Страница 20 из 38
Употреби – и, пожалуй, зашумят, что словотворчество, чтовыдумывают какие-то новые слова. А ведь это только бережный подборбогатства, рассыпанного совсем рядом, совсем под ногами.
(Там же. Стр. 469–471)
Над всеми этими его предложениями можно было бы разве чтопосмеяться. И даже и не посмеяться, а только лишь усмехнуться, что,кстати сказать, мы (я и два моих соавтора по пародийному цеху)тогда тотчас и сделали:…
Давно целился я на Марьину Рощу, да как-то всё дороги неложились. И то сказать: в Британской энциклопедии про неё нисловом, да и в летописи не в каждой сыщешь, – хотя по пятому векуместо это русскому духу и русскому уху гульче звучало, чем подвадцатому Лужники.
Но ленивы и нелюбопытны мы искони. Сидим у «телика», в коем лицаперекаженные мреют как бы попьяну, толчемся в человечьей заверти, анет чтобы присесть на пеньке, без помех подумать: кто она, Марьяэта, от кого есть пошла Марьина Роща.
Иные бабы поопрятнее и позаботнее её были. Не статью брала, нерозумом даже, – святостью. По пятому веку была она поправеднее,нежели тезка её, Марья Магдалина по первому или сверх того – МарфаПосадница по шестнадцатому. От святости и занемогла.
Охватистую калиту рыжиков – рыжизны редкостной – собрала,изготовила да и поела всласть. Ан сласть-то горечью обернулась.Неделю Марья животом маялась, обеззубела, обезволосела, – однако жепургену, зелья басурманского, принять не схотела.
Давно это было. До?кости растворилась Марья под асфальтомстоличным, да и рощу ту извели, а всё хорошо бы историю Марьинунасвежо издать в поучение детям нашим.
Негоже нам, русским, корнями своими небречь.
Негоже дегтем щи белить. На то сметана.
(Л. Лазарев, С. Рассадин, Б. Сарнов. Липовые аллеи. Литературныепародии. М. 2007. Стр. 54–55)
Эта наша пародия была, по правде сказать, довольно слабенькая.Солженицынские «убывь», «перетаск», «припорох» мы не то что несумели перепародировать, но даже не поднялись до того уровнякомизма, какой эти его слова-уродцы неслисами по себе.
Но вспомнил я тут её не затем, чтобы похвастаться этой нашейдавней пародийной удачей (на самом деле – неудачей), а только лишьдля того, чтобы продемонстрировать, скаким добродушным юмором былавоспринята нами эта, как тогда можно было предполагать, безобиднаяи даже милая причуда великого человека.
Так бы оно, наверно, и было, если бы не главная, центральнаяидея той солженицынской статьи. Именно она более всего меняизумила:…
Наша письменная речь ещё с петровских времён то отнасильственной властной ломки, то под перьями образованногосословия, думавшего по-французски, то от резвости переводчика, тоот торопливости пишущих, знающих цену мысли и времени, но не слову,пострадала: и в своём словарном запасе, и в грамматическом строе,и, самое главное, вскладе.
Словарный запас неуклонно тощал; ленились выискивать ипривлекать достойные русские слова, или стыдились их «грубости»,или корили их за неспособность выразить современную высокую тонкуюмысль (а неспособность-то была в нетерпеливых авторах). Взаменуроненного наталкивали без удержу иностранных слов, иногда оченьхороших (кто кинет камень в «энергию», «нерв», «процесс»,«проблему»?), часто совсем никчемных…
Грамматический строй сохранял стойко то, что роднит наш язык севропейскими, но пренебрегал многими исконными своимипреимуществами…
Но больше всего блекла наша письменная речь от потери подлиннорусского склада («свойства языка для сочетания слов», по Далю), тоесть способа управления слов словами, их стыковки, их расположенияв обороте, интонационных переходов между ними. Эту третью бедутрудно сколько-нибудь изъяснить в тесной газетной статье, ночитатель безошибочно ощутит её вкус, сопоставив фразы изкакого-нибудь современного литературного документа (хотя бы изстатьи академика Виноградова) с той особенной живостью, котораяаукает нам почти из каждой русской пословицы, – аукает, намекает,как можно фразы строить, а мы не слышим:
И на мах, да в горсти…
Репьём осеешься, не жито и взойдёт.
В девках сижено – плакано: замуж хожено – выто.
