Страница 16 из 40
Хрупкая, тоненькая, невесомая, как у девочки, фигурка в длинном, до пят, платье в цветочек, с длинными, цвета зрелой пшеницы, волосами, устремленными куда-то сквозь неведомы горизонт светло-голубыми, лучистыми глазами, она улыбалась улыбкой матери, который спешит навстречу горячо любимому ребенку. В руках она держала корзинку с гостинцами и целую охапку красных роз.
Когда они сели, оба, наверное, вечность, не могли вымолвить ни слова. Терентьев не мог оторвать взгляда от ее горящих неземным светом глаз, она – от него, словно что-то искала на его лице. В доме Бессоновых они за всю эту длинную череду пятниц ни разу не говорили, и теперь ни Терентьев, ни Леля даже не знали, с чего собственно начать.
– Я вижу, тебе лучше, – наконец проговорила она. А потом, увидев в дальнем углу игровой комнаты иконы, улыбнулась, словно увидела в чужом и чуждом ей доме лицо старого доброго знакомого, и Терентьев только сейчас заметил, какие дивные ямочки у нее на щеках – и тут же: как резко проступили морщинки в уголках ее глаз. – Это здорово, что Она здесь, в этом месте, что Она с вами. Значит, все, все будет теперь хорошо, – и робко и торопливо перекрестилась.
– Кто – «Она»? – не понял Терентьев.
Бровки Лели поползли вверх: «Ну это же очевидно! Как этого можно не знать?»
– Божья Матерь. Смотри, Ее Лик, Он так и сияет. Я сразу почувствовала, что откуда-то идет свет, но только теперь поняла – откуда именно.
– Скорее свет идет от тебя, твое лицо просто сияет. Но как свет может исходить от деревянной раскрашенной доски?
Леля посмотрела на него как на ребенка, который не понимает очевидного, и опять ласково улыбнулась.
– Это здорово, что ты тоже чувствуешь. Но пойми, нет ни лица, ни дерева, ничего нет. Есть только окошки, открытые для Света, и есть окошки, которые заколочены, через которые Свет пока не проходит, но когда-нибудь никаких окошек, да и стен, и самого потолка, и пола больше не будет, но Свет будет все – во всем и отовсюду.
– Чудные ты говоришь слова, но почему-то я кажется понимаю, о чем ты говоришь, я только теперь начинаю понимать.
– Я так рада, так рада, – прошептала Леля и взяла его руки и прижала к своей груди.
Голова Терентьева закружилась, ему казалось, что его сердце плавится, как воск от пламени свечи, и он почему-то прошептал:
– Теперь я – здоров, я – здоров, понимаешь? Давай уйдем отсюда, навсегда, вместе.
– Нет, тебе еще нельзя, пока Она тебя не отпустит, – глаза Лели расширились от ужаса. – Тут ты в безопасности, а там... Разве ты не понимаешь, что ТАМ творится?
– Почему.... В безопасности?
– Здесь нет колдовских зеркал! – и лучистые глаза Лели на какое-то мгновение померкли. – Ты. Это. Понимаешь?
Лицо Терентьева побелело как бумага.
– Ты права. Тут действительно нет зеркал. А значит, она не сможет проникнуть сюда, даже если у меня будет карта!
Их взгляды встретились, и они долго молчали. Наконец Терентьев торопливо проговорил.
– Но мне нельзя тут оставаться. Понимаешь? В опасности все, все, и ты в том числе. Она не успокоится. Она начала убивать. И она будет убивать, пока не заполучит всю колоду: всех, кого привел к ней я! Ты это понимаешь?
– Понимаю, – взгляд Лели погрустнел. – Но я не боюсь ее. Пресвятая Дева защитит меня. Но как быть с остальными? Как спасти тех, кто не верит? Кто не просит и не попросит о помощи?
– Только разбив Истинное Зеркало, которое мы, по мальчишеской глупости, открыли! Портал, дверь в проклятый мир, точнее, в мир проклятых!
И снова их взгляды встретились, и снова они долго молчали, держась за руки.
– Помоги мне выйти отсюда. Я должен исправить то, что сотворил. Но у меня нет родственников. Меня так просто не выпустят. Нужен хоть кто-то родной.
– Он у тебя уже есть, Володенька.
Терентьев взглянул в лучистые глаза Лели, и понял все.
