Страница 32 из 40
Терентьев не понимал, как он здесь оказался и, главное, когда он здесь оказался. Он изо всех сил пытался вспомнить последнее знакомое событие, но не мог его вспомнить. Да, он помнил, что учился в детстве в такой-то школе, поступил в такой-то институт, что он преподаватель философии, помнил даже название своей кандидатской диссертации, но...
События последних нескольких лет словно утонули в какой-то розовой дымке. Он даже не мог припомнить, когда познакомился с Лелей, когда она вошла в его жизнь, и где, это, собственно, произошло. Он мучительно боролся с желанием спросить ее об этом, и наконец не выдержал.
Но Леля ничуть не рассердилась. Казалось, эта кроткая птичка вообще не способна на такие чувства. Она долго с состраданием смотрела на изможденное лицо Терентьева и кивнула, словно давая ответ на какой-то свой внутренний вопрос.
– Ну, конечно, конечно, Володенька. Мы познакомились с тобой в клинике, Мария Акимовна позвала меня помогать в храме при больнице. Там мне сказали, что у тебя никого не осталось, ни родных, ни близких, вот я и взяла тебя под свою... В общем, стала тебе помогать. Михаил Иванович говорил, что я очень помогаю твоему выздоровлению, и я решила, что... Нам нужно быть вместе, всегда... вместе. Мы расписались, и тогда он разрешил выписать тебя под мою ответственность...
Дальше Терентьев уже не слушал. Ни подтвердить, ни опровергнуть слова Лели он не мог, но пустота внутри, в голове и в сердце, требовали какой-то более содержательной пищи, чем щебетание этой блаженной женщины.
– Ой, Володенька, – взглянув на настенные часы, проговорила она. – Мне пора. Уже почти пол девятого, а меня еще до храма бежать. Все, сиди, к обеду вернусь. Можешь погулять, погода хорошая, Михаил Иванович...
Терентьев не слушал. Он посмотрел в окно, и мрачно отметил про себя, что и этот двор он видит впервые в жизни.
После того как Леля упорхнула, он не торопясь оделся и специально вышел на проспект. Коренной москвич, он не узнавал его.
«Проспект генерала Деникина» – что-то не припомню, чтобы такой у нас был, – подумал он, внимательно изучая номер на одном из домов. – Ну да ладно, прогуляюсь до метро».
Погода стояла хорошая, июльское солнце приятно ласкало кожу, город был наполнен запахами жизни. Терентьев с удовольствием дошел до станции метро.
«Метрополитен имени А.В. Колчака... Бред какой-то!»
– Извините, пожалуйста, добрый человек, – взял он за рукав какого-то пожилого мужчину. – А кто это такой – «А.В. Колчак»?
Мужчина с недоумением посмотрел на него.
– Как кто? Первый президент Российской Республики. В честь него и назвали.
– Ничего не понимаю. А куда «В.И. Ленин» подевался?
– Историю учить надо, молодой человек! – не выдержал прохожий. – Или закусывать, когда пьете. Его же террористка эта, Каплан, застрелила в 1918 году, а метрополитен – в 1935 году начали строить!
«Ну хоть это сходится», – подумал Терентьев, и проследовал в метро, вход в которое оказался почему-то бесплатным.
Добравшись до станции «Площадь Победы», он долго любовался на памятник Адмиралу на постаменте.
«Первому Президенту Российской Республики – от благодарных сограждан» – гласила надпись.
Глядя на худое, вытянутое, с острым горбатым носом лицо Колчака, Терентьев пытался вспомнить, что же тут не так, но его измученный, истощенный внутричерепным давлением мозг цепкой хваткой окутал тяжелый свинцовый туман, и он не смог породить ни одной достаточно плодовитой мысли.
Дойдя до стены Кремля, Терентьев неуверенной, шаркающей походкой проследовал к Александровскому Саду, но опять по его спине пробежал холодок: чего-то здесь не хватало. Но чего – припомнить он не мог.
Почему-то ему стало не по себе в этом таком знакомом и таком чужом городе.
