Встречный бой

Шоферам нашим горе горькое — им дальше всех, — rv–дели каждый раз; на дорогн–то привыкли смотреть из–под крыш железных кабин, а тут — пешочком–пешочком, с пробежками… Ладно.

По глубокой и узкой в снегу тропе Кожаный шел широкими, как всегда, но неторопкими теперь шагами, то и дело оглаживая полами шинельки снег на высоких скосах троны, смотрел под ноги, ничего не замечая ни впереди себя, ни по сторонам. Последним от батальонной кухни шел; уже и шоферы убежали со своим заплечным термосом, и мотор кухонного тягача едва–едва слышался, а потом и вовсе сник вдали, — никого близко. И лицо, главное. Можно было подумать, что Кожаный получил письмо от мамы, плохое. Или от своей любимой… она вышла замуж. Такое лицо у пего было.

Придерживаясь дистанции, я пошел за ним.

Тропа, позмеившись между толстыми и черными снизу, бронзовыми и потоньше на высоте деревьями, вильнула из материнского леса в подлесок — низкорослый ешс и лопоухий, с ушами до самого снега, — вошла в соснячок, густой и весёлый под солнцем. Уронив голову, Кожаный смотрел под ноги. Вильнув раз десять по

опушке соснячка, тропа метнулась в ложок с семейками густого разнокустья; из ложка — наискось по крутень–кому склону на взгорбок. Кожаный ни на что ни разу и в сторону нс посмотрел. На взгорбке, как на террасе, Оторвавшийся от подлеска–тот же, островком, соснячок. Трона ввинтилась в него и по–вдоль его края побежала, прогибаясь и выгибаясь, дальше. В этом соснячке наша общая управленческая землянка. К ней ответвление от главной тропы. Тут Кожаный поднял голову, огляделся и, уже не опуская головы, а выдерживая её с норовом на девчоночьей шее, зачастил шагами пошире обычных, вроде бы как торопясь пройти мимо; снег захрумкал под каблуками его сапог, полы шинельки теперь на каждом шагу оглаживали скосы тропы, так заметались. Через шагов двадцать и почти в конце соснячка ещё одно ответвление. По не в глубь зеленого и на зимнем снегу островка, а из него—в низкорослый, густой ольховник, стекающий по склону до самого овражистого понизовья с речонкой, уже подо льдом и снегом. В ольховнике индивидуальный «склеп» Кожаного, дьявол его знает когда и как появившийся, то ли он там был давно, а мы, когда сюда приехали, сразу его не заметили. В этот склеп никогда и никто не заглядывал. Неудобно потому что: командир взвода там живёт, офицер. Сам к себе никого нс зазывал, не назначил до сих пор, как было принято у взводных командиров, кого–либо из рядовых в ординарцы, чтоб было кому принести завтрак, обед и ужин, подтопить в землянке, призапа–сить дровишек на ночь — обиходить, как положено ненапечатанным уставом армейской жизни, своего офицера по мелочам, от каких нс отряхнуться и на войне, тем более во втором эшелоне, где жизнь повольготнее, можно позволить себе и роскошь. Кожаный развернулся на 15 больших делений артиллерийского круга, что равно 90 градусам географического, кто не знает, и сразу подрос па голову: сго–то индивидуальная тропка топталась лишь нм, одним, а такого, в таких сапогах, и свежий снег выдержит. Растворился, шумно продираясь в тишине сквозь паутину густо переплетавшихся веток ольховника, исчез; прошуршала затвердевшая на холоде плащ–палатка… стихло.

Я зашел в нашу жилую и обжитую землянку, сгрузил на длинный стол против длинных нар свой заплечный

ложек, толкотня. Я поставил и свой котелок рядом с тер

МОСЛицо у него было какое–то… такое… Может, и правда, что–то неладное с матерью… Вышел.

' 11 сбо чистое, солнце яркое, снег приморозило и от не

го слепит И наши на той стороне Радомышля и немей за нашими — никто не стреляет. Нс хочется обнаР>*‘‘ вать друг перед другом свою огневую систему Р

ны- ввднмость редкая и звукопрохождеиие исмючи–тельное. Только. рама» все кружила, дружила где–то далеко справа, над передним краем; “ ^

сторону, повыше нее сразу П 0 ЯВЛЯ'°1 СЯ,, S'S" от разорвавшихся зенитных снарядов. МКЗА стреляли, очевидно; пушки–полуавтоматы малокалиберной зенит ной артиллерии. 37-миллиметровые, — снаряд со взрыва тел ем — са мол н квидатором: пролетает определенное рас^ стояние и самостоятельно разрывается, если по пути не

зацепится за самолет… м ,, тя.

