Страница 20 из 40
– Не знаю, – пожала плечиками Леля. – Может, недостаточно захотела Марина перейти в мир зазеркальный. Захотела бы – ушла, и никогда не вернулась бы.
Бессонов кивнул и снова поежился.
– Однако, Андрей Ильич, время почти полночь. Пора.
5.
Вместе с Бессоновым Леля заперла окна и двери, зажгла по окружности восковые свечи, лампадку у иконы, и приступила к чтению канона Божьей Матери. Бессонов стоял рядом и, впервые за много-много лет, крестился и отбивал поклоны, от всего сердца прося Божью Матерь избавить грешницу, рабу Божью Марфу, от злой напасти.
Сначала все шло хорошо, однако как только часы пробили полночь, началось форменное светопреставление. Откуда ни возьмись поднялся сильный ветер – да такой, что деревья, стоявшие рядом с домом, стали со всей силы бить ветвями в решетки, словно пытались, уцепившись за прутья длинными и гибкими деревянными пальцами, вырвать их с мясом. На первом этаже послышались гулкие удары, где-то внизу раздался звон разбитого стекла, затем – звук тяжелых шагов по лестнице – кто-то явно поднимался на второй этаж.
Сердце Бессонова похолодело, ноги задрожали, он испуганно посмотрел на Лелю, но та словно ничего не слышала, полностью погрузившись сладкий мир молитвы. Каноны и акафисты она знала наизусть, а потому и сейчас читала с блаженно закрытыми глазами.
Наконец шаги затихли, словно кто-то прислушивался или принюхивался, определяя куда ему идти дальше. Бессонов с облегчением перекрестился: «Пронесло!» Минуты две-три за дверью царила полная тишина, даже ветер за окном вдруг утих. Только монотонный мелодичный речетатив Лели и мерное щелканье старинных напольных часов в гостиной.
И вдруг тишину, словно взрыв бомбы, разорвал громкий стук в дверь – да такой, что ходуном заходил пол, задребезжали стекла.
Леля открыла глаза и знаком приказала Бессонову молчать и продолжать молиться, а сама стала читать молитвы громче. Мерный речетатив поначалу успокоил Бессонова, тем более что стук прекратился.
Но теперь словно сирена страшным голосом завыла лежащая без чувств Марина.
– Пусти! Пусти! Пусти! О-о-о-о! Тяжело! Жарко! Душно! Пу-с-с-с-сти! А-а-а-а!
Марина открыла невидящие глаза и, словно пластмассовая кукла, тупо уставилась в потолок. Руки ее схватили крестик и рванули цепочку, но та не далась. Она попыталась было сбросить иконку с груди, но та словно приросла к ее телу.
– А-а-а-а-а! Все равно она будет моей! Она будет моей! О-о-о-о-о!
Изо рта Марины повалила розовая пена, из носа потекла кровь. Она кусала до крови губы, царапала лицо ногтями.
– Если не отпустишь ее ко мне, она умрет, и виноваты в этом будете вы! – проскрежетал из уст Марины отвратительный старческий голос.
Леля опять знаком приказала молчать и читать дальше, но тут Бессонов не выдержал.
– Кто ты? Зачем пришла? Чего тебе от нас надо?
Леля сделала «страшные глаза», но Бессонов не унимался.
– Кто ты?
– Я-то, кто, милый мой, Андрюшенька. Маму свою не узнал? Как ты мог! – голос из-за двери был точь-в-точь голос Елены Павловны Бессоновой, и скрежетал он с таким же вечным укором. – Я на ночь глядя приехала сынка проведать, а меня не пускают. И кто – родной сынок, ради которого я ночи не спала, кормила, баюкала, колыбельные пела. Сынок, родненький, до чего тебя довела эта стерва! К родной матери не пускает, у-у-у-у-у! – голос перешел в самый настоящий плач.
Леля хотела было взять Бессонова за руку, но было поздно. Десятилетиями отточенный инстинкт безоговорочного подчинения матери сработал безотказно. Бессонов бросился открывать.
Но лишь только он выступил за пределы очерченного мелом и обозначенного свечами круга, как от мощного удара дверь сама буквально вылетела с петель, с потолка посыпалась штукатурка и со стола попадала домашняя утварь. В дверном проеме, за прутьями железной решетки показалась...
Нет, не мать Бессонова, не мать. В проеме стояла высокая бледная женщина в белом саване с копной иссиня-черных с проседями волос. Лицо ее закрывали гладкие, лоснящиеся словно змеи пряди, но на шее, руках и обнаженных ногах, ступни которых были измазаны черной могильной землей, отчетливо виднелись трупные пятна. Чудовищная женщина, от которой исходил поистине ужасающий смрад, схватилась руками, на длинных белых пальцах которых отчетливо виднелись чудовищной длины нестриженные грязные ногти, и с непостижимой нечеловеческой силищей раздвигала железные прутья.
Бессонов встал как вкопанный, не в силах шелохнуться от охватившего его ужаса.
– Пресвятая Богородица, спаси! – громко закричала Леля и, подбежав к решетке, вылила на чудовищную тварь поллитровую бутылочку святой воды.
Тварь зашипела, завизжала, словно на нее вылили не воду, а серную кислоту, и попятилась назад.
Воспользовавшись этим, Леля схватила оцепеневшего Бессонова и втащила обратно в круг. Тварь пришла в себя и раза с третьего с разбегу выбила железную решетку с дверного проема, но, словно муха о стекло, ударилась о невидимую стену и заходила кругами, бессильно скрежеща длинными черными гнилыми зубами. Снова неистово завыла Марина, закаркала ворона, залаяли собаки. Но Леля лишь громче читала молитвы.
– Я тебя заметила, белобрысая! Ты оставила след! Теперь ты не уйдешь от меня! Я найду тебя везде! Слышишь? От меня не уйдешь!
– Уходи обратно в преисподнюю, откуда ты и пришла, нечистая! Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь! – Леля перекрестила бегающую вокруг непреодолимого для нее круга свечей, словно лисица вокруг дерева, на котором спрятались на недосягаемой для нее высоте куропатки, и тварь, взвыв, с разбегу выломала железную решетку на окне и пропала в предрассветном полумраке.
Бессонов ощутил, как сразу что-то переменилось. Воздух словно посветлел, на душе стало тепло и отчего-то спокойно. Успокоилась и Марина. Где-то внизу старинные бронзовые часы гулко пробили четыре утра. Марина открыла глаза, посмотрела на мужа, на Лелю, и заплакала навзрыд.
– Все хорошо, хорошо, все уже позади, – шептала Леля, нежно обнимая и целуя подругу. – Плачешь, значит, отходишь. Душа в тебе ожила, вернулась. Теперь все у нас будет хорошо. Веришь мне?
Марина кивнула, и горячо обняла Лелю.
6.
Только с первыми лучами солнца супруги решились спуститься вниз. Здесь в гостиной они увидели разбитое старинное антикварное ростовое зеркало, инкрустированная золотом рама которого была вырвана «с мясом». По всей комнате были видны следы влажной, сырой могильной земли. Стоял отвратительный кладбищенский запах.
В это же утро Бессоновых посетил следователь. Увидев картину страшного разрушения, он только присвистнул. От него хозяева дома узнали о скоропостижной смерти Автономова и таинственном исчезновении Грачева.
А чуть позже Бессонову позвонила домработница матери и рассказала, что Елена Павловна ночью скончалась, выпав из окна своей спальни, располагавшейся на втором этаже роскошного особняка. Не прошло и пяти минут, как дурная весть настигла и Лелю: ей позвонила соседка, чтобы сообщить, что ее мама умерла прямо во сне.
– Вот она, месть ведьмы, – одними губами произнес убитый горем Бессонов.
Марина участливо сжала руки супруга и Лели, а та набожно перекрестилась.
– Мы будем бороться. Сила Божия в немощи совершается, – тихо поговорила она, и украдкой смахнула слезу.
И только сейчас все трое заметили, что на месте выломанного зеркала с стене прибита гвоздем карта пиковой дамы, которая отразилась в бесчисленных осколках на полу.
ИНТЕРЛЮДИЯ. КОРОЛЬ ЧЕРВЕЙ
1.
Поручик Белгородского гусарского полка Николай Николаевич Лаишевский ехал на родину в приподнятом настроении: казалось, длинной полосе невезения, из которого, казалось, и состояла вся его жизнь, пришел конец.