Страница 10 из 40
Не имея никаких ключей к разгадке этих загадок, Автономов занялся тем, что принялся изучать дневник от корки до корки. Тетрадь была объемна, больше 500 страниц, но самое главное содержалось, как всегда, где-то в конце.
Из дневника Автономов узнал, что барон Карл Фридрихович Сведенборг, как оказалось, был швед по национальности. Его отец был из числа военнопленных Северной войны, которые обрели вторую родину в России. Будучи женат в преклонном возрасте, имел только одного сына, который поступил на военную службу в гвардию. Сначала благодаря своему шведскому происхождению сделал неплохую карьеру, но потом внезапно оказался не у дел. Из Петербурга ему пришлось едва ли не бегством спасаться в Москву, где он и познакомился с графиней Старобельской.
«Она была как луч света в кромешной мгле – красива, необыкновенна умна, изящна, благородна, Афина и Афродита в одном лице…»
Надо сказать, Сведенборг, оказавшись у разбитого корыта своих надежд, впал в мистику, вступил в масонскую ложу и, как он сам выразился, «денно и нощно проводил над томами великих мудрецов». Встреча с только что овдовевшей и не знающей чем себя занять красавицей полностью изменила его жизнь. Именно Сведенборг заинтересовал графиню «тайным знанием». Она же предложила ему пансион и всячески поощряла его исследования.
«Удивительно, но находясь в столь цветущем возрасте, она всецело была поглощена одним вопросом – как сделать свою молодость и красоту вечной. И это тем более поражало меня, что я не понимал, зачем ей молодость и красота, если она ими не пользуется? Хотя я много раз видел среди нее множество поклонников, но ни разу не видел на ее щеках румянец, свидетельствующий о возникновении в ней искры нежной страсти…»
Бывший полковник охотно принял предложение и развернул бурную деятельность по переписке с зарубежными членами братства, выписке дорогостоящих книг из-за границы. Постепенно вокруг Сведенборга и графини образовался избранный круг друзей – кто из скуки, простого любопытства, кто ради того, чтобы приблизиться к молодой и богатой женщине, а кто из настоящей страсти к непознанному. Помимо всего прочего, Сведенборг, хорошо зная по-французски и по-латыни, обучал графиню языкам и достиг того, что присылаемые рукописи она смогла читать самостоятельно. В своем кругу они называли ее то «Афиной», то просто «богиней». Другим доставались не менее пафосные прозвища – тут были и «Пан», и «Орфей», и даже «Геракл».
Однако затем в дневнике появилось много недоговорок. В нем говорилось о встречах «друзей», о «сеансах», но что конкретно происходило на них – оставалось неясным. Многие страницы заполнили сумбурные рассуждения о природе «стихий», «энергий», о «каналах силы» и тому подобном.
Наконец появилась чрезвычайно заинтересовавшая Автономова фраза:
«Наша богиня из Афины стала Гекатой, и ей ныне ведомы все тайны. То, что я только узнавал из книг, она знает теперь на опыте».
А чуть далее –
«Тьма и свет – вот два мира. Свет становится тьмой, но тьма не переходит в свет. Богиня узнала как во тьме увидеть свет. Свет и тьма – одно».
Ещё далее –
«Пусть цена была непомерно высока, но силы, полученные ею, просто потрясают».
Дальше во многих записях он, между делом, упоминает о том, что «наша богиня совершает чудные дела». Помимо случая с заговором руки, она на расстоянии, по одному портрету или другой личной вещи, внушала нужные мысли, могла вызывать духов и заставлять других людей говорить голосами, а также беспроигрышно играть в карты.
Так, Сведенборг описывает случай, когда она обыграла одно важное лицо (какое – не ясно, но, судя по всему, из придворных государыни), ехавшее проездом из Петербурга и выиграла целое состояние. Когда же «важное лицо» взмолилось о пощаде, как поведала Сведенбогу графиня, она простила долг в обмен на одну очень важную услугу. Какую – она не сказала.
Дневник Сведенборга подходил к концу. Чем ближе к концу, тем больше он, судя по всему, начинал тяготиться своей покровительницей. Он вдруг стал жаловаться о том, что она не отпускает его за границу, повидать родных отца. Жалуется на то, что она не так, как надо использует свои огромные способности.
