Феномен Солженицына

Кстати, в том же «Теленке», спустя лишь несколько страниц послеупоминания об этих презренных «добродеях», Александр Исаевич такобъясняет, почему он сам не выступил в защиту Владимира Максимова,а до него – Синявского и Даниэля, а потом – и других преследуемыхвластями диссидентов:…

А я не защищал и его, как остальных, всё по тому же: разрешивсебе заниматься историей революции и на том отпустив себе прочиедолги. И по сегодня не стыжусь таких периодов смолкания: ухудожника нет другого выхода, если он не хочет искипеться впротекающем и исчезающем сегодня.

Простая мысль, что такое же разрешение имеет право дать себе икакой-нибудь другой художник, ему в голову не приходила. Да он,конечно, и не мог представить себе, что среди этих самых «добродеевиз членов СП» отыщется хоть один истинный художник. С какой стативдруг может он там среди них оказаться?

Вспомнил это я – так, к слову. На самом деле в этом егоубеждении я его ничуть не виню. Признаю, что у него были основаниятак про нас думать.

Вернусь, однако, к своему сюжету.

Так и не опомнившимся от внезапного появления «бога из машины»Неле и Владику он задал несколько коротких, быстрых вопросов, самимтемпом своим и лаконичностью исключающих слишком многословные и неслишком вразумительные ответы. Но на первых порах никаких ответовне последовало: Неля ни за что не хотела сказать, откуда к ней сМимой попал текст поэмы. Потом выяснилось, что для этого у неё былиособые причины.

А цепочка была такая.

Тетрадь с рукописным текстом поэмы и с солженицынской правкойхранилась у жены Копелева – Раи. Рая отдала её своей сестре. Та –подруге. Подруга – Миме, а Мима, естественно, Неле (у них, как ужебыло сказано, никаких секретов друг от друга не было). Текст поэмыНеля перепечатала в двух экземплярах, а тетрадку с авторскойправкой Солженицына они сожгли.

Подруга Мимы, передавшая ей тетрадку, была в это время тяжелобольна, лежала в психбольнице. Поэтому Неля и не могла её назвать:молчала, как партизан на допросе.

Я шепнул ей:

– Неля, надо сказать.

И тут она сдалась: сказала почти всё, что знала. Однако первоезвено цепочки все-таки не назвала, опасаясь, что Копелеву за егобеспечность от Исаича крепко достанется.

Но Солженицыну-то важно было именно это первое звено! Ему ведьнадо было понять, откуда шла утечка – не из ГБ ли?

– Ладно, я скажу, – посмотрела она прямо в глаза Исаичу. – Ноесли вы дадите мне слово, что не станете его попрекать.

– Даю, – быстро сказал он. (Как потом выяснилось, этого своегослова он не сдержал).

Узнав, что утечка была не провокацией ГБ, а всего лишь плодомбеспечности его друзей, Исаич сразу успокоился. Сказал, что Нелинумашинописную копию поэмы он изымает. Узнав, что есть ещё и другаякопия – в Уфе, у Нелиной мамы, – он разрешил пока там ей иоставаться. При условии, конечно, чтобы никаких других копийснимать с неё не смели. После ещё нескольких таких же коротких,чётких распоряжений он встал и откланялся.

Неля спросила: не напишет ли он что-нибудь им на обороте своейфотографии. Он отреагировал мгновенно:

– С удовольствием.

И надписал:…

Нелли Александровне

и Владлену Ефимовичу

Бахновым

при взнезапном, но приятном

знакомстве.

А. Солженицын

И прощаясь, с уже знакомой мне и потому ничуть меня не удивившейкуртуазностью, поцеловал Неле руку.

Выйдя вместе с ним из подъезда, я спросил, почему он таквстревожился, узнав, что произошла утечка. «Прусские ночи»,конечно, крамольнее и «Ракового корпуса», и «Круга». Но он и безтого так далеко уже зашел в своём противостоянии с властью, что ещёодна утечка вряд ли что-нибудь изменит.

Тут я, конечно, был не прав. Распространение «Прусских ночей» втот момент было крайне для него опасно. Но растолковывать мне это,да и вообще откровенничать со мноюон не стал. А почему поднялтревогу, объяснил так:

– У меня железный порядок. Если я решил какую-нибудь вещьпустить, я нажимаю кнопку. А без моей команды никакихнеподконтрольных утечек быть не должно. И вы не моглини однойрукописи моей прочесть, если не я сам её пустил.

– Как сказать, – возразил я. – Вот, например, я слышал такоесловосочетание: «Архипелаг ГУЛАГ».

Он внимательно поглядел на меня:

– А вы встречали хоть одного человека, который говорил бы вам,что он эту книгу читал?

– Нет, – признался я. – Не встречал.

– Вот то-то.

Кажется, я ещё о чем-то спросил его. Он, – всё так же любезно, –удовлетворил моё любопытство, и, ещё раз извинившись, что вынужденбыл обеспокоить, попрощался. И тутвдруг в поле моего зрения попалиего глаза. Не могу сказать,чтоя увидел в этих глазах. Знаю только,что в этот момент я с непререкаемой ясностью понял, всей кожейпочувствовал, что, одарив меня прощальной улыбкой, он в ту жесекунду забыл о моем существовании. *

В Союзе писателей (в Московском отделении) обсуждали первуючасть «Ракового корпуса». (Вторая ещё не была написана). Когдаавтору кто-то дипломатично указал на это обстоятельство, опасливозаметив, что, может быть, стоило бы подождать с обсуждением, покавещь не будет доведена до конца, он – не менее дипломатично, но безложной скромности ответил, что в русской литературе разные случаибывали. Бывало, например, и такое, что вторая часть какой-нибудьповести так и осталась недописанной или даже была уничтожена(сожжена) автором.

Как бы то ни было, обсуждение состоялось. Было оно весьмавыразительным, но пересказывать всё, что там было, я не стану, темболее что краткий стенографический отчётэтого обсужденияопубликован в том же шестом томе собрания сочинений А. И.Солженицына, изданного «Посевом». Расскажу только о том, что встенограмму не попало.

Не попал, например, скандальный эпизод, связанный с моимвыступлением. А его запечатлеть стоит. Что я и сделаю, заранееиспросив прощения у читателя за вынужденную нескромность.

Сознавая всю важность предстоящего мероприятия, я свою речьнаписал, хотя выступать «по бумажке» никогда не любил. Но тутвсё-таки был случай особый, и я решил поступиться принципами.Человек, однако, предполагает… В общем, из этих моих благихнамерений ничего не вышло.

Случилось так, что как раз передо мною выступала Зоя Кедрина,связь которой с нашими славными органами ни для кого не былатайной, поскольку незадолго до того её выпустили в роли«общественного обвинителя» на процессе Синявского и Даниэля. С тойролью она более или менее справилась, поскольку там на её сторонебыли все силовыеведомства могущественной ядерной державы. Здесь жеобстановка была другая. Здесь ей можно было и возразить.

Короче говоря, когда председательствующий Георгий Берёзковыкликнул мое имя, я сразу свернул свою заранее заготовленную речьв трубочку и спрятал её в боковой карман. А сказал примерноследующее:

– Мой учитель Виктор Борисович Шкловский написал однажды, чтоБулгарин вовсе не травил Пушкина. Он просто давал ему руководящиеуказания. С той поры прошло много лет. Отменили крепостное право.Разразились две или даже три революции. И вот сегодня, как ни в чемне бывало, Кедрина даёт руководящие указания Солженицыну…

Кедрина при этих словах встала и, шурша юбками, с гордо поднятойголовой покинула зал.

Берёзко, который и до этого-то уже сидел на своёмпредседательском месте в мокрых штанах, тут совсем потерялголову.

– Как вы смеете! – тонким фальцетом завизжал он. – Как у васязык повернулся своего товарища, писателя, сравнить с агентомТретьего отделения!

Отнюдь не стремясь найти удачный ответ, скорее от чистойрастерянности, я сказал:

– Своего товарища я сравнил с Пушкиным.

Понятное дело, скандальность происшествия я этой репликой неуменьшил.

С грехом пополам выговорив всё – или почти всё, – что былонаписано в лежавшей у меня в кармане бумажке, я протолкался черезбитком набитый зал и боковой дверью вышел на лестницу, куда в такихслучаях направлялись обычно только заядлые курильщики. Там стоялВиктор Николаевич Ильин – бывший генерал-лейтенант КГБ (если толькогенералы этого ведомства бывают бывшими), а ныне – оргсекретарьМосковского отделения Союза писателей РСФСР.