Полужизни

— Она рвала на части всех, кто звал ее Мартой, поэтому вскоре даже ее родители переключились на Мэри…

— Рвала на части? — перебил Саймон, решив расставить все точки над i.

— Перевод с языка Виллерса: очень сердилась на всех, кто звал ее Мартой.

— Став Мэри, Марта сбросила вес. Прежде-то была настоящей пышкой!

— Совсем зачахла от тоски по своему любимому!

В присутствии полуодетых девчонок Саймон не мог рассуждать здраво.

— Не знаете, почему она выбрала имя Мэри Трелиз?

Девочки переглянулись и впервые притихли.

— Нет, не знаем, — наконец ответила одна, явно недовольная, что ее застали врасплох. — Да и какая разница, это же только имя!

— Да, только имя, тебе ли не знать, Флавия Эдна Сирайт, — поддела одна из подружек.

— Но после чудесного воскрешения изменилось не только имя. — Флавия попыталась вернуть беседу в прежнее русло.

— Ага, история вообще странная!

— До трагедии она была писательницей, у нее даже книга вышла.

— Точно, она есть в библиотеке колледжа.

— Значит, Мэри училась в Дарвилле?

— Нет, в Марджерисоне!

— Какая разница, в каком колледже она училась! Она была писательницей, а после того, как решила повеситься, да не вышло, не написала больше ни слова, зато живописью увлеклась. Сама я не видела, но многие болтают, что встречали Мэри ночью с сигаретой в зубах. Дескать, у нее вся одежда в краске…

— Так Дамарис Клэй-Хоффман не остановила Кровавую Мэри и не попросила угостить ее сигареткой?

— Дамарис Клэй-Хоффман — мерзкая лгунья!

— Где Гарстед-коттедж? Провожать меня не надо, просто объясните, где он. — Саймону хотелось подобраться к коттеджу неслышно, без верещащей свиты.

Едва Флавия Эдна Сирайт показала налево, тихую ночь вспорол грохот, как от небольшого взрыва.

— Господи! — девочка схватила Саймона за руку. — Это уже не смешно! Там что, стреляют?

27

5 марта 2008 года, среда

— Глупая ошибка, — качает головой Мэри. — Ты сказала «поезжай к родителям», и я поняла, что ты имеешь в виду Сесили. Ты плохая лгунья, Рут!

По всему телу растекается боль. Во мне пуля, бездушная, безжалостная. Я видела, что увернуться не успею, и теперь лежу на полу и тянусь к Эйдену, но он слишком далеко.

— Зато ты… отличная лгунья, — с трудом выдавливаю я. — Ты Марта.

— Нет, Марта умерла! Ее сердце остановилось. Ее мозг задохнулся от нехватки кислорода. Человек не может умереть, воскреснуть и совершенно не измениться.

— Аббертон… Те девять имен… — Я поднимаю голову, но слишком больно. Думать и при этом двигаться я не способна, поэтому буду только думать.

— А что с теми именами?

— Эйден… Эйден не уничтожал твои картины. Это ты… ты купила… — На конец фразы сил не хватает.

Мэри смотрит на меня сверху вниз. Пуля словно разъедает мое тело, в голове мерный гул, такое чувство, что я уже не человек, а невесомый поток боли. Раствориться бы в нем, чтобы унес далеко-далеко…

— Нет! — кричит Мэри. — Это он, он виноват!

— Имена… это… названия колледжей… Ты скупила его картины под теми именами… — Каждый вдох дается ценой огромных усилий, но я должна бороться, чтобы дышать, чтобы жить. — Заставила… сюда приехать… — На языке крутятся слова, но произнести их я не в силах. «Эйден не хотел тебя видеть, но ты подкупила его: пообещала целых пятьдесят тысяч, если он напишет картину на заказ».

Эпизоды истории, рассказанной Мэри, оживают передо мной. Эдакая полуправда-полуложь… Дверь коттеджа открыта, как и говорила Мэри. Эйден заходит, ищет Марту и вот видит — на обеденном столе, с петлей на шее. Пол усеян останками его картин… Марта выдает страшную правду и прыгает со стола… Вот почему Эйден отреагировал с опозданием и не сразу бросился ей на помощь. Его парализовал шок — два невероятных потрясения, два страшных, одновременно нанесенных удара сделали свое дело.

— Мои сады… — От двух коротких слов на лбу проступает пот. — Не Эйден… Ты их разрушила… Один прошлым летом, в наказание… в наказание за стычку в галерее Сола. Я… напугала тебя. Ты… обожаешь… привыкла держать все под контролем.