– Я мог об этом только мечтать, – прошептал он, задыхаясь от восторга.
И слезы заструились из глаз обоих.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ. ПИКОВЫЙ ВАЛЕТ
1.
После происшествия, испортившего обычную пятничную игру, Грачев решил, что такая ночь не должна пропадать даром и поехал в один из известных ему домов запретных удовольствий, откуда уехал только под утро: пресыщенный снаружи и опустошенный внутри, как и его кошелек.
Как всегда после таких ночей, он спал как убитый до самого обеда, а потому не слышал, как все утро бешено вибрировал телефон. Заблаговременно лишенный хозяином своего законного телефонного способа выразить свое недовольство, он мог лишь злобно жужжать, пока наконец в знак немого протеста не выбросился со стола и окончательно не затих.
Спал Грачев на редкость скверно. Ему казалось, что он так и не уехал из того самого дома, да и не мог – его не пускала, точнее, с него не слазила та самая рыжеволосая бестия. Словно цирковой жеребец, он скакал один круг за другим, но только он поддавался слабости и снижал темп, как слышал ее хриплый, грудной, грубый смех, действовавший на него как удар циркового хлыста. И тогда он ускорялся и снова пускался по бесконечно бессмысленному кругу удовольствий, а сердце так и норовило выпрыгнуть из груди, словно тяготясь пленом внутри таких тесных прутьев грудной клетки.
«Все, больше не могу», – наконец простонал он.
Но зеленый кошачий взгляд рыжеволосой буквально пригвоздил его голову к подушке, а полные, влажно блестящие мягкие губы разъехались в сладострастной, хищной ухмылке.
«Можешь, Грачев, можешь, ты даже не представляешь себе, на что ты способен», – прошипела змеей она. И ее тонкие пальчики с очень длинными красными ногтями сомкнулись вокруг его шеи. И Грачев уже в какой раз пожалел, что попросил себя приковать к спинке железной кровати наручниками.
И пытка порочной любовью продолжилась снова.
Когда сердце пронзила острая боль и перед глазами побежали огненные мушки, все наконец закончилось. Он проснулся.
2.
Постельное белье было – хоть выжимай. Ноги и руки тряслись, как у запойного алкоголика, глаза жгло до слез, а в душе было пусто, словно там недавно кто-то умер.
Он не сразу нашел в себе сил встать и добраться до ванной. В зеркале он увидел бледное лицо мертвеца с синюшными мешками под тусклыми стекляшками бесцветных глаз.
«Еще одна такая ночка – и я точно отъеду, – мрачно подумал он. – Пора завязывать со всем этим».
Но, подумав так, он отчетливо осознал, что «завязать» он никогда, никогда не сможет. Горячее желание, словно змея, обитающая в самых темных и мрачных глубинах его естества, снова ужалила его сердце, и сладкий яд стал медленно, но верно распространяться по сосудам. Сердце учащенно забилось, в мозгу завалсировали призрачные видения, и внизу живота он ощутил рождение новой, чуждой его человеческому разуму и душе, темной жизни.
От ледяного душа Грачеву полегчало, и жаркая хватка из преисподней его естества ослабла.
Он вышел из ванной, и первое, что попалось ему на глаза, был разбитый телефон.
«Кто ж это так домогался меня все утро?» – подумал он, но узнать, кто звонил, мешала густая паутина трещин, покрывшая экран.
«Ну и ладно, значит, не судьба, – махнул рукой Грачев. – Все равно телефон менять пора». Профессия Грачева требовала смены телефона минимум каждую неделю, если не чаще
Завтракая, Грачев честно пытался вспомнить, что же произошло вчера у Бессоновых, но голову застилал непроглядный туман: думать не хотелось. Впрочем, о делах, назначенных на сегодня, он не забывал. Суббота всегда была особенно загруженным днем, нужно было посетить много точек и адресов. Один такой день кормил его на неделю вперед, если не больше.
Приведя себя в порядок, он одел свою «рабочую» куртку со множеством потайных карманов, длинные черные с острыми пиковыми носами туфли, и свои «счастливые» черные кожаные штаны. Встав перед зеркалом, он собирался повторить ритуал, который совершал уже много лет: вложить руки в карманы, нащупать там два закрепленных серебряными цепочками брелока из черного дерева и потереть каждый из них, насчитав ровно тринадцать раз.