Страница 1 из 38
Бенедикт Сарнов
Феномен Солженицына
Огонь с неба
Никогда не забуду чувства, с которым впервые читал захватанную,обтрепанную по краям, перепечатанную через один интервал (и наобороте тоже) рукопись повести, которая позже увидала свет подназванием «Один день Ивана Денисовича». (В том, машинописномварианте она называлась «Щ 854», и было не совсем даже понятно, –заглавие это произведения, которое мне предстояло прочесть, илишифр, обозначающий имя автора, пожелавшего остатьсянеизвестным).
Когда рукопись эта появилась в редакции «Нового мира»,Твардовский, прежде чем начать трудную и, как тогда казалось, почтинаверняка обреченную на неуспех борьбу за неё, дал её прочестьнекоторым ближайшим своим друзьям: помимо всего прочего, хотелзаручиться их поддержкой. В числе первых её читателей (если несчитать сотрудников редакции) был Самуил Яковлевич Маршак.
Рассказывая мне о ней, он, между прочим, сказал:
– Я всегда говорил Александру Трифоновичу: надо терпеливо,умело, старательно раскладывать костер. А огонь упадет с неба…
Солженицын, что теперь ни говори, был тогда для нас именно вотэтим самым упавшим с неба огнем.
Конечно, этот огонь упал не в пустыню. Не будь тогда у нас«Нового мира» Твардовского, повесть Солженицына, быть может, ещё неодин год пролежала бы в столе у автора. Не случайно именно в «Новыймир» Солженицын рискнул отдать своего «Щ 854». Твардовский хорошоумел раскладывать свой костер.
Версия появления повести в редакции (лучше сказать – легенда)была такая: рукопись будущим её редактором Асей Берзер былаизвлечена из самотека и передана – в обход редколлегии – прямо вруки Твардовскому.
Но я – уже тогда – знал, что принес её в «Новый мир» ЛевЗиновьевич (для меня – Лёва) Копелев.
Рассказавший мне об этом Володя Лакшин про Лёву и его роль вэтом деле говорил с какой-то снисходительно-неодобрительнойгримасой: принес, не сказал ни единого доброго слова, просто кинулАсе на стол: вот, мол, прочти при случае сочинение одного моегоприятеля. То ли побаивался хвалить, то ли ему и в самом делеповесть не шибко нравилась и отдать её в журнал он согласилсяпросто по дружбе с Александром Исаевичем, с которым вместе отбывалсрок на «шарашке».
И сам Лев, и Ася рассказывали об этом иначе.
Рукопись Асе передала жена Лёвы, Рая. Они между собой решили,что так будет лучше. К Копелеву в «Новом мире» и вообще-тоотносились неважно, а тут ещё – накануне – онповздорил сТвардовским: тот отказался заступаться за «Тарусские страницы»,тираж которых собирались пустить под нож, ругал Паустовского, и Левчего-то там ему наговорил по этому поводу, что отнюдь не улучшилоих и без того плохих отношений.
Мой друг Лёва Левицкий, работавший тогда в отделе прозы «Новогомира», в эту легендарную версию внес некоторые уточнения. Емузапомнилось, что Ася передала рукопись не самому Твардовскому, какэто мне представилось из её рассказов, а, согласно существовавшей вжурнале строгой субординации, тогдашнему заму АлександраТрифоновича Кондратовичу. Тот распорядился придать повестинормальный машинописный вид и вручил её Твардовскому. Вместе,кстати, с другой повестью на ту же запретную тему – «СофьейПетровной» Лидии Корнеевны Чуковской. В дальнейшем АлександрТрифонович не раз противопоставлял эти две вещи, решительно отдаваяпредпочтение повести А.Рязанского. (Так сперва в рукописиименовался автор «Одного дня…»).
Далее кратко передаю рассказ Аси, как он мне запомнился.
Рукопись «А. Рязанского» Александр Трифонович прочел в тот жевечер. Читать начал поздно, уже лёжа в постели. Но, прочитав первыестраницы, понял (лучше сказать, почувствовал), что читать такуювещь лёжа нельзя. Встал, оделся, сел к столу. Дочитав до конца,вернулся к началу. Стал читать снова: не мог оторваться…
Все это я сейчас пересказываю так, как оно запомнилось мнеТОГДА. Позже всплыли некоторые, тогда неизвестные мне, уточнения иподробности.
