Страница 18 из 40
Ее полные, мясистые, красные губы исказила гримаса дьявольского наслаждения, и Грачев с ужасом увидел торчащие острые, как ножи, и белоснежные, как у хищника, клыки.
– Что такое, мой дорогой?! Разве не этого ты хотел?! Разве не этого искал всю свою жизнь?! Умереть от наслаждения?! Разве не этого давал вкусить другим?! А-ха-ха!!!
Но Грачев уже не говорил, он хрипел. Его некогда молодое привлекательное тело словно скукожилось: резко обозначились кости, ребра, щеки ввалились, глаза впали. По лицу зазмеились глубокие морщины, черные, как смоль, курчавые волосы стали седеть и выпадать.
Чем стремительнее становились движения дьявольской наездницы, тем стремительнее слабел и старел ее «жеребец». Наконец палаты огласил сладострастный вой насытившейся волчицы, который слился и с предсмертным стоном ее жертвы, и проклятая бестия, довольно хохоча, встала с кровати.
– Не больно-то силен оказался, красавчик. Но и то хорошо, знатно покаталась.
Графиня встала с кровати, после чего та, словно лепестки чудовищного плотоядного цветка, сомкнулась, а когда разомкнулись вновь, на ее розовом, соблазнительно влекущем мягком чреве, никого уже не было, кроме карты – пикового валета, перечеркнутого крест накрест красным маркером.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ. ВЫИГРЫШНАЯ КОМБИНАЦИЯ
1.
Эти дни были сами счастливыми в мрачной и пресной как тень прошлой жизни Терентьева. Одарив букетом роз икону Божьей Матери, угостив покинутых всеми узников дома для душевнобольных принесенными вкусностями, Леля не покидала скорбную обитель умалишенных, и каждый Божий день наведывалась сюда. С «крокодилом» Михаилом Ивановичем она сразу нашла общий язык: тут и не врачу было ясно, что от одного только первого визита Лели пациенту значительно полегчало. Поэтому он сразу же разрешил обоим покидать корпус и гулять в больничном сосновом бору.
От таблеток, которыми потчевали Терентьева, постоянно клонило в сон, и он редко когда мог ясно мыслить. Но Леле похоже и не нужен был умный и бойкий собеседник. Обычно, пройдя круг вокруг пруда и покормив уток с гусями, они уединялись в отдаленной белой беседке, укрывшейся посреди высоких сосен и кустов орешника, и молча сидели, взявшись за руки. Леля смотрела на Терентьева, а Терентьев – на Лелю.
Терентьев тщетно пытался продраться сквозь дебри тяжелого свинцового тумана, цепко окутавшего его полусонный мозг, но редко когда его попытки увенчивались успехом. В такие счастливые минуты он мог осмысленно улыбаться и шутить. Но даже умственное бессилие не мешало ему, как бессознательному младенцу, от всей души радоваться от одного вида любимого лица, нежной улыбки, источающих незримый внутренний свет глаз.
Леле же говорить не хотелось. Она вообще была не из говорливых, чем сильно отличалась от большинства женщин. У Марины она всегда играла роль слушающей молчуньи, да Марине и не нужна была другая подруга. Говорить всегда хотела только она – и только о том, чего хотела сама. Леле нравилось смотреть на скорбное, бледное как бумага лицо Терентьева, на его большие, печальные глаза, на тонкие, словно нарисованные остро отточенным карандашом морщинки у уголков губ и глаз. Марина бы сравнила его лицо с занудой Пьеро, но Леля видела в нем гораздо более глубокий образ. Раз привидевшейся ей во время молитвы образ Страдающего Иисуса не покидал ее, и глядя на лицо Терентьева, она снова и снова видела Его, и в своих мечтах воображала себя Марией Магдалиной, которая, плача, пеленает тело Распятого Бога и первая радостно слышит весть о Его славном Воскресении. Впрочем, до Воскресения было еще далеко. Вид Терентьева был жалок, подавлен и убит.
Но, вот что странно, чем более он был подавлен, тем больше тянулось к нему ее простое и кроткое, как у птички, сердце. Она хотела быть рядом. Она готова была на подвиг любви. На свой, личный крест. Ей казалось, что именно этого момента она ждала всю свою жизнь, и теперь, когда он настал, ее сердце таяло как ароматная восковая свеча, сгорая он неожиданно посетившего ее небесного пламени всепоглощающей любви.
