Полужизни

— Я не знаю Эйдена Сида, — глядя сквозь меня вдаль, заявляет Мэри.

Нет, это невозможно!

— Раньше знала, но это было давно.

* * *

— Я не видела Эйдена со дня гибели Марты. То есть с десятого апреля 2000 года. — Мэри склоняется над моим письмом, отбрасывает волосы с лица. — В каком году ты стояла у постамента и?..

Уточнять нет необходимости. Слово «постамент» теперь означает для меня лишь одно.

— Позже. — Я заставляю себя сообщить Мэри еще один факт своей жизни. — Началось все двадцать второго апреля.

— Совсем близко, — кивает Мэри, и ее лицо превращается в маску. — Эйден был рядом с Мартой, когда она шагнула в никуда.

— Он ее не остановил, — выдыхаю я. — Ты тоже рядом была?

— Трое — это компания, — нараспев произносит Мэри. — Первый — горелый, второй — золотой, третий — умытый, золотом покрытый. Вряд ли Эйден желал Мартиной смерти, он о моей смерти мечтает. Хотя, может, и желал. Если так, то перестал желать, когда Марта спрыгнула со стола. Мы не успели. Растерялись, наверное. Все случилось слишком быстро. — У Мэри дрожат руки. — Я не сумела ее приподнять, не хватило сил. Я пробовала… — Мэри осекается. — Вот Эйден мог бы, но даже не попытался. Он вызвал «скорую». Рванул к телефону. Бросил меня одну. Он видел мои отчаянные попытки, но не помог. — От жутких воспоминаний у Мэри садится голос. — Эйден словно окаменел. В страшных ситуациях убеждаешь себя, что это не реальность, а страшный сон. Я именно так себе говорила.

— Почему же он мне ничего об этом не рассказывал?

— А ты рассказывала ему о трагедии в «Приюте ангелов»?

— Нет.

— Почему?

— Не смогла, — призналась я. — Ни ему, ни кому-то еще. Пока не пришлось, разумеется.

— Наверное, он слишком дорожит твоей любовью, — говорит Мэри. — Любила бы ты его, зная, что он не спас умирающего?

— Эйден твердит, что убил тебя. Зачем?

Мэри трет губы большим пальцем.

— Эйден желает моей смерти. Он хочет убить меня и наверняка попытается. В общем, это угроза.

— Нет, Эйден не убийца!

— Хотя бы себе не ври! — смеется Мэри.

— Это же полнейшая ерунда! Угрожают обычно самому человеку, а не через третье лицо!

— Эйден не дурак! Я бы просто обратилась в полицию. Насколько мне известно, угрожать убийством — преступление.

— Не знаю… В голове ужасная каша.

— Еще бы, как же иначе. И Эйдена призвали бы к ответу, чего он, разумеется, не хочет. Считает, что и так настрадался.

— Настрадался? Когда он страдал?

— В детстве, — отвечает Мэри, явно полагая, что я в курсе.

Мне становится стыдно. Эйден никогда не рассказывал о своей семье, впрочем, я ведь о своих родителях тоже говорить не хотела. «Не можешь рассказать — не спрашивай» — вот мой девиз.

— Потом Эйден все-таки попытался ее спасти, — бормочет Мэри.

— Он пытался спасти Марту?

— Да, после того, как вызвал «скорую». Эйден не слабак, хотя для тебя это вряд ли новость. Перерезал веревку и положил Марту на пол. Наверное, по телефону ему подсказали, что нужно поднять человека или, наоборот, перерезать веревку. Главное, предотвратить удушение.

Нет, не желаю я представлять, как все было!

— Я много раз это анализировала, — глухо говорит Мэри. — Мужчина звонит в службу спасения и заявляет: на его глазах только что повесилась молодая женщина. Что бы ты подумала, окажись на месте оператора? Наверняка решила бы, что мужчина сперва попробовал ее спасти и лишь потом вызвал «скорую». Однако, выяснив, что несчастная до сих пор в петле, а он тратит драгоценное время на разговоры, я бы точно велела немедленно вернуться и принять меры.

Я морщусь.

