Страница 31 из 40
В этот круг они поставили игральный стол, по краям которого разложили колоду карт. В центр стола аккуратно поместили полностью нагое тело умершей. Вокруг круга зажгли восемь черных свечей. Затем один молодой человек взял в руки зеркало – старинное, серебряное, но странное: отражающая его поверхность ничего не отражала: его словно покрыли черной краской. Это странное бесполезное зеркало он вложил в правую руку умершей и путем манипуляций жгутом зафиксировал так, что взгляд ее закрытых глаз смотрел на черную поверхность. В левую руку он вложил ей карту пиковой дамы, но не обычную: в верхней части была изображена девушка со стилетом, смотрящая в зеркало, которое отражало смерть с косой, в нижней части рисунок повторялся с точностью до наоборот: смерть с косой смотрела в зеркало на отражение девушки со стилетом.
Все это время, не глядя на них и никак не участвуя в происходящем, старик изучал какую-то старинную книгу, что-то бормоча себе под нос.
– Ну и шутники вы, господа, право, – совсем невесело хохотнул человечек с птичьим носом. И попятился было назад, но – натолкнулся на рослого молодого человека в маске.
– Будет еще интереснее: ты будешь стоять с этой картой, – и вручил ему карту шестерки пик.
– А почему шестерка?
– Простоишь ночь, может, произведем в валеты, – бесстрастно проговорил молодой человек и, взяв под локоть коротышку, завел его за линию круга.
Между тем другой молодой человек достал из саквояжа стилет – точь-в-точь такой, какой был нарисован на карте: по черному лезвию из вороненой стали ползли серебряные змеи, а противовес на рукояти был выполнен в виде черного паука. Этим стилетом он сначала вырезал на лбу умершей изображение паука, на его брюхе – знак дамы пик. После чего холодными, выверенными движениями мясника, вырезал мертвой женщине глаза.
Человечек с птичьим носом затравленно оглядывался, потом вдруг пронзительно заверещал и попытался выбежать из круга, но не смог – натолкнулся на непреодолимую невидимую стену, словно бабочка, оказавшаяся внутри перевернутого вверх дном стакана.
– Все готово, мессир, – холодными, бесстрастными голосами в унисон проговорили молодые люди, после чего один взял в руки флейту, другой сел за стоявший в гостиной орган.
Старик, взгромоздив тяжелый том на кафедру, под мрачные замогильные мелодии, которые играли люди в масках, стал протяжно читать заклинания, на каком-то древнем как мир языке, состоявшим, казалось, из одних шипящих и согласных звуков.
Вдруг по матово черной поверхности зеркала пробежала рябь, словно в подземный пруд бросили камень, и из бездонной черноты выплыл ужасный образ: серебристое лицо – маска с черными провалами вместо глаз, на голове которой кишели омерзительные змеи. Она медленно открыла рот, и из черной оскаленной бездны вылез огромный черный паук, который, пройдя сквозь зеркало, спрыгнул на обнаженную грудь женщины, потом добрался до отверстого рта и скрылся внутри.
Тут мертвое тело словно ударил разряд электрического тока – так оно содрогнулось. Женщина села и стала медленно поворачивать свое изуродованное лицо, словно что-то или кого-то ища. Вдруг, заметив карту в руках парализованного от ужаса птиценосого карлика, она издала пронзительный вой. Отшвырнув зеркало, она сначала встала на четвереньки, а потом, словно паучиха, сделала стремительный бросок в сторону жертвы и мертвой хваткой вцепилась в горло несчастного слуги. Из разорванного горла хлынули потоки крови, окропив и дьявольское зеркало, и чудовищный алтарь. Тварь в человеческом обличье с жадностью зверя, изнывавшего от голода и жажды, приступило к кровавой трапезе.
А потому не заметило, как один из молодых людей осторожно подобрал окровавленное зеркало и передал старику. После чего все трое завороженно, с каким-то благоговейным восторгом, наблюдали за жертвоприношением.
Когда все было кончено, и от карлика осталась лишь кровавая каша, старик подошел вплотную к кругу и поднял зеркало.
– Насытилась ли ты, дочь моя? – проскрежетал он.
