москва – Нью-Йорк. Уже как российский экспорт.Витамины для крупного рогатого скота. В Штатах таможенника нагрузовом терминале я купила, отдаст мне карго без досмотра и ручкупоцелует.

– А если что? Риск того стоит?

– Обстановка серьезно переменилась, – поведалаЛена. – Муженек мой собрался заводить новую семью, на детейдает, но в упор, а тут я попала на штраф с задержкой по уплатеналогов, потом в полицию замели: выпила бокал вина у подруги ипоехала с младшеньким своим домой. А по дороге – облава:дышите в прибор. Подышала. Наручники и суд. Так бы все ничего, апод градусом, да с ребенком – это уже статья. Еле отвертеласьот срока. Так что теперь у меня в ихнем мусорском компьютере дваэпизода. Будет третий – сообщу адрес тюрьмы. – И онапоплевалась через плечо заполошно.

– То есть пошла темная полоса, – констатировал я.

– Кто знает, – качнула она плечом. – Может, мыдумаем, что она темная, а впоследствии выяснится, что была онасветленькой, как лунная дорожка, и зря Бога гневили.

– Не нравится мне твое настроение…

– Да и у муженька, кстати, дела не блеск, – поведалаона. – Мне тут его один бывший соратник поведал, что неподелили они в своей итальянской шарашке не то бизнес, не тоденьги. Что, впрочем, одно и то же. Все дерьмо в мире из-за денегобразуется. И какую несообразность ни копни, всегда в них всеупрется. А мой прошлый хоть и хохорится, но чувствую, неувереннокак-то, а значит, жди чего угодно.

– И чего ждать? Пристрелить могут?

– Да это вообще не проблема, – сказала она. –Кино про мафию видел? Только воспринимал его как кино. А в жизни-тонашей кондовой так все на самом деле и есть, только безхудожественных изысков. Так что детектив, возможно, и низкий жанр,но только в глазах литературных эстетов. В реальном мире он сроднипрозе быта. В общем, не будь дурой, пошла я и застраховала супругана пару миллионов.

– А он знает?

– Естественно. Я ему в лоб сказала: случись чего, детей мнетянуть. А страховку плачу из своего кармана, с тебя не убудет.Кстати, – хихикнула стеснительно, – бумаги он наавтопилоте подписал, а после на встречу со мной с охраной прикатил,весь на измене, ты понял? В общем, ужас! – оптимистическизаключила она.

– Насыщенно вы живете, – сказал я. –Действительно, прямо внутри детектива.

– А ты? – подмигнула она. – Уж кто бы вякал.

– Да ладно, – отмахнулся я. – Влачу растительноесуществование. Вся моя романтическая ментовка – стол дакомпьютер. В жилконторе и то интереснее, наверное.

– А как же преступники, погони и расследования?

– Да мы же теоретики, – сказал я. – Нам об этихпогонях телевизор в приемной рассказывает. Это где-то там, внизупроисходит. А на нашем олимпе сквозняк из форточки уже событие. Вболоте штормов не бывает. Но с другой стороны, потонуть в трясинелегче, чем в океане.

– Зато у вас генералы произрастают за столами и креслами, ав погонях да перестрелках и до майора не дорасти. Так что –скучай до генерала!

– Слишком много таких конкурентов за столами, – сказаля. – Но вот насчет того, чтобы до полкана доскучаться –это у нас с гарантией. Самое популярное звание. Иди покоридору – каждый второй встречный – потенциальныйкомандир полка. Но и со взводом не управится, навыков нет. Так чтопо справедливости и по сути, наш милицейский полковник –средненький лейтенант. А уж генерал паркетный если и достоинполковничьих погон, то с натяжкой. Но в России любят раздаватьгромкие звания. Да и проще полковника дать, чем зарплату повысить.Тщеславие в русском человеке куда сильнее практичности. Я, знаешь,какой тут разговор краем уха слышал из кабинета шефа? «Дадим, мол,ему генерала, но – далеко от Москвы…» «А поедет?» «Запогонами? Хоть в тундру, хоть в прерии».

– Видишь, ты уже набираешься знаний…

– Пока я набираюсь безрадостной информации.

Вскоре Лена убыла за своими криминальными таблетками, а япродолжил пустую трату однообразных дней, удручаясь их серостью исвоим ленивым привыканием к той клетке, в которую себя загнал.

