Страница 6 из 38
(А. Солженицын. Бодался телёнок с дубом. М. 1996. Стр. 19)
Что же касается самой повести, её художественных, литературныхдостоинств, то она совсем не представлялась ему такой уж большойего художественной удачей.
Он даже и повестью её не считал. Считал рассказом. А назватьповестью разрешил, идя навстречу пожеланиям редакции. И даже неочень охотно:…
Предложили мне для весу назвать рассказ повестью, – ну, ин пустьбудет повесть…
(Там же. Стр. 28)
Так был уверен, что никакая это не повесть, а именно рассказ,что счел даже нужным сделать к этой реплике такое примечание:…
Зря я уступил. У нас смываются границы между жанрами ипроисходит обесценение форм. «Иван Денисович» – конечно рассказ,хотя и большой, нагруженный. Мельче рассказа я бы выделял новеллу –лёгкую в построении, чёткую в сюжете и мысли. Повесть – это то, чточаще всего у нас гонятся называть романом: где несколько сюжетныхлиний и даже почти обязательна протяжённость во времени. А роман(мерзкое слово! нельзя ли иначе?) отличается от повести не столькообъёмом, и не столько протяжённостью во времени (ему даже присталасжатость и динамичность), сколько – захватом множества судеб,горизонтом огляда и вертикалью мысли.
(Там же)
На появление в том же «Новом мире» двух других своих рассказов(«Матренин двор» и «Случай на станции Кречетовка») отреагировалтакой репликой:…
Там – тема, а здесь – чистая литература. Теперь пусть судят!
Ни за что не поверил бы он тогда, – да и потом тоже (потом – темболее!), – что «Иван Денисович» останется егохудожественнойвершиной, – самым гармоничным, самым совершенным из всех еготворений, всех навороченных им за всю его долгую жизнь многотомных«узлов», «глыб» и «колёс». *
Неподалеку от нас, близ метро «Сокол», в Чапаевском переулкежила очаровательная молодая женщина Вероника Туркина с мужем ЮройШтейном и двумя маленькими тогда дочками. Вероника былародственницей Солженицына – двоюродной сестрой его первой женыНатальи Решетовской.
Но дело было не в родстве.
Вероника была предана Александру Исаевичу всей душой, и он тожеискренне любил её. А влюбленность её мужа Юры в «Саню», как онипо-родственному его называли, его преданность этому своемусвойственнику принимала порой такие гипертрофированные и дажепародийные формы, что впоследствии этот самый Юра Штейн стал однимиз прототипов Лео Зильберовича – комического персонажа романаВойновича «Москва 2042».
Но во времена, о которых я рассказываю, до этого было ещёдалеко. И тогда слепая преданность Юры Солженицыну вовсе неказалась нам заслуживающей осмеяния.
Их дом в то время был для Александра Исаевича его главным, аможет быть, даже и единственным московским пристанищем.
Приезжая из Рязани в Москву, «Саня», как с легкой рукиВероникиного семейства мы тоже стали (между собой, конечно)называть Александра Исаевича, неизменно останавливался у Штейнов и– более того – через них осуществлял многие свои тогдашниеначинания. О том, какие это были начинания, станет ясно вдальнейшем, пока же скажу только, что А. И. в то время, о котором ярассказываю, уже вышел на тропу войны с советской властью, и дажесамые невинные из этих его мероприятий были совсем не безопасныдлятех, кто брался ему помогать. Но ни Веронику, ни Юру это нимало незаботило. Юру мы меж собой называли «связным» (он постоянно моталсямежду Чапаевским и нашим «Аэропортом», выполняя разнообразныепоручения «Сани»), и эту добровольно им на себя взятую роль«связного» он исполнял так бурно и шумно, что ни о каком соблюдениихоть самых минимальных правил конспирации не могло быть даже иречи.
К тому времени, когда «связной» Юра уже наладил с нами прочную ипостоянную связь, мое – сперва заочное, а потом и очное –знакомство с Александром Исаевичем уже состоялось. А начало этогознакомства, наверно, можно датировать январем, самое позднее –февралем 1967 года. Во всяком случае, на подаренном мне АлександромИсаевичем отдельном – «совписовском» – издании «Одного дня ИванаДенисовича» значится:…
Бену Сарнову
С искренним расположением
20. 3. 67.