Здравствуй женившись, да не с кем спать!..
Если возьмёт верх подлинно русский склад, то и многиеиностранные слова обживутся в нём, как свои, и будут запростодержаться, очень легко. И наоборот, предупреждал Даль, «в нерусском обороте речи у слова нашего не только отымаются руки иноги, а отымается язык: он коснеет и немеет».
Так что самый придирчивый отбор русских слов – это ещё далеко нерусская речь. Много важней русский склад – русское построениефразы.
Однако замечательно – и обнадёживает нас! – то, что всеуказанные пороки, сильно поразив письменную речь, гораздо меньшеотразились на устной (тем меньше, чем меньше были говорящиевоспитаны на дурной письменной). Это даёт нам ещё не оскудевшийисточник напоить, освежить, воскресить наши строки. (Да только исклад, и грамматическая свобода устной речи тоже годны не всякие,здесь-то и нужен вкус да вкус!)
Оговоримся, что словарный запас устной речи, хотя ипереполняется множеством терминов науки и техники и преходящимжаргоном, он тоже скудеет; приметим за собой, что мы выражаемсямалым числом всё повторяющихся слов. Так в убыстрённый векразговорный словарный запас общества становится (не считаятерминов) клином, сужающимся во времени. Это тревожно. Нам бысуметь обернуть клин, перекинуть узкую часть назад, а вперёд онпусть расширяется…
Я так понимаю, что, быть может, настали решающие десятилетия,когда ещё в наших силах исправить беду…
(Александр Солженицын. Собрание сочинений. Том десятый. Вермонт.Париж. 1983. Стр. 468–472)
Получается, что с петровских времен развитие русского языкапошло НЕ ТУДА, КУДА ЕМУ НАДО БЫЛО ИДТИ.
То есть устная русская речь, быть может, ещё и сохраняла своиживые краски, а вот письменная…
Но ведь именно на этом самом письменном – ущербном – языке,развитие которого после Петра пошло куда-то не туда, была созданаВСЯ ВЕЛИКАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА! И Пушкин, и Лермонтов, и Гоголь, иТолстой, и Тургенев, и Достоевский, и Чехов!
– Ну, что скажете? – помню, спросил я про эту солженицынскуюстатью у заглянувшего в тот день к нам на огонек БорисаЗаходера.
– А что тут скажешь? – развел он руками…
Но прежде чем привести этот хорошо мне запомнившийся его ответполностью, хочу сказать несколько слов о том, что за человек былБоря Заходер, почему именно его реакция на изумившую менясолженицынскую статью была мне особенно интересна.
Помню, пришел он к нам в тот день, когда открылся ДвадцатьТретий съезд КПСС. Это был первый партийный съезд после снятияХрущёва, и некоторые наивные люди, на что-тоещё надеявшиеся, синтересом ждали новых важных государственных решений. (Поговаривалио каких-то экономических реформах, предлагаемых тогдашним премьеромКосыгиным).
Боря заявился к нам чуть ли не прямо с поезда: только чтоприехал из Ялты.
– Ну, что слыхать? – спросил он после того, как мы обменялисьпервыми приветствиями. – Что там у них на съезде?.. Я, правда, навокзале – по радио – услышал одну фразу. Даже полфразы. И всёпонял. Так что ничего нового вы мне, наверно, уже не сообщите.
– И какая же, Боря, это была фраза? – с интересом спросил я, непредставляя себе, как по одной случайно услышанной даже не фразе, аполуфразе ему удалось сразу понять, чего нам всем надо ждать отэтого их съезда.
– А фраза была такая, – сказал Борис. И с видимым удовольствиемпроцитировал: – «Мы будем и впредь».
Надо сказать, что в полной мере всю глубину этого еговысказывания я оценил не сразу. Принял – как остроту. Умную,меткую, точную, но – не более того: чего, мол, от нихждать, будут ивпредь делать то, что делали раньше, что делали всегда.
Но в этом отсечении второй половины фразы, в полном отсутствииинтереса у услышавшего её Бориса к тому, что последует за первой еёполовиной, – интереса к тому,что именнобудут ониделать и впредь,насамом деле заключался смысл гораздо более глубокий, чем даже ужетогда очевидное для меня предвидение, что ни из косыгинских, ни изкаких других намечавшихся ими реформ ничего путного у них невыйдет.