— Ну, что теперь думаешь о любимом? О человеке, который спасает умирающую женщину только по подсказке оператора, о человеке, который угрожает мне изощренно гнусным способом? Ты в курсе, что Эйден описал меня полиции в мельчайших подробностях, вплоть до родимого пятна? — Мэри тычет в островок темной кожи под нижней губой и закуривает очередную сигарету. — Таким образом Эйден сообщает: я на прицеле. Если скажет полицейским, что задушил меня, как они поступят, обнаружив жертву живой и здоровой? Насчет здоровья, впрочем, я загнула: курю столько, что наверняка рак легких не за горами. Полицейские от избытка ума не страдают. Эйден заранее знал: едва выяснив, какая чушь его покаянная история, они кинутся его успокаивать. «Бедняга, — подумают в полиции, — умом повредился!» Эйден был так убедителен, что полицейские навещали меня уже дважды. Даже трижды. «Вдруг Эйден прав? — рассуждают они. — Вообще-то мы беседовали с женщиной, которую он якобы убил, но лучше перепроверить…» Потом появляешься ты и тоже рассказываешь о его «признании»…

Мэри встает, наматывает темную прядь на руку и с силой дергает.

— Ублюдок! Знал ведь, что такое коварство напугает меня больше, чем откровенные угрозы! О моей смерти говорят как о чем-то уже свершившемся… Представь, что я при этом чувствую!

— Зачем?

Во взгляде Мэри непонимание.

— Зачем Эйдену тебя пугать? Зачем убивать?

— Поедешь со мной в одно место?

— Нет! Куда? — невпопад спрашиваю я, а в голове крутится совет Чарли Зэйлер: «К Мэри ездить ни в коем случае не надо».

— В Виллерс. (Это название я видела на кухонном полотенце Мэри.) В школу, где я училась. На ее территории есть Гарстед-коттедж, такой маленький домик, иногда я в нем работаю. А раньше там любила писать Марта, ее родители арендовали его у администрации школы. Там спокойно и безопасно. Я говорила, что Марта была писательницей?

— Нет.

Мэри тяжело вздыхает и трет виски кончиками пальцев.

— Значит, ты не в курсе, при каких обстоятельствах встретились Эйден и Марта?

— Разумеется, нет. Почему Марта повесилась?

— Поехали в Виллерс. Ты должна кое-что увидеть, если хочешь знать правду обо мне, Марте и Эйдене.

12

5/03/2008

— Все, что мне известно, я уже сообщил детективу Даннингу, — заявил Саймон сержанту Корал Милуорд.

Нил Даннинг сидел рядом с ней, обхватив локти, и опять благоухал водорослями и шипром. «Он будто в смирительной рубашке! — подумал Саймон. — А лосьон после бритья — его разрешенное законом химическое оружие».

Накануне вечером Даннинг допрашивал Чарли и Саймона и вместе, и порознь, причем каждый раз выбирал кабинет грязнее предыдущего. Нынешний был размером с туалетную кабинку, а на полу топорщилось что-то жесткое, похожее на пучки щетины. Плотные волоски с бурыми концами обрамляли темные проплешины посреди кабинета, который, помимо грязи и уродства, отличался духотой. Все присутствующие потели, но Саймон — особенно сильно. Впрочем, его это ничуть не волновало. Надоело сдерживаться! Скрывать он больше ничего не будет, и мерзкий запах в том числе.

— Нет смысла задавать те же вопросы, мы оба уже все рассказали.

Саймон отлично знал, какие факты Чарли утаила — посмертный портрет некой Марты Вайерс кисти Мэри Трелиз и «стену позора» в спальне Рут Басси. Саймон понимал, что Чарли неловко, поэтому она так и не решилась на полную откровенность. Вряд ли Марта Вайерс связана с убийством, которое расследуют Даннинг и Милуорд. Чарли не желала выставлять себя на посмешище, а еще меньше — говорить с недружелюбными чужаками о коллекции Басси. Пришлось бы объяснять, почему два года назад она была под прицелом прессы, а эту тему Чарли ненавидит.

Покрывать ложь Саймону было неловко: даже говнюк Даннинг имеет право заниматься расследованием беспрепятственно. С другой стороны, если бы Даннинг счел заслуживающей внимания линию Басси — Трелиз, он узнал бы и о Марте Вайерс, и о коллекции Басси и тогда решил бы, важны они или нет.

Накануне Даннинга интересовало лишь «ненормальное» поведение Саймона в понедельник. Детектив-констебль использовал это слово даже после того, как Саймон объяснил, что за рамки служебных полномочий выходит регулярно. Надо же, как бывает в жизни! Саймон и не предполагал, что попадет в подобную ситуацию и станет потчевать детектива байками о своей лихости, дабы доказать, что «ненормальные» поступки он совершает постоянно, но к насильственной смерти они ни разу не приводили.