А черт его знает, хоть он и такой, Кожаный. И у та кнх невесты бывают, случается. Взяла н выскочила… уж замуж невтерпеж- без мягкого знака, как исключение

из правила. А человек на войне, только что из юспит< ля; с каким–то исключением в характере к тому же…

П°Вывинтившись из соснячка, тропа с присеста и уже прямиком — открытой местностью — взлетела на вз. с — бок с видом в сторону Радомышля; на взлобке олнндаж ЦП Только там, на открытом месте, тропы вроде бы вовсе и нет. Там комбат велел без нужды не топтаться; непременно с рассвета, днём, дотемна — веткой лапника заметать следы за собой, кто пройдет.

Я свернул в ольховник. Шел тихо, как положено разведчику и в своем тылу, чтоб не разучиться ходить так, когда надо, в боевой обстановке.

Землянка с перекрытием в один накат; из жердо ick той же ольхи. На этом, с фронтового позволения накате _ п три–четыре пальца лапника, в полтора–два паль па земли Иуже приличным слоем снег. Вход совсем–совсем не глубокий; и для недомерка мелковат, — занаве–шен лишь плащ–палаткой. Трубы нет. И никаких признаков жилого духа из–под плаш–иалаткн чтоб хоть что–то чуть–чуть теплое, а шло из жилья на волю. И впрямь индивидуальный склеп, а не землянка. Тихо. Может, Кожаного уже и дома нет?..

Сразу: откинув полу плащ–палаткн, я головой влез

в землянку.

— Разрешите, товарищ гвардии лейтенант?

С яркого солнечного света в полумрак, а видно: и внутри… ямка — индивидуальный склеп. Окошечка с дырку от бублика, и такого нет. Печурки и не было. Пол земляной и высокий, нары низкие–земляные; на них лапник, ничем не прикрытый. Кожаный дома.

В ушанке с опушенными клапанами, в шинельке с поднятым воротником, на руках пятипалые шерстяные перчатки, пальцы вылезают наружу, — он сидел на нарах, укутав колени полами шинельки, сжав колени; на коленях сложенное вчетверо вафельное полотенце, на полотенце котелок. В сыром и заиндевелом холоде запах едва–едва теплившейся картошки с тушенкой. Алюминиевой ложкой, наполовину без ручки, ел из котелка; сгорбившись и втянув голову в плечи, плакал. Себя жалко, может?..

Лишь вздрогнул на шорох плаш–палатки, на мои голос м __ как закостенел. Только голову нагнул ниже; губы уже были сжаты… с набитым картошкой ртом; и плакать, и дышать перестал.

РПД стоял в узком проходе между занидсвсвшен стеной и заиндевевшими сбоку нарами, в дальнем углу землянки, на лапнике — в полный рост; прикладом в пол. дульным срезом в кроплю, сошники лапками вниз, как по стоике «смирно». 11а круглый диск, как на зад, накинута юбкой портянка; раструбленный срез ствола повязан чем–то белым, как платочком, — чтоб земля из перекрытия не сыпалась на диск, в ствол. Чисто — «тегя Мотя, подари свои лохмотья»; мостилась, мостилась — устроилась в углу, как ей поудобнее, ещё и кровлю голо–пой подпирает, чтоб не обвалилась. Рядом с РИД, на лапнике, подстеленном потолще почему–то, сумка с дополнительными дисками, початая цинковая коробка с патронами.

— Разрешите?

Кожаный вздрогнул. Не кивнул, а именно вздрогнул.

Лишь головой. Склонился к котелку ещё ниже. Чтоб глаз не было видно.

Согнувшись в три погибели, прижимаясь к заиндевелой стене, я пролез мимо него в дальний угол, взял РПД, сумку с дисками. Оставив ложку в котелке. Кожаный шаркнул украдкой под носом и по глазам, спрятал руку в котелок, как если бы и не вынимал се оттуда. Задом, задом, чтоб не разворачиваться в теснине — ненароком чтоб не соскрести гвардии лейтенанта с нар, я вылез из сиротского склепа, осталась лишь голова в нем.