Страница 15 из 138
- Я тебе за дурака морду набью, - вяло пообещал СемёнычуСакуров.
- Выпить хочешь? – проигнорировав угрозу, хитро спросилСемёныч.
- Н-нет, - не очень уверенно возразил Сакуров.
- А наш НЗ у тебя цел?
- А фигли ему сделается?
- Ладно, завтра выпьем. Мы тут постановили большинствомголосов, что завтра можно.
- Что, какой-нибудь местный праздник? – полюбопытствовалСакуров.
- Завтра стадо пригоняют, во-о!
Сразу за северной окраиной Серапеевки начинались колхозныелуга, и рядом с домом Мироныча имелся летний загон для скотины. Тамона, скотина, или, точнее, молодняк на откорме, находилась частьвесны, всё лето и часть осени. Там же стояла, прямо в навознойжиже, будка для персонала. Персонал состоял когда из двух, а когдаиз трёх мужиков. Мужики проживали в Лопатино, селе, расположенномвсего в шести километрах от Серапеевки. Два населённых пунктасоединяла грунтовка, но народ, шаставший из Лопатино в Серапеевку иобратно, грунтовку игнорировал, предпочитая тропу. Тропа спрямлялапуть от одного населённого пункта к другому в виде диагонали,соответственно его сокращала, но имела одно неудобство –сомнительную переправу через Серапею в виде мостков, которыесоорудили тяп-ляп из жердей и прочего мусора ещё во времена дуракаХрущёва. Его, кстати, до сих пор помнили местные жители, потому чтотоварищ Хрущёв лично приезжал в Угаровский район, лично велелзакрыть единственно действующую в округе деревенскую церковь, илично похлопотал об улучшении жилищных условий Лопатинскихкрестьян. Поэтому теперь всякий житель Серапеевки, выйдя насеверную околицу, мог любоваться на двухэтажные Лопатинские баракибез всяких удобств и ободранную маковку церкви.
Впрочем, к завтрашней встрече лопатинских пастухов ницерковь, ни бараки отношения не имели, потому что в бараках никтоиз них не жил, а богомольных среди них не было. На службу пастухиприбывали ориентировочно в восемь. Кто тащился на лошади, кто - навелосипеде. Прибыв, работники пили чай (или водку) и выпускалискотину из загона. В шесть скотину загоняли, снова пили чай (иливодку) и уезжали домой. С шести вечера до восьми утра скотинусторожил Семёныч. Колхоз, где служил Семёныч, ещё не пришёл вокончательный упадок, поэтому зарплату там продолжали платить почтирегулярно. И Семёныч, особенно любивший поговорить в кругунеискушённых слушателей простого звания, исправно тратил все своизарабатываемые в колхозе деньги на утренние и вечерние чаепития(или распивание водки) в кругу благодарных чисто деревенскихслушателей. Данная благодарность имела несколько математическийхарактер, поскольку прямо пропорционально зависела от качества чаяили количества водки.
- Это лето ты опять будешь сторожить? – на всякий случайспросил Сакуров.
- А как же!
- А меня нельзя пастухом на лето?
- Сюда – нет. А вот дойных коров можешь пасти сколькоугодно. Там штат не укомплектован.
- Далеко, чёрт бы их побрал, - с сожалением возразилСакуров. В прошлую осень, конечно, дойные коровы его выручилиздорово, но нынче, когда перед беженцем нарисовался необъятныйфронт работ вместе с честолюбивым планом стать зажиточным фермером,данные коровы становились почти недосягаемыми. Другими словами,мотаться на своих двоих почти десять километров до загона, гдесодержались колхозные коровы, и столько же обратно, непредставлялось занятому Сакурову возможным. А лошадью иливелосипедом он не мог обзавестись даже под кредит бесшабашногоЖорки, также испытывавшего временные финансовые затруднения из-засвоего пристрастия к дорогим сигаретам и эксклюзивному бухлу,которое бывший интернационалист потреблял в немереных количествахво время поездок в своё Подмосковье и обратно.
- Да, не близко, - ехидно поддакнул душевный Семёныч.