Дневник обрывается на загадочной записи:
«Наша богиня решилась поставить очень опасный эксперимент с зеркалами…
Далее следует чертеж.
Думаю, ничем хорошим это закончиться не может, потому что зеркала для тех, кто идет путями тайного знания, – это всегда загадка. В них можно войти, но не всегда можно выйти из них. И, кто знает, тем ли ты выйдешь оттуда, кем зашел, или кто-то выйдет вместо тебя?
Но это – единственный способ обрести то, чего она хочет».
В конце последней записи следует написанный уже чьей-то другой рукой, явно женским почерком, текст, что полковник в отставке, барон Карл Фридрихович Сведенборг скончался от сердечного приступа июня 30 дня 1786 года в возрасте 64 лет и похоронен во дворе поместья, в саду своей покровительницы.
3.
Автономов еще долго сидел неподвижно, смотря в пустоту. Читальный зал библиотеки давно опустел, стемнело, в черные провалы окон зловеще заглядывала ночная тьма. Лишь одинокая лампа за его столом, словно маяк посреди непроглядного бескрайнего океана, и – мертвая тишина.
Магические обряды, таинственные зеркала, Геката, оккультизм, чудеса – все то, что при свете дня казалось детской чушью, недостойной даже смеха, сейчас, под покровом стремительно приближающейся ночи, обретало, словно безжизненный днем упырь, напившийся свежей крови, поистине исполинскую силу. Автономов невольно поежился, и этот холодок, пробежавший по телу, собственно и привел его в чувство. Он оглянулся и увидел, что в библиотеке никого нет, даже библиотекаря. Но откуда-то издалека раздается еле слышная музыка, звучание какого-то струнного инструмента, то ли гитары, то ли лютни.
Завораживающие звуки напомнили ему что-то очень далекое, что-то знакомое, воспоминания из детства, словно ворох осенних листьев, поднятых ввысь шальным ветром, захватили его. Странная комната в разрушенном поместье, таинственный фресковый портрет, зловеще поблескивающая поверхность зеркала с оплавленной оправой и звуки... Звуки струнного инструмента и еле слышное пение, не похожие ни на что земное. Отзвуки давно погибших миров, песни давно забытых богов – тени песен, почему-то подумал он.
Не в силах устоять, словно подчиняясь какому-то неодолимому влечению, он, преодолевая навалившийся на него жуткий страх, встал и сделал первые неуверенные шаги. Сразу полегчало, оцепенение спало, и ноги зашагали все быстрее и быстрее.
Вот Автономов миновал стойку библиотекаря, зашел в книгохранилище – все дальше и дальше вглубь бесконечного леса стеллажей, забитых старинными фолиантами. Миновав книгохранилище, он уткнулся в сплошную стену, но звуки – теперь он их слышал совершенно отчетливо, так, что смог наконец определить музыкальный инструмент – это была гитара – звали его за сплошную стену, словно то была не стена, а бархатный занавес, за которым, как за мягкими, но плотными черными кулисами, прятались невидимые исполнители.
«Что бы все это, черт возьми, значило?!» – в сердцах подумал Автономов, и неприятно удивился, ибо отчетливо осознал, что очаровательная музыка настолько сильно проникла в самые потаенные глубины его сердца, что он уже не может сопротивляться ее мягкому, но такому настойчивому зову. Ему казалось, что он просто умрет от тоски, само его сердце разорвется от боли, если музыка перестанет играть, если этот дивный голос, словно шелест морских волн у ночного побережья, перестанет петь.
Это новое ощущение тем более поразило его, что он никогда собственно не питал никакой привязанности к музыке, скорее даже – он всю жизнь ее ненавидел. Здесь сыграли свою роль и родители, против воли заставлявшие его ходить в музыкальную школу: все эти нудные сольфеджио, разучивание бесконечных гамм, мертвые портреты мертвых композиторов в завитых париках, бледная как смерть с длинными костлявыми пальцами педагог по фортепиано с вечно недовольным изгибом бесцветных губ... Он ненавидел музыку все свое детство. Его сухой разум историка, разум, отдающий предпочтение фактам, а не домыслам, логике, а не фантазиям, всем своим существом противился магии муз. И вот теперь...