Страница 18 из 138
- Ладно, пусть рассказывает про свою поэтессу, - разрешилЖорка, - а я пока самогонку отолью в бутылки, с собой возьмём.
- Про какую поэтессу? – заинтересовался Сакуров.
- Если хочешь, послушай. А я уже раз двадцать слышал. Онкак-то подвозил одну бабу, которую подобрал на «Соколе» и потомимел полгода. Так вот: эта баба оказалась не хухры-мухрыкакой-нибудь продавщицей кооператива, а целой поэтессой. У Семёнычадаже её стихи сохранились, напечатанные в какой-то заводскоймалотиражке.
- А на фига нам две бутылки самогона? – решил уточнитьнасчёт предстоящего вояжа Сакуров и глянул на Жоркины ходики.Стрелки показывали полвосьмого вечера, и на дворе значительносмерклось.
- Надо, - ответил Жорка и принялся за дело. А Сакуров былвынужден слушать Семёныча.
- Вот я и скажу тебе за твою литературу и эти твои куку:говно твоя литература. Вообще, вся литература говно, кроме Пушкина,Есенина и Аллы Сергеевны Карасёвой.
Аллой Сергеевной Карасёвой звали заводскую поэтессу,временную пассию Семёныча.
- Ты расскажи лучше, как расстался с ней, - ухмыльнулсяЖорка, запечатывая бутылки.
- Это к литературе не относится, - засобирался на выходСемёныч, хватанул на посошок и заплетающимся шагом побрёлвосвояси.
- А как он с ней расстался? – спросил Сакуров.
- Вынужденно, потому что поэтесса сдала нашего Семёныча вучасток, - ответил Варфаламеев, раза три подмигнул двумя глазамипопеременно, тоже хватанул на посошок и тоже побрёл на выход.
- А зачем она его сдала в участок? И откуда вы знаететакие подробности?
- Вовка рассказал, - объяснил Жорка, имея в видупреуспевающего сынка Семёныча, который в отместку папаше, лупившегопочём зря Вовку в детстве, любил рассказывать о некогда грозномродителе всякие интересные вещи. - А в участок она его сдала послетого, как наш Семёныч сломал ей ногу.
- За что?!!
- Поэтесса как-то сдуру решила не дать Семёнычу наводку.
- Иди ты!
- Да, здоров был Семёныч в молодости, и собой хоть куда. Вобщем, бабы у него не переводились. Но пил, зараза, сколько себяпомнил...
Сакуров с Жоркой, взяв тележку, с которой предварительносняли борта, и клещи Мироныча, пошли на дело ровно в десятьвечера.
- До разъезда пять минут скорым пёхом, и обратно минутдвадцать, - объяснял Жорка. – До двух часов ночи штук десять точнопритащим. Может быть…
- Как дорога? – поинтересовался Сакуров, топая шаг в шагза Жоркой в сплошной темноте, слегка осиянной звёздами и ущербнойлуной.
- Да ничего, только метров пятьдесят придётся тащить покочкам.
- Пятьдесят, это ерунда. Можно и на себе перенести.
- В своём уме? Каждый брус килограммов по триста, неменьше. Это тебе не шпала… А если они сырые, то вообще хренподнимешь. Кстати, осторожно, кочки начинаются. Смотри, не махни влужу.
- Я постараюсь.
Сакуров хорошо ориентировался в темноте, обозначеннойчернильной низиной с торчащими из неё кочками на фоне неплотноготумана. Его тягучие клочья висели над землёй и походили на прядиседых волос, выдранных из бороды низкорослого лешего, который,усидев с водяным пару вёдер болотной, пошёл себе домой и, шатаясьпромеж кочек, изрядно таки ободрался.
- Блин! – ругнулся Жорка.
- Что, ляпнулся?
- Да, почти по колено…
- Ты поаккуратней.
- Осторожно, ручей.
Они перешли вброд ручей, петляющий по низине вдольжелезнодорожной насыпи, и забрались на насыпь. Железка, проложеннаяпо ней, вела к металлургическому комбинату, которым когда-торуководил Мироныч. В полукилометре от подъёма на насыпь имелсяжелезнодорожный мост. Там же был и так называемый разъезд, местопересечения железнодорожного полотна и дороги для гужевоготранспорта. На разъезде стояли специальная будка и два домика.Раньше в будке дежурили железнодорожники, присматривавшие запересечением когда-то оживлённых дорог и за порядком на мосте, а вдомиках они жили со своими семьями. Теперь в будке никто недежурил, но в одном из домиков продолжал жить бывший работник МПС.Куда девалась его семья, его коллеги и их домочадцы, оставалосьтолько догадываться.
- Фу, теперь будет легче, - сказал Жорка, и они сСакуровым пошкандыбали по железнодорожной колее.
- Слушай, ты вот водку жрёшь и – ничего? – спросилСакуров.
- В смысле?
- Ну, ничего не мерещится?
- Ещё как мерещится.
- А что тебе мерещится?
- Будто с самим дьяволом общаюсь.
- Силён! – восхитился Сакуров. – А я всего лишь сдомовым…
Сакуров невольно осёкся, поняв, что проболтался.
- Чё ты заткнулся? – усмехнулся Жорка. – Поди, домовойвелел никому о себе не рассказывать?
- Велел, - признался Сакуров, - косвенно.
- Косвенно, это как бы намекнул, что, дескать, если тыпроболтаешься, то он прекратит с тобой всякие сношения?
- Что-то вроде.
- Не ссы. Меня мой тоже стращал, да я о нём не тебепервому рассказываю, а всё равно продолжаем общаться.
- В деревне кто-нибудь знает?
- С ума сошёл? Можно было бы Петьке рассказать, да Петькасам спьяну всё, что хочешь, разболтает. Представляешь, если доСемёныча дойдёт?
- Представляю. Интересно, а ему чего-нибудь мерещится?
- Конечно, мерещится. Но что-нибудь попроще даже твоегодомового. Обыкновенные зелёные черти, например. Или полуголые бабыв белом, которые перекидываются в бодливых коз или говорящихсвиней. Только он из-за своей непомерной гордыни ни одной собакепро то не расскажет.
- Как ты думаешь: э т о нам только мерещитсяили о н и существуют на самом деле?
- Раньше я просто посмеялся бы над тобой, - ответил Жорка,- а последнее время и сам задаюсь похожим вопросом.
- Вот хорошо, что хоть с тобой можно поговорить, -благодарно пробормотал Сакуров.
- Пришли, - сказал Жорка. – Объясняю задачу. Здесь высотанасыпи составляет метров пять, брус лежит внизу. Мы спускаемсявниз, ты цепляешь его клещами и тащишь, соответственно, вверх. Яупираюсь сзади и толкаю его туда же. Понял?
- Понял. Самогонку когда пить будем?
Сакуров спросил, и ему стало стыдно. Но стыд улетучилсямоментально, а желание выпить осталось.
- Как получится, - буркнул Жорка и полез вниз.
- А почему железнодорожники брус вниз побросали? Он имчто, уже не понадобится?
- Понадобился бы. Только железнодорожники просят за брус втри раза дороже его реальной цены, а желающие приобрести хотяткупить его в три раза дешевле. Понял?
- Угу…
Когда они подняли на насыпь пятый брус, в процесс егодобывания вмешался отставной железнодорожник, не поленившийсявытащить свою дряхлую задницу из постели и припереться на«производство» вместе со своей собакой. Собака, поджав хвост,визгливо лаяла, а железнодорожник грозился вызвать милицию.
- Здоров, тёзка, - приветствовал его Жорка, вылезая нанасыпь. – Чего шумишь – не узнал?
- Какой я тебе тёзка? Чево это не узнал? Чево это ты тутбудешь указывать мне, шуметь или не шуметь? – раскипятился старичокпод аккомпанемент своей собачонки. – А вот я милицию…
- Видал? – спросил Жорка, кивнув головой в сторонустаричка. – Отчаянный мужик. Один прёт против двоих и – хоть быхны. Слышь, Егор Васильич, ты милицию как звать собираешься:кричать будешь или по сотовому позвонишь? (19)
- А чево это хны? А чево это отчаянный? Да сегодня недокричусь, завтрева схожу в участок и сдам вас, ворюг: зачем это вынародное добро расхищаете?
- Народное! – присвистнул Жорка, после чего собакатрусливо метнулась в придорожные кусты. – Теперь всё доброкапиталистическое. А это…
Жорка смачно плюнул в сторону сваленного бруса.
- …Один хрен сгниёт.
- Не твоя забота! – продолжал кипятиться старичок.
- Ладно, общественник, успокойся. Выпить хочешь?
- Выпить? Хочу. А это ты, что ли, Жорка?
- Ну, слава Богу, узнал.
- Чево ж мне хорошего человека не узнать? Чё выпить-то?Самогонка?
- Она.