Стало быть, в это время я уже был для него не «БенедиктомМихайловичем», а – «Беном».
Это, впрочем, ничего не значит: книжка ведь не была вручена мнеавтором лично, а передана через Веронику или Юру. От них он иперенял это домашнее, приятельское, почти дружеское сокращениемоего имени. Так что, приводя здесь эту его дарственную надпись, накороткость, а тем более близость наших отношений я отнюдь ненамекаю.
Никакой короткости и не было. Но отношения – были.
В то время скопилась у меня довольно толстая пачка адресованныхмне коротеньких записочек Александра Исаевича. Пытаясь сейчасразыскать из них хоть некоторые, я обнаружил, что сохранилисьтолько две. Остальные куда-то канули.
Надо было бы, наверно, к этим его записочкам отнестись с большимпочтением. И так бы, наверно, я к ним и отнесся, если бы их у менябыло всего несколько. Но поскольку было их много, и были онидовольно однообразны, даже, я бы сказал, однотипны, а главное, –потому что были они для меня тогда не каким-то там чрезвычайнымсобытием, а частью повседневного тогдашнего моего быта, – мне и вголову не пришло, что не мешало бы сложить их все в отдельную папкус надписью «Хранить вечно». Я ведь тогда не знал – даже и думать недумал! – что буду писать мемуары.
Впрочем, для мемуаров мне хватит и тех, что сохранились.
Может быть, хватит даже и одной, самой короткой.
Это – узкая бумажная полоска, на которой – под копирку – (мнедостался явно не первый, в лучшем случае второй экземпляр)напечатано:…
В редакцию «Литературной газеты»
Копия – журнал «Новый мир»
Я знаю, что Ваша газета не напечатает единой моей строки, непридав ей исказительного или порочного смысла. Но у меня нетдругого выхода ответить многочисленным поздравителям иначе, какпосредством Вас:
«Читателей и писателей, приславших поздравления и пожелания кмоему 50-летию, я с волнением благодарю. Я обещаю им никогда неизменить истине. Моя единственная мечта – оказаться достойнымнадежд читающей России».
Солженицын.Рязань, 12 декабря 1968 г.
А слева, в самом углу этой машинописной полоски – от руки – быловписано:…
Бенедикту Сарнову
с благодарностью
и большим расположением
А. Солженицын.
18. 12. 68.
Много лет спустя я узнал, что в редакции «Нового мира» былибольшие колебания и даже страхи: посылать поздравление? Непосылать?
О том, чтобы не поздравить, конечно, не могло быть и речи. Но нелучше ли сделать это как-нибудь неофициально?
9/XII– 68 г….
Звонил А. Т. Обещал быть в среду. Говорил с ним о юбилееСолженицына. Он уже много думал об этом и согласен, что надо всесделать умно, чтобы не навлечь ничего против Солженицына и журнала.Сам он пошлёт телеграмму. Я сказал, что есть мнение послать письмои, может быть, не почтой, а с оказией, скажем с Вероникой. Ясно (яэтого по телефону не сказал), что сейчас все будет учитываться иперлюстрироваться особо. Боюсь, что благожелатели и шушера всякая,в том числе и провокационная, может устроить Солженицынунеприятности в Рязани. Ему бы догадаться не быть в этот день инакануне его в Рязани, а где-нибудь в Москве, Переделкине. Любаястуденческая делегация, может быть, сопровождается ипровокаторами…
(Алексей Кондратович. Новомирский дневник.1967–1970. М. 1991.Стр. 330)
Но Твардовскому все эти страхи были не по душе. Понимая, чтопоздравительная телеграмма, отправленная открыто, начальством будетвоспринята как некая нежелательная демонстрация и может навлечь нажурнал очередные неприятности, он и думать не думал ни о какихобходных маневрах….
11/XII–68 г.
Идет поток приветствий Солженицыну по случаю его 50-летия.
– Академик Понтрягин, – сказал А. Т., – не задумывался долго.«Великого русского писателя сердечно поздравляет академикПонтрягин». И все. Много не думал и не оглядывался по сторонам.
Присутствовавший при этом Ф. Абрамов наивно спросил: