Страница 7 из 38
– А в «Литературной газете» ничего нет?
– Ишь чего захотел! В газете! Как бы чего-нибудь наоборот небыло.
А. Т. радуется, что телеграмм все больше и больше. Меня жеудивляет: откуда люди знают, что сегодня его юбилей? Откуда? Нигдене писалось. Кто-то сказал, что о нем есть справка в двухтомномэнциклопедическом словаре. Я достал его. Справка есть, но в нейвсего лишь «родился в 1918 г. ». Пишут отовсюду. Трогательнаятелеграмма, подписанная десятками студентов биофака. Им ведь можетвлететь. От новосибирских, ленинградских студентов. Множествосовершенно неизвестных почитателей.
Все это складывается в большой конверт. Надо будет как-топередать.
Мы переслали Солженицыну все поздравления. Но как потомрассказывал А. Т., большое количество писем и телеграмм, посланныхлюдьми по наивности на адрес Союза писателей, были зажаты твердойрукой. Солженицын жаловался, что и почта многое задержала: ну вэтом-то можно не сомневаться.
(Там же)
Но на следующий день тот же Кондратович записывает:…
12/XII– 68 г.
Ужасно огорчило письмо Солженицына, которое показал А. Т.Выясняется, что он до юбилея (иначе А. Т. не получил бы письмосегодня, на второй день после 50-летия) разослал под копирку этописьмо. У А. Т. тоже письмо из-под копирки, без подписи. Мог бы иподписать! А смысл письма в «Л. г. » сводится к тому, что, конечно,вы, «Л. г. », не опубликуете мое нижеследующее послание, однако яего вам предлагаю. А послание такое: он благодарит всех почтившихего юбилей и готов отдать себя «служению читающей России».
А. Т. и все мы удивлены и обескуражены. Ефим Яковлевич правильносказал, что самое плохое – это оказаться или показаться смешным. АСолженицын, умный человек, выглядит во всем этом смешным. Разослатьдо юбилея? Значит, быть уверенным, что последует потокпоздравлений? А если его не будет? В каком глупом положении он могоказаться. А. Т. так и сказал: «Откуда такая торопливость?Нетерпение? Может быть, оттого, что я вот такой, отделаюсь сразу отюбилея – и примусь за дело?» Но это лучший вариант.Худший –окружение, дамское, молитвенное, коленопреклоненное. «Ах, как этопротивно» (А. Т.). У меня это тоже не идет из головы. Дажегениальному человеку нельзя себя приобщать к истории. История самаприобщит.
(Там же. Стр. 331–332)
Но, несмотря на все эти опасения, недоумения и осуждающиеухмылки соратников, которые, если верить Кондратовичу, онвыслушивал сочувственно и даже как бы с ними соглашаясь, АлександрТрифонович, конечно, все-таки послал Исаичу поздравительнуютелеграмму.
И тем более горькой была его обида, когда в ответ он получилтакую же полосочку папиросной бумаги, какую получил я, и с таким жемашинописным текстом – под копирку – тоже не первый, а второйэкземпляр:
Для кого другого, но для Твардовского А. И., казалось, мог бысделать исключение. Нет, не сделал. *
Такая же, только ещё более узкая бумажная полоска «сблагодарностью и большим расположением» была передана мне отАлександра Исаевича, когда я поздравил его с получением – вернее, сприсуждением ему – Нобелевской премии.
Как и первую, и все остальные – сугубо деловые – доставил мне её«связной» Юра.
Но к тому времени я давно уже и сам стал «связным».
То и дело Юра притаскивал мне целую пачку различныхсолженицынских писем и записок (иногда с довольно длиннымиприложениями), адресованных членам Союза писателей,проживающим внашем микрорайоне. А я уж – соответственно – должен был передать ихпо назначению.
Что я и делал.
Для наглядности приведу одно и такое письмо (второе из тех двух,что у меня сохранились). Не полностью, конечно, а только самое егоначало и конец.
Начиналось оно так:…
Члену Союза Писателей СССР
Сарнову Б. М.
Скоро год, как я послал свое безотзывное письмо съездуписателей. С тех пор ещё дважды я писал Секретариату СП, трижды былтам сам. Ничего не изменилось…
А вот – как заканчивалось:…
Происшедшее вынуждает меня ознакомить нашу литературнуюобщественность с содержанием прилагающихся писем и высказываний –чтобы стала ясна позиция и ответственность Секретариата СПСССР.
Прилагаемое изложение заседания Секретариата 22.9.67.,записанное лично мною, разумеется, не полно, но совершеннодостоверно и может служить достаточной информацией до опубликованияполной стенограммы.
16.4.68.Солженицын.
Приложения:
1.Мое письмо всем (сорока двум) секретарям СП от 12.9.67.
2.Изложения заседания в Секретариате 22.9.67.
3.Письмо К. Воронкова 25.11.67.4.Мое письмо в Секретариат1.12.67.
Я не привожу это письмо полностью, потому что оно, как и всепрочие письма Александра Исаевича, отражающие его «бодание сдубом», разумеется, опубликовано. Все они всовокупности составляютцелый (шестой) том изданного «Посевом» собрания его сочинений. Яуже и тогда понимал, что не такой он человек, чтобы не сохранитьвсю эту свою переписку – для истории. Потому, наверно, и не счелнужным хранить все его письма и записки.
Как и предыдущее, это письмо было напечатано на машинке – подкопирку. И мне опять достался второй – если не третий – экземпляр.Рукой Александра Исаевича было вписано только: «Сарнову Б. М.», егоподпись и дата.
Примерно таковы же были и все другие его – подобные –письма.
Но иной раз попадались среди них и личные. Ну, не совсем личные,конечно, – но не такие стандартные.
Особенно запомнилась мне пачка бумажных полосочек, адресованныхтем, кто поздравил его с присуждением Нобелевской премии.
Читать записки, адресованные не мне, а тем, кому я должен был ихпередать, я, понятное дело, не стал. Но мне сразу бросилось вглаза, что полоски эти – разного размера.Кому – совсем узенькие, вдве-три строки. А кому (например, Солоухину) чуть ли не наполстраницы.
Помню, жена спросила меня:
– Что он тебе написал?
– Я получил «Знак почета», – ответил я, имея в виду, чтокое-кому (тому же Солоухину, например) по той солженицынскойсубординации достался орден Ленина, а может быть, даже и высокоезвание «Героя Социалистического Труда».
Так же и Слуцкий. До Солоухина он, конечно, недотянул, но, судяпо размеру предназначавшейся ему бумажной полоски, он удостоилсяордена «Красного знамени».
А вот мне, стало быть, – «Знак почета». («С благодарностью ибольшим расположением»). Что ж, хорошо ещё, что не медаль «Забоевые заслуги». («За боевые услуги», как называли еёфронтовики).
Запомнился мне ещё один эпизод, определивший мое – уже тогда –слегка ироническое отношение к Александру Исаевичу.
Позвонил мне незнакомый человек. Представился. Он – художник.Написал портрет Солженицына. Хотел бы подарить его АлександруИсаевичу, но не знает, как это сделать. Не могу ли я каким-тообразом ему в этом поспособствовать.
Я сказал, что могу.
Художник принес портрет и показал его мне.
На большом листе ватмана – то ли углем, то ли тушью – крупнымпланом было запечатлено лицо Александра Исаевича. Лоб его – какшрам – пересекала колючая проволока.
Портрет, хотя и лежал на нем некоторый отпечаток эстетикисоцреализма, мне, в общем, скорее понравился, и я – через Юру илиВеронику – переправил его «Сане».
Ответ пришел скоро.
Адресован он был, разумеется, не мне, а прямо и непосредственнохудожнику. Но текст этого ответа я помню дословно, посколькухудожник, прочитав его, поделился со мной своим недоумением,которое я не мог не разделить.
Александр Исаевич писал, что за портрет благодарит, но сконцепцией его решительно не согласен. «По-моему, – объяснял онсвое несогласие, – не она – меня, а я – её».
Имелась в виду, разумеется, колючая проволока.
Между тем мужественное, волевое, гораздо более мужественное иволевое, чем в жизни, лицо Солженицына, изображенное художником, неоставляло ни малейших сомнений в том, что именно «он – её, а не она– его».
Такая очевидная слепота нашего кумира, явно порожденная егоупоением собой и своей мессианской ролью, довольно сильнообескуражила тогда не только бедного художника, хотевшего «каклучше», но и меня тоже.