Страница 132 из 138
«Да, хорошо здесь», – подумал балдеющий во сне бывшийморской штурман и обратил внимание на новые цветы на Сакуре.
«Раз, два, три, четыре», - принялся пересчитывать цветыКонстантин Матвеевич и досчитал до семи. Одновременно он заметил,что на сей раз цветы походили на мыльные пузыри, но болеезатейливой, нежели сферическая, конфигурации: они вращались начеренках, переливаясь всеми цветами радуги и «разбрызгивая» вокругсебя разноцветные искры, и увеличивались в размерах. Потом цветыпревратились в плоды, и стали по одному срываться с ветокматеринского дерева.
Из первого плода, не успел он коснуться чудесной землиоколо Сакуры, получился японский мужик с удочкой. Из второго – тожеяпонский мужик, но уже с молотом и мешком на плече. Третий плодпревратился в согбенного старичка очень умного вида, подпирающегосвою согбенность солидным посохом, к которому был прикреплёночто-то лёгкое, трепыхающееся от лёгкого ветерка. И ещё старичок,едва «вылупился» из своего плода, тотчас приложился к бутылке.
«Во даёт!» – восхитился Сакуров, почему-то решив, чтостаричок из бутылки не чаю отхлебнул, а реального саке.
Четвёртый плод «разродился» другим японским дедушкой,очень добрым не только с лица, но и со всей его стати. В общем,четвёртый дед был зело широк в талии.
Пятый плод выдал ещё одного японского старца, но какого-тоневообразимого, – с огромной остроконечной головой.
Из шестого плода получился здоровенный малый в полномбоевом самурайском прикиде. Но так как Сакуров знал о полномсамурайском прикиде немного, то из пятого плода получился какой-тоИлья Муромец, однако глаза он имел раскосые, а растительность налице самую вредительскую.
А вот седьмой плод удивил, так удивил. Мало, он подарилнаступающему на зарождающейся земле свету японскую женщину, плодещё и снабдил эту женщину поместительной лодкой, гружёной всякимдобром. Каким, Сакуров не разглядел, но почему-то решил, что добронехилое.
«Вон как сверкает!» – совершенно платоническиконстатировал бывший морской штурман, наблюдая лодку, добро горойвыше бортов и японскую девицу в кимоно (про кимоно Сакуров знал,какое оно) на корме лодки.
Когда он оторвал взор от лодки и обратил его на Сакуру, тообнаружил там новые пять цветов. Они скоро реализовались плодами,похожими на подвешенных к веткам Будд. Про Будд, какие онипримерно, бывший морской штурман тоже знал, поэтому подвешенные кветкам Будды были как Будды. Но любоваться ими Сакурову долго непришлось, потому что плоды в виде известно кого сорвались один задругим с ветвей Сакуры, и, не достигая земли, превратились вразные, в прямом смысле этого слова, явления. Или (опять же, впрямом смысле этого слова) в ощущения, так как сразу последематериализации последнего из пяти плодов во время его падения светки Сакуры, Сакуров почувствовал какую-то невыразимую тоску, а издеревни послышалась похоронная музыка.
«Ну, здрасьте, - загрустил бывший морской штурман, - давноя не присутствовал на японских похоронах…»
Однако его настроение плавно трансформировалось издонельзя гнусного в слегка приподнятое, каковая приподнятостьинициировалась припоминанием той простой истины, что один хрен всетам будем. Затем душераздирающая музыка перестала казаться таковой.Потом Сакуров порылся в своей памяти в той её области, гдехранились сведения о разных религиях, и ему стало почти весело,потому что всякая религия предлагала загробную жизнь.
«Оно, конечно, в рай меня, ни в христианский, ни вмусульманский, ни, тем более, в иудейский, не пустят, - благодушноподумал грешный труженик среднерусской нивы, - но и в аду житьможно…»
И, не успел он додумать свою умную мысль, как японскиепохороны, пока невидимые и зарождавшиеся где-то в глубинахдиковиной деревни, вскоре превратились в какое-то праздничноешествие, больше похожее на движение участников бразильскогокарнавала, чем на проводы в последний путь некоего японскогобедолаги. И Сакуров, наблюдая выход весёлых ряженых на околицу,радостно подумал о том, что какие на хрен печали, потому что легче,по большому счёту, стало всем участникам данной наблюдаемой импохоронной процессии. И тем, кто тащил покрытые цветами носилки,потому что не нужно больше ухаживать за достающим своим нытьём иболячками родственником. И тому, кто в этих носилках ехал. Потомучто тот, который ехал, всего лишь возвращался туда, откуда накраткий миг недавно вышел для знакомства с враждебным миром. Вышел,в общем, из вечности, помаялся в миру и – снова обратно, в своюлюбимую ни жаркую – ни холодную вечность, где нет никаких болезнейот инфекционных до посттравматических, нет докторов с ихмеркантильными харями по сто баков за консультацию, нет квартплаты,и нет её самой, этой с вечно протекающей канализацией и снеистребимыми тараканами квартиры.
