Страница 10 из 13
Следующий виток моего генотипа забросил меня в Саров. Я стоял у дороги, по которой должен пройти государь Николай Александрович. Он прибыл на празднование по поводу прославления преподобного Серафима Саровского.
Я возвышаюсь над толпой обычных паломников на две головы. Те, кто сзади меня, тычут кулаками в спину, ворчат — из-за меня им Царя не увидеть. А вот и Государь. Он идет вслед за позолоченной ракой с мощами Серафима Саровского. Увидев меня, подзывает. Этот внимательный взгляд сияющих очей Царя мне не забыть никогда. Так смотрел отец на меня, мальчишку. Так, наверное, смотрел на обычных людей, теснивших Его, Спаситель.
— Служить у меня во дворце не желаешь? — спросил Царь.
— Да вы, только повелите! — рявкнул я. — Ваше величество, я за вас жизнь отдам!
Спустя полтора года мне представился случай доказать свою преданность. Во время мятежа 1905 года я стоял в оцеплении, ограждая царскую свиту от волнующейся толпы. У меня за спиной раздался взрыв. В ту секунду я смотрел на Государя. Он даже не вздрогнул, на светлом лице его не дрогнул ни один мускул. Третий раз за свою службу при Дворе услышал фразу: «До восемнадцатого года я ничего не опасаюсь!» А у меня из спины извлекли три осколка, предназначенных Его Величеству.
Мне бы испугаться, а я чувствовал себя на седьмом небе от счастья — как же, самого Царя-батюшку от погибели спас!
Путешествие по лабиринту генотипа продолжилось уже во времена более близкие.
В те юные года я не особо интересовался подковерными интригами высших эшелонов власти. Если честно, всячески брезгливо отстранялся от болезни общества, называемой «номенклатурой». В те времена в комитете нашей всеобщей безопасности происходил раскол — одна половина готовила тотальное ограбление страны с выводом денег за границу, другая пыталась этому помешать. Увы, силы были неравными — первая группа товарищей, будучи мотивирована большими деньгами, власть имела посильней, не обременяя себя совестью и патриотизмом. Номенклатурные воры не стеснялись ради обогащения ни устранением вторых, ни военным переворотом.
И надо же такому случиться, мой родной отец, отвергнув предложения денег от первых, остался, как он говорил, в драном кителе, но при совести — среди второго меньшинства. При нём был водитель-телохранитель Юра, такой же принципиальный голодранец, верный как цепной пёс. Когда у отца отобрали черную «волгу», Юра купил за свои собственные в ведомственном гараже списанную уцененную «волжанку» и продолжил вождение с охраной, зарабатывая таксистом во время простоя машины и по ночам.
Не зная, как половчее избавиться от моего честного отца, конкуренты наняли лучшего сыщика, пригрозив тому на выбор мильон денег или расстрел при попытке бегства. Сыщик сто раз проверил и перепроверил отцовскую биографию, но ничего существенно криминального не нашел. Пока какой-то нечистый не предложил порыться в архивах на родине отца. Там-то сыщик и нашел протокол об изъятии собственности вследствие — внимание! — раскулачивания царского прихвостня, родного отца моего отца, то есть деда.
С протоколом сыщик едет в архив царской охранки и таки разыскивает среди гвардейцев личной охраны Его Величества имя деда. Итак, вот он час триумфа Сыщика! Отца срочно вычищают из рядов компартии, понижая должность от начальственной высоты до самой рядовой бедноты. Отец с полгода потолкался в двери прежних друзей, но чуть не разбив лоб о закрытые на запор врата обителей, опустил руки, да и с горя запил. Верного водителя-телохранителя Юру отправили служить на границу, в самую горячую точку. Там-то мы с Юрой и встретились. Он спившийся спецназовец, я — новобранец, которого Юра выкупил на спор у собутыльника-полковника за ящик коньяку. Зачем? А чтобы вместе отомстить Сыщику, обрушившему карьеру отца.
