Страница 124 из 138
«А ведь по рожам было видно – что мазурики, - тихорадовался собственной проницательности Сакуров, сидя в тёплой избенапротив ящика и наблюдая за демонстрацией обманутых вкладчиков,требующих вернуть свободу Мавроди, который их всех недавно вот каккинул. – И прецеденты уже случались. Так нет: насмотрелись рекламыпро разбогатевшего экскаваторщика и – ну последние бабки вкладыватьв этого проходимца…»
За демонстрацией обманутых вкладчиков следовали обманутые«квартиранты» и выселяемые из обжитых подмосковных деревень глупыесоотечественники. «Квартиранты» собирались меньшими толпами, чемвкладчики. Они, в отличие от «друзей» Мавроди, не шумели за свободусвоих «благодетелей», потому что в большинстве случаев даже незнали их реквизитов, но требовали вернуть им вложенные в будущиеквартиры деньги. Глупые соотечественники из подмосковных деревеньмитинговали группами по пять человек, желая привлечь вниманиеобщественности к своему желанию разбогатеть на земельном буме. Номилиция легко разгоняла такие, как правило, смешныенесанкционированные демонстрации, и подмосковные деревни сносились,а строительные бизнесмены продолжали надувать своих клиентов.
Потом по телевизору показывали спортивные передачи, иСакуров не уставал удивляться – опять же, с сытойснисходительностью богатеющего обывателя, у которого есть машина,тёплая джинсовая пара и любовница, – почему в большой некогдаиндустриально развитой и некогда культурно подкованной России такаятяга к дешёвым иностранным штампам типа «премьер лига», «первыйдивизион», «континентальная хоккейная лига» (148) и так далее.
«А почему нет? – думал Константин Матвеевич. – Ведь естьже у нас ФСБ, Белый дом, «Москва – Сити», «Балчуг – дистрикт» идаже «Сокольники – Гасанов – Парклэндентертейнмент» (149).
Тем временем метель пела свои нелицеприятные песни, голыеракиты угрожающе шумели над крышей избы, а тропинки и колеизаметало колючим снегом. Когда метель утихала, Сакуров шёл впосадку за дровишками, потом в город за хлебом и другой снедью.Зимой поездки на «фольксе» прекращались, и даже Семёныч, отчаянныйгонщик на легендарной «ниве», давал ей отдых месяца на два, неменьше.
«Так, сегодня отдыхаем у тебя! – вместо приветствияговорил Жорка, вламываясь с мороза в избу соседа. – Телевизорработает?»
Телевизоров у зимовщиков имелось два: один у Сакурова,другой – у Семёныча. Однако пить у Семёныча иногда мешала вздорнаяПетровна. Впрочем, деревенские собутыльники не привязывались ктелевизору, потому что Жорка любил митинговать, Семёныч –рассказать про своё героическое прошлое, а Варфаламеев – выдатьочередное хокку. Но, когда случался футбольный или хоккейный матчмеждународного характера, пьянка строго привязывалась к ящику.
«А что ему сделается? – ответил на вопрос приятеляСакуров. – Что, опять кубок УЕФА?»
«Он самый», - обрадовал Жорка. Но Сакуров не обрадовался.Он вообще перестал уважать пьянки под крышей дома своего. Сакуровдаже ловил себя на мысли, что готов отдать ящик Жорке. Но всёкак-то рука не поднималась. Поэтому минимум пять раз в месяц емуприходилось терпеть пьянки-гулянки у себя дома.
«Когда начало?» - упавшим голосом поинтересовалсяКонстантин Матвеевич. Сам он давно охладел и к футболу, и к хоккею.Наверно, не смог перестроиться на дивизионы и континентальнуюхоккейную лигу.
«К пяти жди», - обещал Жорка, выпивал стакан самогона иубегал по своим делам.
«Чтоб вас», - беззлобно думал Сакуров и шёл кормитьсвиней. Он давно уже втянулся в ритм деревенской жизни, мышцы отработы не болели, кожа на ладонях огрубела, спина не скрипела. И непить чем дальше, тем ему становилось легче. Он спокойно высиживалпочти все попойки, когда надо, отлучался с них по делам, еслипопойки случались у него, безропотно после них прибирался и,завалившись часов в одиннадцать на диван перед работающимтелевизором, к полуночи засыпал. Утром, часов в пять, его будилтаймер, включавший паразита, Сакуров смотрел какие-нибудь мультики,затем вставал и всё начиналось снова: поросята, птица, кошки,завтрак, печка, новости, стирка, перекур и так далее. Жизнь встране тоже не стояла на месте, инфляция налаживалась в сторонуснижения собственных темпов, Ельцин попёр на второй срок, Лебедьпросрал первую Чеченскую, коммунисты брызгали слюной, Черномырдин,заработав третий миллиард, стал-таки выдавать зарплаты и пенсиипочти своевременно, то есть, на третий месяц после положенногосрока.