Сакуров, услышав откровенное ехидство в словах человека,готового всегда прийти на помощь в трудную минуту, в очередной разподивился многообразию внутренней природы чисто русского человека,куда творец представителей населения самой обширной территории миращедрой рукой намешал всяких составляющих в виде несгибаемого духа,воли к победе на любых фронтах, склонности к созерцательномувремяпрепровождению, безраздельному господству, абсолютномухолуйству и спазматическому предательству. Помимо вышеперечисленныхсвойств, вышеуказанный творец (или помощник творца по производствуопределённых представителей народонаселения) не поскупился нащедрость, благородство, завистливость, лукавство, ехидство ижадность от мелочной до всепоглощающей. Другими словами, Семёнычбыл таким, каким его создала природа или создал творец: онпо-своему любил ближнего своего и по-своему его ненавидел.Единственно, Семёнычу недоставало жадности, если не сказать больше,а именно: не сказать о её полном отсутствии у данного обитателяописываемой местности. Впрочем, и лукавство бывшего столичноготаксиста носило характер скорее классический, присущий известнымположительным героям русского устного народного творчества, нежелибытовой, когда русский человек, умело оперируя описываемымсвойством, посягает на извлечение какой-никакой чисто материальнойвыгоды.
- Интересные дела творятся с этим колхозом, - заметилСакуров и кинул свой бычок в специальную банку. – То онразваливался, то вновь зафункционировал.
- Там теперь новый председатель, - объяснил всезнающийСемёныч. – Почуял выгоду от этой, как её… пре… пря…
- Приватизации? – подсказал Сакуров.
- Ну! Поэтому решил хапнуть из казенных закромов всего,что осталось от советской власти безвозмездно, а потом пре…пря…
- Ясно, - перебил односельчанина Сакуров. – Пошлиработать, что ли?
- Пошли, - согласился Семёныч, посчитав ходки Петровны доколодца и решив, что воды дома теперь хватит до следующегоутра.
Вечером, когда Сакуров, сидя на перевёрнутомдореволюционном ведре, курил напротив хилой сакуры и наслаждалсятишиной, к нему пришёл Жорка. Судя по его ухмыляющейся роже, Жоркауже заправился. Сакуров держал полтора литра «общака», поэтомуприготовился к трудному разговору. Судя по всему, Жорка освежалсяиз какого-то единоличного источника, и пришёл, скорее всего,просить Сакурова выделить себе дополнительную порцию в единоличноеже пользование из общественных запасов. На каковые поползновениячастного характера Сакуров, как лицо ответственное, должен былотвечать отказом. А отказывать Жорке всегда стоило Сакуровуневероятных моральных усилий.
- Выпить хочешь? – спросил Жорка, садясь на перевёрнутуювыварку. В ней и ведре, оставленными дядей из-за прохудившегосясостояния, Сакуров сносил всякий органический мусор с огорода награницу своего участка и участка учительницы.
- Нет, - твёрдо возразил Сакуров, памятуя попыткуСемёныча.
- Да ладно кочевряжиться! Пошли. Я загашник нашёл.
Загашник делала Жоркина жена. При этом прятала его в такихместах, что даже Жорка, имевший военную профессию диверсанта,подолгу не мог найти то трёхлитровую банку с пятидесятиградуснымсамогоном двойной очистки, то две бутылки водки, то бутыльдомашнего яблочного вина.
- Ты ж его хотел на шпалы обменять, - не очень уверенносказал Сакуров, - чтобы сарай починить.
Страна ещё не оправилась от сухого закона вполне, и впровинции продолжал ощущаться дефицит алкогольных изделий. Кое-где,правда, уже появились первые торговцы импортным спиртом иотечественной палёной водкой, но количество реализуемого алкоголяпока ещё далеко не соответствовало потребностям населения. Поэтомувсякие нужные материалы и услуги всё ещё обменивались на градуснуювалюту.
- Зачем меняться, когда можно взять почти даром? –удивился Жорка. – У разъезда брус обновили. А старый ещё неоприходовали. И об этом мало кто знает. Поэтому ночью можно будетпритащить штук пять и – дело в шляпе.
- Брус – это хорошо, - мечтательно сказал Сакуров.
- Ещё бы! Если напрячься – можно и на твою долю штук пятьпритащить. А это – целых десять шпал. А из десяти шпал можно однусторону сарая сложить. Я в прошлом году уже два торца поправил.