Для начала приведу подробный рассказ самого АлександраИсаевича:…
Это так получилось (только не в тот год мне было рассказано).Долгохранимая и затаённая моя рукопись пролежала на столе у А.Берзер целую неделю неприкрытая, даже нев папке, доступная любомустукачу или похитителю, – Анну Самойловну не предупредили,оставляя, о свойствах этой вещи. Как-то А. С. начала расчищатьстол, прочла несколько фраз – видит: и держать так нельзя и читатьнадо не тут. Взяла домой, прочла вечером. Поразилась. Проверилавпечатление у подруги – Калерии Озеровой, редакторакритическогоотдела. Сошлось. Хорошо зная обстановку «Нового мира», А. С.определила, что любой из членов редакционной коллегии, в ладу сосвоим пониманием благополучия журнала, непременно эту рукописьперехватит, зажмёт, заглотнёт, не даст ей дойти до Твардовского.Значит, надо было исхитриться перебросить рукопись через всехних,перешвырнуть через топь осторожности и трусости, – и в первые рукиугодить – Твардовскому…
Она дождалась случая, правда, в присутствии Кондратовича,наедине не удалось, и сказала Главному, что есть две особыхрукописи, требующих непременно его прочтения: «Софья Петровна»Лидии Чуковской и ещё такая: «лагерь глазами мужика, очень народнаявещь». Опять-таки, в шести словах нельзя было попасть точнее всердце Твардовского! Он сразу сказал – эту давайте. Но опомнился иподскочил Кондратович: «Уж дайте до завтра, сперва я прочту!» Немог он упустить послужить защитным фильтром для Главного!
Взял Кондратович, и с первых же строк понял, что безымянный(подписана фамилия не была, тем я как бы замедлял враждебный ходсобытий) тёмный автор лагерного рассказа даже расстановки основныхчленов предложения толком не знает, да и слова-то пишет какие-тодикие. Пришлось ему карандашом исчеркать первую, вторую, пятую,восьмую страницу, возвращая подлежащие, сказуемые да и атрибуты насвои места. Но рассказ оказался весь до конца неграмотный, иКондратович с какой-то страницы работу эту бросил. Какое у него кутру сформировалось мнение – неизвестно, а думаю, что легко моглооно повернуться и в ту, и в другую сторону. Твардовский же, мненияего не спрося,взял читать сам.
Узнав потом жизнь редакции, я убедился, что не видать бы ИвануДенисовичу света, если б А. Берзер не пробилась к Твардовскому и незацепила его замечанием, что это – глазами мужика. Не пустили бмоего Денисовича три охранителя Главного – Дементьев, Закс иКондратович.
Не скажу, что такой точный план, но верная догадка-предчувствиеу меня в том и была: к этому мужику Ивану Денисовичу не могутостаться равнодушны верхний мужик Александр Твардовский и верховоймужик Никита Хрущёв. Так и сбылось…
(А. Солженицын. Бодался телёнок с дубом. Очерки литературнойжизни. М. 1996. Стр. 24–26)
Вот откуда, наверно, взялась версия Лакшина, что Копелев будтобы, принеся рукопись в редакцию, не сказал о ней ни единого доброгослова, просто кинул Асе на стол: вот, мол, прочти при случае… Идаже не счел нужным предупредить её «о свойствах этой вещи».
Полностью доверять этому свидетельству Александра Исаевича,конечно, нельзя. Во-первых, потому что никакое это несвидетельство: ведь А. И. пересказывает тут не то, что знал и виделсам, а то, что ЕМУ РАССКАЗАЛИ. Притом – не сразу, даже и «не в тотгод» было это ему рассказано.
А во-вторых, – и это, пожалуй, самое тут важное, – потому чтоэтот его рассказ осложнён и сильно окрашен ярко выраженнымнеприязненным его отношением ко всем персонажам этого егоповествования. И не столько даже к Кондратовичу и Заксу, сколько кглавному, как ему представляется, виновнику того, что повесть егоповисла на волоске и волосок этот чуть было сразу не оборвался – кближайшему тогда его другу Льву Копелеву.
В то время, когда он писал своего «Теленка» (я имею в видупоследний, сильно переработанный и дополненный вариант этих его«очерков литературной жизни»), они с Копелевым уже не просторассорились, а вдрызг разругались.
Но и в пору самой искренней и нежной их дружбы отношения у нихбыли непростые.
Уже тогда Солженицына угнетало и сильно задевало, что Копелев нев восторге от его писаний. Это было ему особенно обидно, потому чтоЛев был одним из первых, едва ли даже не единственным, кому онрешался их читать. И ещё, конечно, потому, что только на егоподдержку мог он рассчитывать в осуществлении главной тогдашнейсвоей цели.