Я чувствовал себя как в самолете: тошнит, а выйти некуда. Итеперь понимал подвижного и неуемного Юру, наверняка не вылезавшегоиз афер и приключений в устройстве своей новой жизни в чужедальнейэкзотике далекой страны. Да, Юра знал, что ожидало его вминистерской затхлости, и не зря, видимо, поменял шальной воздухсвободы на унылость теплых казенных стен. А вот я повелся, дурак… Итеперь подумывал всерьез о том самом рапорте, способным выкинутьменя, уставшего от рутины и безделья, в океан настоящей жизни…Только какой? Ее надо было придумать хотя бы в общих чертах. А чтопридумаешь, если в голове – пустыня идей?

Устроиться на какую-нибудь службу? А чем иная лучше нынешней?Заняться бизнесом? Но весь мой опыт в бизнесе – сдача порожнейпосуды, да тут меня умудрялись надуть. Полиграфическийподвал – исключение, там бизнес держался исключительно на моемазербайджанском партнере, на чьем энтузиазме я паразитировал.

К тому же в сегодняшнем своем положении мною испытываласьнесомненная защищенность от множества неурядиц, которые, в чем я несомневался, с нетерпением поджидали меня на гражданской свободе игрозили новым сроком. Тюрьма определенно скучала обо мне. И ведькак странно: я всегда воспринимал уголовный мир с неприятием инастороженностью и постоянно влипал в передряги, вольно илиневольно меня в этот мир втягивающие и отождествляющие в глазахзаконопослушных граждан как несомненно криминальный элемент.

Армия, куда я угодил после первого срока, была ничуть, наверное,не лучше тюрьмы в своем жесточайшем распорядке дня, кормежки изпомоев и тухлой селедки и, конечно же, диктату наглых отмороженныхсержантов. До знакомства с издевательствами старослужащих дело уменя попросту не дошло.

А случилось так.

Как и полагается, до принятия присяги мы, салажата, обретались вподготовительной роте артиллерийского полка, где изучали строевыедвижения, устав и общее устройство всяких снарядов и пушек. Я невыпендривался, держался замкнуто и молчаливо, с крикливымисержантами не конфликтовал, но когда один из них предложил мнепостирать его портянки, улыбнулся ему задушевно и объяснил, что еговонючую мануфактуру я простирну только для того, чтобы распуститьее на удавку. А вот кого поутру на удавке, прикрученной к койке,найдут, угадай, сержант?

Сержант угадал. А я – нет. В частности, не угадал, чтомежду мелкими командирами и офицерами учебной роты царит полноевзаимопонимание и круговая порука. И попал я под могучий прессармейского начальственного беспредела: придиркам не было числа, изнарядов вне очереди я не вылезал, но когда за отказ чистить сортирлейтенант смазал мне в челюсть, я снова припомнил навыкисамообороны без оружия и в полной мере их применил. Подбитый глаз исломанный нос парадоксально трансформировали плоскую наглую мордувыпускника военного училища, придав ей скорбные черты невиннопострадавшей жертвы. Эта перемена была довольно смехотворна, и дажеротный ржал в кулак и блестел глазами глумливо, но спускать дело натормозах не стал.

С одной стороны, мне повезло: присяги я еще не принял, трибуналубыл не по зубам и таким образом избег мук дисциплинарногобатальона, заточение в котором в срок службы не входило. Повезло ис другой стороны: находясь на гауптвахте в ожидании дальнейшихтюремных перспектив, я посвятил двух сидевших со мной товарищей позаключению в содержание самиздатовских книг Солженицына и Шаламова,поверхностно изученных мною еще в школьную пору. Пересказсодержания запрещенной литературы я сопроводил комментариями вадрес советской власти, к которой, кстати, не питал никогда нималейшего пиетета. Еще с детства я органически противился всей этойлживой пионерско-комсомольской шелухе, повседневно навязываемойлюбого рода начальством, а память о моих репрессированных исгинувших в лагерях дедах и бабках преклонению передкоммунистическим режимом не способствовала ни в малейшей мере.Прадеда, моего, кстати, раскулачили и отправили на Соловки зароскошь: двенадцать венских стульев и граммофон.