2.
Вот и сегодня, как обычно, одарив всех и вся, расцеловав унылых старичков и поставив Божьей Матери свежий букет, Леля после прогулки сидела с Терентьевым в облюбованной ими беседке.
Но в этот раз упиться радостью любовного уединения им не удалось.
Неожиданно из сумочки Лели раздался телефонный звонок, и сердца обоих влюбленных тревожно застучали. Оба почувствовали, что это конец. Райский сад, одолженный им на время с небес, словно новому Адаму и новой Еве, предстояло покинуть: наступило время искушений.
– Леля, это Бессонов, ты куда пропала? Не звонишь, не пишешь. А Марина тут свихнулась окончательно, уж и не знаю, что делать, – раздался в трубке требовательно раздраженный и – Леля всегда чувствовала безошибочно – не на шутку испуганный голос Бессонова.
– Здравствуйте, Андрей Ильич! (Именно так: Леля всегда обращалась к такому важному человеку только по имени – отчеству) Простите меня, Бога ради, я совсем, совсем про все забыла! – Щеки ее покраснели как спелые яблоки, а в глазах показались слезы.
– Что у тебя стряслось? – голос Бессонова стал заметно мягче: удивление вытеснило страх и раздражение. В самом деле, чтобы Леля про что-то забыла и вдруг занялась своей, личной жизнью – должно было произойти и впрямь что-то из ряда вон выходящее! – С мамой что-то случилось?
– Нет, нет, Андрей Ильич! Слава Богу, с мамой все в порядке, даже намного лучше стало, чем обычно. Я тут... я... В общем, к Володе... Хожу... В больницу... – от волнения Леля начала заикаться, покрасневшие было щеки теперь побелели как снег.
– К Володе? Терентьеву? Вот дела! – Бессонов присвистнул. – Черт! Все собирался съездить к нему сам, да тут с женой такая беда приключилась! Как он?
– Ему теперь значительно лучше, он уже идет на поправку, – в голосе Лели прозвучали нотки женской гордости. – Мы с ним... Ой, а что с Мариной?!
– Долго рассказывать. Не телефонный разговор. Приезжай немедленно. Хочешь, водителя вышлю?
– Нет, что вы! Я сама быстрее на такси доберусь.
– Давай, а то я один совсем тут... – и Бессонов торопливо сбросил звонок.
Леля посмотрела на Терентьева, и увидела такой знакомый лихорадочный блеск в его глазах. Действие лекарств рассеялось как дым.
– Она пытается добраться и до нее! Она пытается добраться до нее! И Она доберется! Доберется, вот увидишь! Она не успокоится, пока всех не захватит в свою проклятую колоду! – руки его затряслись, он вскочил и стал лихорадочно ходить из угла в угол, словно лев в клетке. – Я должен быть с ними! Я должен их спасти! Только я знаю, что делать!
– Успокойся, успокойся, Володенька, успокойся, – зашептала Леля, встала и обняла тонкими ручками голову Терентьева, а потом, взяв его за руку, мягко усадила рядом с собой. Тихий, нежный, спокойный как летний ветерок голосок Лели, нежные прикосновения ее ласковых рук подействовали успокаивающе. Она взяла голову Терентьева и прижала к своей груди, целуя его в макушку.
– Все будет хорошо, Володенька, все будет хорошо. Я сейчас поеду к Марине и все выясню, со всем разберусь. Господь поможет, Божья Матерь защитит. Теперь у нас все будет хорошо.
– Ты не понимаешь, – уже тихо, сонно и – спокойно проговорил Терентьев, – против нее нет никаких средств. Ее нельзя убить, она и так давно мертва, от нее нельзя убежать, она настигнет везде...
– Но ведь вы как-то спаслись, в заброшенной усадьбе?
– Да, мы начертили круг мелом...
– У меня есть идея получше, – твердо сказала Леля и отняла голову Терентьева от груди. – Но про мел – тоже пригодится. Я скоро, Володенька.
– Как? Скоро? А я??? Я должен быть с тобой! Я не отпущу тебя к этой Гингеме одну! – Терентьев вскочил, но встала и Леля – и посмотрел на него взглядом, выражающим твердую, непоколебимую решимость.