Враждебность мира, кстати, не замедлила о себе напомнитьгромом среди ясного неба и проливным дождём. Но участники процессиине пали духом, донесли носилки до места, развели костерок и спеснями и с плясками проводили дым своего соплеменника в тусторону, куда дул невесть откуда взявшийся после проливного дождяветер.
На этом месте, достигнув апогея какой-то неприличнойрадости, Константин Матвеевич слегка устыдился (всё-таки похороны)и ощутил в себе философское направление в смысле желанияурегулировать распоясавшиеся чувства. Бывший морской штурман сделалво сне небольшое душевное усилие и ощутил в себе такое равновесиевсех известных ему чувств и ощущений, что ему захотелось петьжалостливые псалмы, танцевать зажигательную джигу, строитьоросительные каналы и сочинять грустные элегии одновременно.
«Тоже мне, знаток псалмов и элегий хренов», - невольноусмехнулся во сне Сакуров и обратил внимание на новые цветы,появившиеся на Сакуре, числом ровно двенадцать. И на сей раз изэтих цветов не получилось никаких плодов, потому что цветы один задругим сдуло с дерева налетевшим ветерком. И над образовавшейсясинтоистской панорамой в лучах восходящего солнца получилась такаяпёстрая круговерть, что Сакуров, замороченный начавшейся скруговертью сменой запахов и красок, сначала не понял еёсодержания. Но потом взял себя в руки и быстро разобрался сосменами запахов и красок как с сезонными. При этом он удивилсябыстроте, с какой данные сезоны менялись, и отчётливостинезначительных перемен, происходящих на его глазах в каждомсезоне.
«Всё правильно, - рассудил бывший морской штурман, -цветов было двенадцать, а месяцев в году тоже двенадцать. Вот ихсдуло с Сакуры и – понеслось…»
Тем временем на творимую в свете поднимающегося солнцаземлю выпал снег, и некоторое время, равное одному мгновенью, снегимитировал игру света на гранях разновеликих неоправленныхбриллиантов. Затем бриллианты погасли, а на земле зашебаршилиметели. Им тоже был отведён ровно миг, поэтому вскоре вслед заколючей белой завирухой потянуло теплом, и зазвучала капель. Неуспела капель сыграть свой последний аккорд, как перед взоромСакурова запестрели краски всевозможных цветов и плодов. Номгновение цветов с мгновением плодов миновало, и бывший морскойштурман снова увидел проливной дождь с громом и молнией. Потом надего головой засверкало холодное синее небо, а леса и долырасцветило осенней палитрой красок, от бледной охры до кровавобагряного с вкраплением золота и малахита.
«Чудеса», - констатировал Константин Матвеевич и увидел,что на Сакуре появились новые четыре цветка. Эти цветы также нестали созревать до состояния плодов, их также сдуло ветром и там,где упали лепестки последних четырёх цветов, образовались четырестороны света. Больше того: на каждом условном рубеже каждойстороны света кто-то невидимый и всемогущий соорудил по дворцу.Солнце при этом встало на востоке и теперь не просто поднималосьнад проявляемой из первозданной тьмы землёй, но стало двигаться назапад. И получилась такая необычная картина в светечетырёхсторонней перспективы, что с востока на запад проявляемойземли было больше, чем с приплюснутых к наблюдаемой Сакуровым осисевера и юга.
«Ну, что-то похожее мы уже видали, - вспомнил Сакуровулетающих на все четыре стороны драконов и Розу Ветров, - так зачемже повторяться? Наверно потому, что не так это просто, – сотворитьмир со всеми его генеральными измерениями сезонного игеографического свойства с поправками на климат. Хотя, если веритьВетхому Завету (157)…»