Конец мне опять не произнести… Второй сад ты, Мэри, разрушила в понедельник после разговора с Чарли Зэйлер. От нее ты узнала, что я живу с Эйденом. Ты не была в курсе, когда подарила мне «Аббертона». Ты снова потеряла контроль и снова наказала меня.

— А как насчет твоего мертвого любовника? — шипит Мэри, склоняясь надо мной. — Ты знаешь, что сделал он?

Я точно знаю, чего Эйден не делал. Он мне не лгал. До последнего времени. Полиции он, вероятно, лгал, а мне — нет.

— Эйден… убил Мэри Трелиз. Много лет назад.

В отеле «Драммонд» Эйден сказал правду. «Аббертон» я упомянула позднее и от его признания остолбенела позднее, а в тот момент он еще полностью мне доверял.

Женщина, которую я могу называть лишь Мэри, склоняется надо мной и стволом пистолета убирает с лица волосы.

— О ком ты? О какой Мэри Трелиз речь? — вопрошает она.

— Не знаю.

— Вот именно! Ты здесь ни при чем. Тебе давно следовало уехать. Я отправила тебя домой! — прокурорским тоном заявляет Мэри, очевидно, потрясенная моей черной неблагодарностью. — Все, что ты якобы знаешь, неправда.

Меня захлестывает гнев, такой же сильный, как боль.

— Я лишь не знаю, кто такая Мэри, а во всем остальном разобралась. Мэри Трелиз жила там, где живешь ты. В этом доме Эйден ее и убил.

Обнаженная Мэри лежит посреди кровати. Пальцы Эйдена сжимают ее шею, смыкаются…

— Эйден убил ее и свалил вину на отчима, — медленно и терпеливо объясняет Мэри, склонившись надо мной, чтобы я читала по губам, если не слышу. — Его отчим гниет в тюрьме уже двадцать шесть лет, а Эйден ни разу не навестил его и ни одного письма не написал. Ну, теперь ты знаешь правду. И что скажешь о своем Эйдене?

Слова Мэри проплывают мимо меня, не отпечатываясь в сознании.

— Почему я купила этот дом? Почему взяла ее имя? Отвечай!

Ответить я не могу. Не знаю, сколько крови я потеряла, прилично, судя по ощущениям. Чувствую себя полупрозрачной. Пустой.

— Решай сама: либо говоришь, либо умираешь!

Мэри целится мне в лицо. Я закрываю глаза и жду выстрела, но не дожидаюсь и разлепляю веки. Ни Мэри, ни страшный пистолет с места не сдвинулись.

— Думаешь, это угроза? — смеется Мэри. — Если начнешь говорить, то есть историю рассказывать, до ее конца точно продержишься. Чтобы работал мозг, должно работать сердце.

Она права и лжет далеко не во всем. История Марты и Эйдена вплоть до самоубийства — чистая правда. Хотя… Нет, даже письма, которые Мэри якобы писала Эйдену, упрекая в черствости и бездушии, в определенном смысле правда. Не в буквальном, а в символическом: большего, не раскрывая карты, Мэри позволить себе не могла. «Внутренние разногласия возникают у многих, особенно у тех, на чью долю выпадают тяжелые испытания». Мэри, которая писала Эйдену гневные, упрекающие письма, олицетворяла разумную Марту Вайерс, способную видеть правду: у них нет будущего, Эйден никогда не ответит Марте взаимностью.

Неудивительно, что он не ответил! Непросто любить женщину, которая то клянется в любви до гроба, то мучает.

— Что ты обо мне знаешь? Вернее, что якобы знаешь, расскажи! — требует Мэри, садится рядом, подтягивает к груди колени и кладет на них пистолет. Если бы я могла шевельнуть правой рукой, без труда бы его схватила.

На обратном пути я успела связать разрозненные факты в историю. Сейчас нужно проделать это снова, нужно заставить мозг работать.

— Вызови «скорую»! — прошу я. — Не дай нам умереть.

— Эйден давно мертв, — равнодушно роняет Мэри.

— Не-ет! Пожалуйста, вдруг еще не поздно!

Марта же с того света вернулась… Эйден не может умереть, просто не может!

— Посмотри на нас! Истекающая кровью, труп и пустая оболочка с давно умершей душой. Строго говоря, Рут, для нас всех уже поздно: никого из троих не спасти. — Мэри скручивает волосы жгутом.