Полужизни

— Почему ты до сих пор терзаешься? — Мэри явно ждала ответ, который я давать не собиралась. — Себя винишь, да? Почему люди так поступают? Почему мусолят каждый несчастный случай до тех пор, пока он не превратится в закономерность, в огромный черный указатель никчемности?

Таких слов я от Мэри не ожидала. Они прожгли насквозь и оставили в сердце неизгладимый след.

— Когда я на тебя набросилась, ты ведь что-то вспомнила, да? На тебя и раньше нападали? Ты так болезненно отреагировала… Вряд ли дело только во мне. Впрочем, можешь не рассказывать!

Я словно примерзла к месту и с преувеличенным интересом изучала кровавое пятно на блузке.

— Мое… нападение никак не связано с тобой, твоими словами и действиями, — продолжала Мэри. — Обычно нападение нацелено вовсе не на жертву. Нападающий мстит себе за качества, которые ненавидит.

«Будто жертве от этого легче!» — подумала я.

— Я не продаю свои картины. Никогда. Я даже показываю их только тем, кому доверяю, а я не доверяю почти никому. Я трусиха. В тебе я увидела странную особу, пожелавшую купить мою картину, и испугалась. — Мэри закурила.

— Испугалась? Почему? — Вот мы и поменялись ролями — теперь я задаю вопросы.

Повисла тишина, которая, впрочем, ничуть не смущала Мэри.

— В твоем прошлом… нет ли в нем такого, что больно вспоминать?

Откуда она знает? Нет, это просто догадка!

— Думаю, есть. — Она ткнула в мой живот: — С этим шрамом наверняка связана какая-то история. Ладно, не хочешь — не рассказывай!

Желание возмутиться — о чем вообще речь? — быстро прошло. Мэри ведь в точку попала!

— А записать свою историю никогда не хотелось? Я много лет посещала психотерапевта, но в один прекрасный день поняла: разбитую вазу не склеить. Ничего, переживу, если, конечно, мою недо-псевдо-полужизнь в этой дыре можно уподобить настоящей жизни. Ты же понимаешь меня, правда, Рут? Когда твой мир рушится, часть души умирает. Не все, к сожалению, а только лучшая половина. Другая обречена на полужизнь.

Я отчаянно старалась не показать, как сильно потрясена ее словами.

— Психотерапевт твердила, что я не расправлюсь с призраками прошлого до тех пор, пока не избавлюсь от солипсизма. Порекомендовала написать историю своих злоключений, причем в третьем лице, и подробно прокомментировать чувства каждого участника. Дескать, таким образом я пойму, что своя точка зрения есть у каждого. — Мэри затушила сигарету о стену и тут же закурила новую. — Я ничего писать не стала. Чужая точка зрения меня не интересует, понимаешь?

Я увидела в ее глазах боль. Неужели и со мной такое бывает?

— Но я отступила от темы, — усмехнулась Мэри. — Вот что случается, когда неделями ни с кем не разговариваешь! Можно написать твой портрет?

Что за бредовая мысль? Это что — шутка? Ответ она прочитала у меня на лице.

— Почему нет? Ты напоминаешь ангела или фею, хотя ни тех ни других я не видела! Но такую, как ты, я не забуду. Захочется — напишу портрет и против твоего желания.

— Пожалуйста, не надо!

— Кое-кто из натурщиков в решении вопроса вообще не участвовал! — Она кивнула на картины.

— Я не хочу быть натурщицей! Но если бы хотела, то в художники выбрала бы именно вас. — Ответ меня порадовал: великодушный, но при этом твердый. Мэри придраться не к чему.

— Почему меня?

— Вы лучший художник из тех, чьи работы я знаю.

— Рембрандт, Пикассо, Климт, Кандинский, Хокни, Херст, — скороговоркой перечислила Мэри. — Хочешь сказать, я лучше их всех?

— В подлинниках я их картины не видела. Только репродукции.

В глазах Мэри вспыхнуло… неужели торжество?

— Рут… — хрипло произнесла она. — Рут… Подожди здесь…

Я сгорала от нетерпения: что дальше? Мэри снова ушла наверх и вернулась с «Аббертоном». Пульс застучал в висках. Все это время картина олицетворяла для меня тот ужасный день в галерее Сола, я очень старалась его не вспоминать, а когда не получалось, чувствовала себя сбитой с толку и беспомощной. Но после разговора с Мэри что-то изменилось. Теперь я воспринимала картину иначе.