А Семёныч снова набил морду Петровне.
Вздорная баба решила за что-то наказать благоверного. И непридумала ничего лучше, как спрятать выходные валенки кормильца,его глаз и ключи от «нивы». И, когда Семёныч намылился на какое-тосвоё дело, но не нашёл ни валенок, ни глаза, ни ключей, случилсявышеупомянутый мордобой. Петровна, надо отдать ей должное, стояланасмерть, поэтому к Сакурову Семёныч пришёл в рабочих галошах и спиратской повязкой на лице. Сначала ветеран столичного таксопромасъел двести первача, потом взял литр и пошёл на дело: он где-топоймал трактор и пробил дорогу до большака. Потом Семёныч сновасъел двести, завёл без ключа свою «ниву» и освежил её после зимнейспячки поездкой до Угарова. Когда Семёныч вернулся, свой «фолькс»освежил и Сакуров. А на носу замаячила весна со всемивытекающими.
Глава 58
Гришина жена протянула полтора года. За этот скорбныйпериод времени Гриша весь высох от пьянства и трудов непосильных.Хорошо ещё, что в закуси во время пьянок его никто не ограничивал,иначе Гриша мог бы околеть от голода раньше своей жены, потому чтовсе их с женой две пенсии уходили на обезболивающие лекарства.После смерти Гришиной жены ничего кардинального в жизни деревнивроде не произошло, но как-то неназойливо запахло мертвечиной. И,пока Сакуров мотался по делам, толкая то картошку, то зелень, тояблоки, повесился Толян, родной брат Нины Михайловны, супругинедавно преставившегося Виталия Ивановича. Потом старшую дочь НиныМихайловны бросил муж. А средняя сама ушла от своего, загуляв скаким-то прапором. Нина Михайловна стала хороводиться с Петровной,которая любила посидеть в компании вековух за водкой и закусью,привезённых из Москвы тороватым сыном, и деревенские нет-нет дастановилась невольными слушателями русских народных песен,исполняемых голосистой вдовой. Её огород, некогда показательноухоженный, в это время зарастал сорной травой и прочим древеснымхламом вроде вишнёвых дичков и вездесущего американского клёна.
Прошёл ещё год. Сакуров окреп настолько, что даже построилбаню и застеклил веранду. Затем пришла пора резать очередную партиюпоросят, и тут случился скандал.
Вернее – случилось два скандала.
Сначала Сакуров был пойман с поличным (читай: на жгучейблондинке) её мужем. Тот где-то прослышал про регулярные свиданиясвоей жены во время рабочих поездок, и так как он временно сиделбез дела (весенняя охота ещё не начиналась, а подлёдный лов ужезакончился), решил лично убедиться в том, о чём ему напели добрыелюди. Для этого рогоносец тайно – от жены – подсел к машинистумотовоза, таскающего хлебный вагончик, и таки подкараулил Сакурова.Вернее, он его проспал, потому что перед операцией выпил водки,потом, когда мотовоз с хлебным вагончиком тронулся в путь, добавилсамогонки и, когда Сакуров встретился со своей пассией, её мужкрепко спал в мотовозе. Но его разбудили доброхоты, видевшие приходСакурова, муж жгучей блондинки допил остатки самогонки, взял обрез,заряженный картечью, и пошёл на дело. И, когда ничего неподозревающий бывший морской штурман начал заниматься со своейлюбовницей второй за сегодняшний день по счёту любовью, мужлюбовницы подошёл к двери служебного купе.
- Танька! – заорал он, наставляя обрез на дверь купе. –Открывай, сука, и покажи, с кем ты есть!
- Это муж, - моментально определила жгучая блондинка. –Лезь в окно!
- Вот, блин, - закряхтел Сакуров, слезая с блондинки истукаясь поздно догоняющим членом о переборки тесного купе. Онсунулся подбирать свои вещи, ругая себя за глупую привычкураздеваться догола перед началом секса, но не тут-то было.