Согласно закону честной-благородной мести, устранить Сыщика должен был я, а приготовить подход-отход с натаскиванием зеленого юнца — Юра. К тому времени Сыщик получил генеральские лампасы и соответствующую охрану. Чтобы к нему подобраться, необходимо было попутно устранить еще пару-тройку спец-головорезов, что Юру никак не могло остановить. И вот пришел час-икс. Юра, необычно трезвый, вооруженный до зубов и я, с ножом «крокодил» за поясом — вышли на дело. Спецоперация проводилась на генеральской даче, которую занимал Сыщик.
Юра устроил салют в честь дня работников комитета. Под шумок, он из пистолета с глушителем уложил охрану. Схватил меня за шиворот и поставил перед изрядно опустившимся и постаревшим Сыщиком. На какие-то две-три секунды меня охватила жалость к старику, но Юра гаркнул команду «бей!» — и я, выйдя из ступора, ударил. Мои навыки владения ножом в ближнем бою к тому времени дошли до автоматизма. Рука сама со свистом взлетела с ножом в ладони — и вот уже седая голова опрокидывается назад, повиснув на коже со спины. Я автоматически отшатнулся, закрыв лицо от фонтана черных в темноте брызг. Юра дернул меня за плечо — и мы в три скачка запрыгнули в джип. Юра, на полном ходу протянул мне фляжку, я отхлебнул чистого медицинского этила, прислушался к себе. Ни сожалений, ни страха, ни мук совести — тишина… И только, вернувшись со спецоперации домой, мы с Юрой узнали, что отец умер, нам очень хотелось знать, что отошел он отмщенным воином. Он и все те «униженные и оскорбленные» офицеры из патриотического крыла комитета.
Так мы с Юрой стали опричниками.
Вряд ли мы понимали ту огромную ответственность, которая на нас навалилась. однако, нашлись учителя-наставники и по этому вопросу. Уточнение задания Родины пришло незамедлительно, разумеется, устно, конечно же со всеми секретными акцентами, как и положено, на наш страх и риск, под руководством жгучей совести. Таким прозрачным образом вошла в нашу жизнь метафизическая тайна. Со временем я обнаружил ее в сознании моем собственном, наставника, да и некоторых коллег, с ограниченным кругом которых приходилось вместе служить. «Тайна сия велика бысть», несла в себе целую палитру сплетенных в канат стальных нитей «надо», «бей», «молча». Мы понимали, что над нами довлеет невероятная державная мощь, лавиной готовая слететь с высоких гор, сокрушая на своем пути предательство, сомнение, трусость, укоренившиеся в зачумленных умах соотечественников. Тайна сия великая держала нас вместе, спина-к-спине, хоть и находились мы вдали друг от друга.
Показателем нашей совместности стало для меня прощание с Юрой. Несмотря на то, что таинство происходило в закрытом от всех помещении, под землей, да еще и вдали от города, в лесу — каждый из нас подходил к телу усопшего поодиночке, именно так, автономно, молча, каждый со своей печалью. При этом я сакральным образом чувствовал плечи соратников, по моим щекам стекала слеза из глаз того мужика, сослуживца, медсестры, которые воевали вместе с этим парнем, который телом возлегал в гулком траурном зале, а душой возносился туда, куда со временем взойдем и мы.
А думал я в те минуты о том, с какой жестокой неохотой отдавала земля душу человека. В той жадности, с которой вцепилась в тело, были и тлен, и разложение, и тошнотворный запах и та горечь во рту и саднящая боль в затылке — словом, всё, чтобы заявить своё право на владение «кожаными ризами», которые надел на Адама Бог по изгнании из рая. Но я чувствовал, был абсолютно уверен в том, что эти препятствия душе воина не помеха, она уже взлетела на огненных крыльях ангелов и понеслась навстречу Источнику жизни, Творцу Любви, Главнокомандующему всего неисчислимого воинства людей и ангелов. Не впервой человеку, привыкшему отвечать перед диктатом совести, подставлять тело под пули врага, стоять на огненном рубеже суда — смиренно выслушивать приговор Судии всех судей и всех человеков. Юра как-то сказал мне, что он лично абсолютно недостоин упокоения в блаженном раю, что лично для него было бы нормально сойти в огонь преисподней, и гореть в том огне, в привычной для него среде обитания. Уверен, именно за такую мысль о своем недостоинстве наш Юра и получит неожиданное и заслуженное упокоение.