Ему захотелось вернуться обратно, к Леле. Что-что – а визуальная память у Терентьева работала как надо. Он спустился в то же метро, проехал до той же станции, прошел по тому же проспекту, подошел к том же дому и поднялся на тот же этаж.
Время было уже обеденное: хотя часов у Терентьева не было, но желудок его ворчливо напомнил ему, что он-то, в отличие от слабого на голову хозяина, за временем следит.
Терентьев постучался в квартиру, ему открыла пожилая женщина.
– Вам кого?
– Я... мне... я... К Леле, в общем, – еле выдавил опешивший Терентьев.
– К Леле... К Леле? Да... Откуда ты знаешь о ней?! – воскликнула женщина и испуганно отшатнулась.
– Так я только что, утром, был у нее!
– У нее? У Лелечки, у родненькой моей, у кровиночки? – залепетала, заголосила, завыла женщина.
– Ну да. А что с ней случилось?
– Так... так... Умерла же она. Пропала без вести, девочка моя, Лелечка! – и жалобно всхлипнула.
– Бред какой-то! – не выдержал Терентьев. – Только утром, в этой самой квартире, она обещала накормить меня обедом!
– Мама, кто это? Кто там? – из-за спины показалась, как ни в чем не бывало, та самая Леля, и не Леля: вульгарно накрашенная, броско одетая женщина, с телефоном у уха и тонкой дымящейся сигаретой в зубах. – Что ты его слушаешь?! Иди к черту, идиот, а то милицию вызову!
– Товарищ...
– Терентьев.
– ... Терентьев. Вы уж простите мою дочь. Она у меня грубовата. Может, чем-то могу помочь? Вы голодны? Заходите, хоть обедом накормлю.
Девица недовольно выругалась и ушла в свою комнату. А Терентьев проследовал на кухню и остолбенел: вместо всегдашней иконы там стоял портрет того самого хитро улыбающегося лысого старика с лукавым прищуром, которого он так хорошо помнил с детства.
Дрожащим пальцем он указал на портрет и еле промычал:
– К...как?
Пожилая женщина, налив ему полную тарелку красного горячего борща, в свою очередь недоуменно посмотрела на него:
– А что не так-то? Владимир Ильич, вождь, значит, мирового пролетариата...
– А-а-а-а-а-а-а!!! – наконец не выдержал и закричал во весь голос Терентьев и, схватившись за нечеловечески болевшую голову, бросился вон из квартиры.
2.
– Значит, вот он какой, ваш редкий случай, – проскрежетал старческий голос, смутно показавшийся Терентьеву знакомым.
Он не без труда поднял глаза, которые до боли слепил яркий свет ламп, и сквозь пелену слез различил фигуру низенького полненького старичка: розовощекого, круглоголового, с розовой лысиной и внимательным цепким взглядом хитрых карих глаз. Старичок был одет в белый халат, в руках держал пластмассовый молоточек для проверки рефлексов.
– Значит, вы говорите, он бегал у нас по проспекту Червового Короля от одного дома к другому и кричал во все горло: «проспект Маршала Жукова», «проспект Генерала Деникина», «проспект Маршала Жукова», «проспект Генерала Деникина» и так – в течение около двух часов подряд, – при каждом названии улиц доктор деловито бил молоточком по какой-то части тела Терентьева, словно стремясь поглубже вбить эти слова в пациента.
– Да, а, когда за ним приехали, он сидел на асфальте и, то закрывая, то открывая ладонями лицо, как ребенок, шептал: «день – ночь – сутки прочь» и качался из стороны в сторону.
– Вот как? Интересненько, очень интересненько! Положительно редкий случай, – хмыкнул старичок с лысиной. – Такого, признаться, за всю свою практику не встречал, дорогой мой Михаил Иванович. – А потом внимательно посмотрел в глаза пациенту, словно что-то ища в них, спросил:
– Ну, скажите хоть сейчас на милость, дорогой вы наш человек, кто же бегает по улицам прямо в нижнем, извините за выражение, белье и кричит такую околесицу? Кто такой «генерал Деникин», кто такой «маршал Жуков»? Ну, изволите ли отвечать, милейший?
Но язык Терентьева словно присох к гортани: он не мог вымолвить ни слова.