Феномен Солженицына

Первый: отправить ему премиальные знаки по почте. И – второй:вручить лауреату их лично, но, так сказать, келейно, внеофициальной обстановке своего кабинета.

Солженицын оба эти предложения отклонил, высказавшись о них сприсущей ему резкостью и определенностью:…

Мой ответ: неужели Нобелевская премия – воровская добыча, что еёнадо передавать с глазу на глаз в закрытой комнате?

(А. Солженицын. Бодался телёнок с дубом. Очерки литературнойжизни. М. 1996. Стр. 301)

Вот так и возник его собственный, встречный план: устроитьцеремонию вручения на дому.

Когда Хрущёв разрешил печатать «Один день Ивана Денисовича»,объявив, что повесть эта написана «с партийных позиций», АлександраИсаевича тотчас, без всяких рекомендаций и заявлений сделали членомСоюза писателей. И тут же предложили ему московскую квартиру. Но онот этого предложения тогда отказался, решив, что спокойнее емубудет жить «в тихости», у себя в Рязани. Потом, когда началась егоконфронтация с властью, он горько об этом сожалел. Теперь квартирав Москве была нужна ему позарез, – хотя бы потому, что только тут,в Москве, мог он встречаться с иностранными корреспондентами, безпостоянного общения с которыми ему бы не выжить.

Но к тому времени, когда он стал нобелиатом, московская квартирау него уже была.

Это была квартира его новой семьи. Новая его жена НатальяДмитриевна и тёща – Екатерина Фердинандовна незадолго до тоговыменяли две свои квартиры, размещавшиеся в разных районах Москвы,на одну большую, – вот эту самую, где он намечал провести церемониювручения премии. Здесь, правда, его не прописывали, поскольку егоновый брак ещё не был зарегистрирован. Долго не прописывали ещё ипотом, когда препятствовать регистрации брака уже не могли. А покаего новую жену в официальной своей переписке они именовали«сожительницей»….

ИЗ ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКИ

ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КГБ СССР Ю. В. АНДРОПОВА

В ЦК КПСС

Для приема гостей, приглашаемых на вручение, сожительницаСолженицына Светлова и её родственники закупают в большомколичестве посуду и продукты питания. В связи с тем, что деньвручения 9 апреля приурочен к первому дню религиозного праздникаПасхи, приём одновременно будет носить характер религиозноготоржества, для чего готовятся соответствующие реквизиты –пасхальные куличи, крашеные яйца и т. д. Солженицын, находясь надаче Ростроповича, разучивает наизусть текст подготовленной имранее так называемой традиционной лекции лауреата Нобелевскойпремии. Предполагается, что на указанном сборище Солженицын дастинтервью приглашённым туда иностранным корреспондентам.(Там же.Стр. 651)

За квартирой Светловых было установлено постоянное наблюдение.Вовсю работала «наружка». Начальнику ЖЭКа позвонил сам Гришин,бывший в то время секретарем Московского горкома партии и членомПолитбюро, и распорядился оказать содействие «нашим товарищам»,которые будут наблюдать за квартирой гражданки Светловой,переехавшей недавно в этот дом по обменному ордеру. Содействие,разумеется, было оказано: офицерам госбезопасности, которым былопоручено наблюдение, выделили комнату техника-смотрителя и там былаустановлена аппаратура для «подслушки».

Особой необходимости во всех этих мерах не было. Из своих плановСолженицын никакого секрета не делал. Приглашения на церемонию былиразосланы не только тем, кто воспринял присуждение «нобелевки»Солженицыну, как их общий праздник, но и к тем, кто предлагалприменить к нему самые жесткие меры. В числе этих последних быладаже Е. А. Фурцева – тогдашний министр культуры СССР. Вадресованном ей приглашении А. И. писал:…

Если и не тотчас, то через какие-нибудь 10–15 лет тот факт, чтов Москве не нашлось помещения для вручения Нобелевской премиирусскому писателю, будет восприниматьсяв истории нашей культуры какнациональный позор.

(Там же)

Было ли и это приглашение снабжено специальнымчертежиком-планом, чтобы госпожа министр не заблудилась вмосковских дворах, – не ведаю. Но почти уверен, что было. А. И.,конечно, не сомневался, что госпожа министр на эту церемонию неявится. Но – порядок есть порядок.

