Полужизни

— Ответа у меня нет. Пока нет, — уточнил Саймон. — Кстати, объяснение может быть вполне банальным. У нас тут полуправда-полуложь, такую тяжелее всего изобличить. Лживая часть — это гибель Мэри Трелиз, которая, как уже известно, жива.

— А правдивая часть… — Чарли с удовольствием посмеялась бы над теорией Саймона, но вместо этого с каждой секундой все больше в нее верила. В спальне того дома на Мегсон-Кресент кровати не было. Но до приезда Мэри кровать наверняка там стояла, спальня как-никак…

— Правдивая часть — убийство, которое Эйден Сид совершил в том доме, — договорил за нее Саймон. — Он убил кого-то из прежних жильцов. Много лет назад, как и сказал Рут Басси.

21

5 марта 2008 года, среда

— Когда-то мы с Эйденом вместе здесь работали, — говорит Мэри. — Часами, в полном молчании. После гибели Марты я дала ему ключ от коттеджа. Эйден нередко здесь ночевал. — Марта поворачивается ко мне: — Спал там же, где сегодня ты.

Я старательно изображаю спокойствие, только… В этой комнате что-то не так, но что? Смотрю на гору из растерзанных картин. Неужели мне не мерещится?

— Не обижаешься, что я сразу не сказала? (О чем это она? Ах да, о том, что Эйден спал на той же кровати, что я сегодня…) Это лишь комната. Не верю, что комнаты способны хранить воспоминания. Никакой ауры, атмосферы, тени прошлого не существует, их люди придумали сами.

— Ты дала Эйдену ключ от коттеджа? — Почему-то мне хочется проверить факты. — Но ведь ты не хозяйка тут.

— Ну и что? — пожимает плечами Мэри. — Я единственная сюда наведываюсь.

— А как мать Марты относится к тому, что Эйден сюда приезжает?

Если бы моя дочь повесилась от неразделенной любви к мужчине, я бы этого бессердечного урода на милю к дому не подпустила… а если бы на моих глазах повесился мой лучший друг, или любовник, или бывший любовник, я бы близко не подошла к комнате, где разыгралась трагедия!

— Я не говорила Сесили, — отвечает Мэри. — Я вообще никому не говорила.

— Почему родители Марты продолжают снимать Гарстед-коттедж? Марты больше нет, зачем тогда? Зачем тебе помогать, ты же им чужая?

— Я им как живой сувенир, памятка о драгоценной доченьке, — улыбается Мэри. — Сесили не особо меня жалует и все равно привечает.

Взгляд снова упирается в гору мусора. Нет, это не гора, а могильник!

— Сколько здесь картин?

— Не помню, не считала. Сотни.

— Кому они принадлежали?

— Мне. Мои работы — моя собственность, хотя какое-то время я продавала картины.

Я молча жду продолжения.

— Если картина мне не удавалась, Эйден тут же на это указывал. Никогда не ошибался, отчего было только больнее. Но с его помощью такое случалось реже и реже. Хвалил он редко и неохотно, но со временем перестал критиковать, а однажды спросил: «Как насчет выставки?» Он хорошо знал владельца одной лондонской галереи, название которой я даже не слышала, и предложил отвезти мои картины в Лондон. Якобы на экспертизу!

Мэри усмехается и словно задумывается.

— Я, конечно, согласилась, — продолжает она. — Помню, переживала страшно! На следующий день Эйден привез замечательные новости: владелец галереи в восторге и хочет устроить мне выставку. Не знаю, почему не попросила взять меня в Лондон и познакомить с владельцем галереи. Я вообще ни о чем не просила. «Положись на меня», — повторял Эйден. И я положилась. Когда поинтересовалась закрытым показом, Эйден сказал, что его не будет, у галереи такая практика: выставки проводятся без закрытых показов. Теперь-то мне известно, что закрытые показы проводят все галереи без исключения — это же лучшая реклама, идеальная приманка для покупателей. Но тогда я, новичок в мире искусства, ничего не знала и свято верила Эйдену. Помню, мне хотелось познакомиться с владельцем галереи, которому понравилась моя работа, но Эйден отсоветовал: «Художнику лучше держаться в тени». Дескать, для владельца галереи я тайна, которую пока лучше не раскрывать, чтобы сохранить интригу. И я повелась, как полная дура! Эйден привез каталог выставки — элементарно простой, листы белой бумаги, сложенные пополам и скрепленные степлером. Зато там были названия моих картин, мои биографические данные и дата проведения выставки. Я так собой гордилась!