В ответ раздалось лишь утробное рычание, но тварь, словно против воли, повернула голову и посмотрела на зеркало.
– Напилась ли ты, дочь моя?
Рычание стало сильнее. Тварь обнажила розовые от крови клыки.
– А теперь – пора спать. Я говорю – спать, дочь моя!
Старик переступил через круг, схватил тварь за волосы и заставил ее посмотреть прямо в черную бездну колдовского зеркала.
Мертвая женщина тут же оцепенела и рухнула на пол.
– Ну что ж, пиковая дама и шестерка пик готовы, – бесстрастно, как ни в чем не бывало, проскрежетал старческий голос.
– Кто будет следующим в колоде, мессир? – в унисон спросили люди в масках.
Старик вынул из кармана камзола колоду, наугад вытащил карту и бросил ее на грудь умершей:
– Король червей.
Бледная, покрытая отвратительными черными пятнами рука тут же схватила карту и сжала ее мертвой хваткой.
Не в силах более выдержать этот кошмар, Леля лишилась чувств.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ. ПЕРЕТАСОВКА
1.
Терентьев проснулся с тяжелым камнем на сердце, голова раскалывалась, душа болела от пережитого во сне. Впрочем, что именно ему снилось – он не помнил.
С трудом открыв опухшие глаза он с удивлением заметил, что находится в небольшой, но чисто убранной комнате с веселыми розовыми занавесками. Мебель в комнате была старая, на стене над кроватью почему-то висел ковер, но чистая белая скатерть на столе и букет роз в хрустальной вазе на полочке в углу, у большой иконы Божьей Матери вносили в несколько обшарпанную обстановку нотки свежести. Возле иконы стояла Леля и тихим, нежным голосом шептала молитвы.
От звука ее голоса, благоухания ладана и, что немаловажно, свежего ветерка из открытого окна Терентьеву стало значительно легче.
– Леля, как ты оказалась здесь? И где я?
Леля повернулась к Терентьеву.
– Володя, ты уже проснулся? Извини, что разбудила тебя, старалась потише.
– Разве ты не уехала в усадьбу к Пиковой Даме? Я у тебя дома? Меня выписали?
– Какая такая усадьба? И какая такая дама? Володенька, опять началось?
Лучистые глаза Лели наполнились слезами. Она села на край постели, взяла руку Терентьева в свои теплые ладони и поцеловала ее. Терентьев почувствовал, как крошечная слезинка упала ему на кожу.
– Я думала, ты уже выздоровел. Перестала давать тебе лекарства, а у тебя опять рецидив. Михаил Иванович предупреждал, а я, глупая, не послушалась!
– Ничего не понимаю, – пробормотал Терентьев. – Так значит меня выписали?
– А ты разве не помнишь? На прошлой неделе еще. Под мою ответственность. Я сказала, что мы расписались.
– Расписались?
– И я как раз собиралась сегодня к батюшке Иову уточнить, когда у нас будет венчание. Ты и этого не помнишь? – глаза Лели смотрели так жалобно, что Терентьеву не хватило духу ответить отрицательно.
– Д-да... Что-то... Что-то припоминаю... Да.
– Ну вот и чудно, Володенька! Значит, все не так плохо.
Леля нежно погладила Терентьева по голове и поцеловала в лоб.
– Ой, да что же это я? Ты проснулся, а завтрак еще не готов! – и, взмахнув подолом длинной юбки, словно бабочка упорхнула на кухню.
Терентьев снова почувствовал приступ головной боли: словно внутри раздувался какой-то чудовищный паук. Вцепившись в мозг, это мохнатое чудовище высасывало из него все соки. Жирея, паук раздувался как шар, невыносимо давя на глаза, на виски, на затылок. Комната поплыла перед его глазами.
«Неужели мне все это приснилось? Что же это такое происходит?»
Умывшись и приведя себя в порядок, он сидел на маленькой кухне «хрущевки», в которой жила Леля, и невидящими глазами смотрел на стену. Леля что-то весело щебетала про церковь, про батюшку, про какую-то Марию Акимовну, но слова эти не задерживались в его голове.