Что же касается других приглашенных, то большинству из них безтакого чертежика нужную квартиру было бы не найти.

Обозначенный в приглашении адрес (улица Горького, 12, Козицкийпереулок, 2) тут мало чем мог им помочь. С грехом пополам ещё можнобыло догадаться, что дом этот – угловой и входить в него надо не сулицы Горького, а с Козицкого переулка. Но этого было явнонедостаточно.

Дом этот был не просто угловой. Он был – огромный.

Тринадцатью своими корпусами он выходил на четыре улицы.Главный, фасадный корпус – тот, где была знаменитая булочнаяФилиппова, – на Тверскую (тогда она называлась улицей Горького).Другой достопримечательностью этого корпуса была разместившаяся внем маленькая гостиница «Люкс», в которой тогда жили коминтерновцы– и наши, и иностранные. В двух таких коминтерновских семьяхподрастали две девочки, мои сверстницы, с которыми жизнь свела менягоды спустя, когда и я, и эти мои сверстницы были уже взрослыми.Одну из них звали Лиза, другую – Люся. Лиза была дочкойгенерального секретаря ЦК австрийской компартии Копленига. (В порунашего уже взрослого знакомства она, как я потом узнал, участвовалав переправке на Запад солженицынского «Архипелага»). А с Люсей япознакомился, когда она уже была женой Андрея Дмитриевича Сахароваи, разговорившись, мы выяснили, что до войны учились в одной школе.Правда, в разных классах. (Она была старше.)

Другими своими корпусами наш дом выходил на Большую Дмитровку ив Козицкий и Глинищевский переулки. (Этот последний именовалсятогда улицей Немировича-Данченко).

До революции все эти корпуса были, как это тогданазывалось,доходными домами,принадлежавшими семейству знаменитыхмосковских богачей Бахрушиных. Те дореволюционные времена были отнас тогда так же далеки, как какие-нибудь Пунические войны. И мыпонятия не имели, почему дома наши в быту именовались«Бахрушинкой». (Как не догадывались, почему магазин, официальноназывавшийся «Гастрономом № 1», зовется Елисеевским, а булочная наТверской, куда мы бегали за хлебом, – Филипповской.) Но к названиюэтому привыкли, как к своему, родному. И ничуть не удивлялись,когда наш классный руководитель Сергей Степанович, распекаякакого-нибудь проштрафившегося мальчишку с нашего двора,громогласно раскатывал свое хриплое басовое «р»:

– Бахр-рушинский хулиган, печальное сокр-ровище.

По инерции я написал «с нашего двора». А надо бы – «с нашихдворов», потому что дворов в нашей Бахрушинке было несколько. Состороны одного только Козицкого – три каменных колодца. И в какойиз них надо повернуть, чтобы попасть в солженицынскую квартиру, безчертежика-плана было бы не разобраться.

А я, разумеется, знал, что поворачивать надо в мой, средний.Туда, где была моя родная 163-я квартира, в которой не толькопрошло все мое довоенное детство, но с которой была прочно связанаи вся моя последующая, взрослая жизнь.

Мои родители въехали в неё в 1924 году. (Не в квартиру, конечно,а в комнату: квартира была коммунальная, в каждой из шести еёкомнат жила семья). Я родился три года спустя – в 1927-м. В 1951-мв ту же комнату привел свою молодую жену. И там же в 1955-м родилсянаш сын.

В 1960-м в этой же квартире умер мой отец. А мама жила в ней доглубокой старости. В 1970-м, когда соседняя, 169-я квартира сталасолженицынской, маме было уже далеко за восемьдесят, и не было дня,чтобы я не постарался заскочить к ней хоть на минутку. А когда оназаболевала, приходилось мне – иногда подолгу – и жить там, ночуя накушетке, которая была так для меня коротка, что приходилосьподставлять к ногам даже не один, а два стула.

Кстати, мама рассказала мне, что однажды – в их районнойполиклинике, сидя в очереди к врачу – она разговорилась ипознакомилась с очень милой пожилой дамой, которая оказалась тёщейАлександра Исаевича.

Все это я рассказываю к тому, что у меня в то время были всеоснования считать Солженицына своим соседом, и случись мнеоказаться в числе приглашенных, я бы эту солженицынскую квартирунашел, хоть днем, хоть ночью, что называется, с закрытымиглазами.