— Вот. Если хочешь, «Аббертон» твой. Дарю.

— Дарите? — растерялась я.

— Прежде я тебе не доверяла, зато сейчас — на все сто процентов! — Мэри смущенно улыбнулась. — Человеку, понимающему, что нельзя оценить картину по репродукции, доверять можно. Не представляешь, как часто люди вешают на стену репродукцию «Рождения Венеры» и уверены, что владеют шедевром Боттичелли!

Я чувствовала себя подлой предательницей: картина-то предназначалась не мне, а Эйдену, причем исключительно ради даты и имени Мэри в правом нижнем углу. О моих помыслах бедная Мэри и не подозревала! Я старательно убеждала себя, что не делаю ничего плохого. Интересно, как Мэри отреагирует, если я назову имя Эйдена? Нет, и пробовать не стоит!

Не нужно ей знать ни имя Эйдена, ни что мы вместе живем. Пусть лучше ничего о нас не знает. Я ненавидела себя. Ненавидела, поскольку чувствовала: что бы ни сказала и ни сделала Мэри, я-то ей не доверяю.

Мэри сложила пальцы рамкой и поднесла к моему лицу.

— Ну, Рут Басси, расскажи о себе! Прежде чем писать портрет, я должна узнать модель. Откуда у тебя шрам? Как это случилось? Думаешь, нести свое бремя молча — признак силы? Даже если и так… Разве стоит быть сильной? Сказать, что происходит с сильными людьми? Они становятся жертвами слабых! По-твоему, почему я в тот день устроила безобразную сцену в галерее?

Господи, как же мне отсюда выбраться!

— Ты казалась такой сильной, а я чувствовала собственную слабость. Слабые всегда нападают на сильных, потому что так безопаснее. Слабаки боятся слабаков, которые могут ударить исподтишка и сделать больно, а сильный человек просто развернется и уйдет. Рассказать, как я стала слабой?

— Нет, нет… — Я схватила «Аббертона», боясь, что Мэри передумает. — Мне пора.

Мэри крепко стиснула мою руку.

— Расскажи о себе, тогда и я о себе расскажу!

«Спокойно, без паники!» Повторив, что мне пора, я распахнула входную дверь.

— Однажды ты расскажешь мне все! — пообещала Мэри.

Казалось, я не на улицу вышла, а вынырнула из-под воды. К машине бежала не оглядываясь, потому что на крыльце наверняка стояла Мэри и смотрела мне вслед. Я ехала домой с твердым убеждением, что безумный рассказ Эйдена ничуть не безумнее женщины, которую он якобы убил.

В чем смысл, я не понимала, но он наверняка присутствовал.

10

4/3/2008

— У нас не интрижка! — возмутилась Оливия. — Не знаю, заметила ты, или нет, но я интрижки не завожу! А тебя это устраивает, да? Нравится, что у меня никого нет, что я всегда под боком…

— Не передергивай! Я не хочу, чтобы ты была одинока и…

— И боялась сказать мужчине, что мне вырезали матку и яичники, поэтому детей я иметь не смогу?

— Хватит! Хватит затыкать мне рот своей болезнью и на жалость давить!

Чарли хотелось, чтобы сестра дала ей отпор. День клонился к вечеру, а Оливия сидела на диванчике в шелковой кремовой пижаме. Дорогие пледы и мебель с дизайнерской обивкой делали крошечную фулемскую квартирку уютной до отвращения. Суету и физическую нагрузку Лив не жаловала. За исключением секса с Домиником Ландом.

Чарли чувствовала себя настоящей хабалкой, но понимала: просто так ей не успокоиться.

— Поставь себя на мое место! Я душу ему излила, умоляла о помощи, а он чавкал, называл меня ничтожеством и с удовольствием втаптывал в грязь. Откровенно наслаждался своей мудростью и моей беспомощностью. Я, мол, подружка психопата! Лив, твой ухажер — настоящий джентльмен! Когда я велела не соваться в мои дела, он выложил сенсацию: «Я палец о палец ради тебя не ударю, а твою сестру трахаю, и мы вместе над тобой смеемся». Тебе не приходило в голову, что такой информацией мне хотелось бы владеть заранее?

— Твой эгоизм не знает границ! — Оливия порозовела от гнева. — Не провоцируй, а то снова вспомню свою болезнь и начну давить на жалость! Ты себя-то слышишь?