Мэри смахивает слезы. Я понимаю, что главное впереди.

— Эйден периодически ездил в Лондон и проверял, как дела. Дела шли отлично, Эйден был доволен. Я от восторга захлебывалась: мои картины продаются! Наконец Эйден вернулся из Лондона с известием, что все картины проданы. Он… — Мэри морщится от боли и отвращения, — он даже список проданного показал, чтобы я увидела, кто что купил. Там было девять имен. Думаю, мне не стоит их перечислять…

О чем это она? Откуда мне знать, кто купил картины?

— Первое имя — Аббертон, — тихо говорит Мэри. — Пожалуйста, не называй остальные, я не вынесу!

По спине бегут ледяные мурашки.

— Тем вечером Эйден повел меня в ресторан отпраздновать мой успех. Тогда я и предала Марту.

— Ты с ним переспала? — Лучше сказать самой, чем от Мэри услышать.

— Нет! — Мэри досадливо кривится. — С Эйденом спала Марта и рассказала мне, как блекло все получилось!

— Как же ты ее предала?

— Заявила Эйдену, что счастливую личную жизнь с радостью поменяла бы на работу, мое творчество. Помню, он заговорщицки улыбнулся, дескать, мы с тобой настоящие творческие натуры, а Марта — так, слабачка! Он рассказал, как Марта призналась ему в том, что солгала во время интервью для «Таймс»… — Мэри щурится. — Я ведь говорила об этом?

Я киваю.

— Марта заявила журналистке, что предпочтет творчество, хотя с радостью забросила бы свое писательство ради Эйдена. А он презирал ее за ложь и мещанское отношение к работе. С такой женщиной он жить не желал. Марта никогда его не заслуживала… — Мэри зажимает рот.

— Расскажи о выставке! — прошу я. Восемнадцать картин. Восемнадцать пустых рам в комнате Эйдена. Впрочем, я не знаю, сколько их, сама-то не считала.

— На следующий день я спустилась с небес на землю и начала задавать вопросы. Когда получу деньги? Галерея опустела, если все мои картины распроданы? Эйден посмеялся над моим невежеством и объяснил: картины не снимают до самого последнего дня. Лишь после демонтажа выставки продавцы платят, а художник получает деньги. По совету Эйдена цены я выставила высокие, чтобы не обидеть себя, после того, как галерея удержит комиссионные. Эйден шутил, мол, ему тоже полагаются комиссионные, он же все организовал. Мне и выставке он уделял куда больше внимания, чем своей работе. В то время я наивно думала, что дело в моем фантастическом таланте! — Теперь за привычным сарказмом в голосе Мэри звучит ненависть к себе. — Я знала, что мои картины хороши, интуитивно чувствовала. «Эйден — художник, человек искусства, следовательно, искусство для него важнее всего на свете», — рассуждала я, пока однажды не поехала в Лондон к подруге и не решила пренебречь советами Эйдена.

— И отправилась в галерею?

— Ага, не вытерпела. А ты бы вытерпела? Я думала, что если с улицы посмотрю, ничего плохого. Просто увижу свои работы в новом, волшебном месте — в настоящей галерее…

Комнату накрывает тяжелая зловещая тишина, которую страшно нарушить.

— Мэри, что ты увидела?

Она молчит, и я повторяю вопрос.

— Напрасно он упомянул название галереи! Придумать же мог, трудно разве придумать название? Фантазии у Эйдена никакой, поэтому я лучший художник, чем он. Фантазия художнику необходима! «Коннафтон».

— Что это?

— Галерея. Моих картин там не было, а владелец никогда обо мне не слышал. Я позвонила Эйдену и сказала, что увидела, точнее, не увидела в галерее. Он велел вернуться в Гарстед-коттедж. Его голос звучал так… холодно, враждебно. Казалось, в него вселился страшный чужак, уничтоживший прежнего Эйдена. Тогда я и вспомнила: прежний Эйден довел Марту до самоубийства! После гибели Марты я так отчаянно искала родственную душу, что позволила себе закрыть глаза на очевидное. Вместе с Эйденом мы прошли страшные испытания, и какое-то время это казалось определяющим.