Встречный бой

Встречный бой.

Анчишкин В. Н.

Посвящается

советскому солдагу–минометчику

I

С гвардии лейтенантом мы не поладили сразу.

Под Фастовом немецкие «хейнкели» саданули пс только что развернувшимся для атаки «тридцатьчетверкам», краем полосы бомбового удара пропахали и наши батарейные огневые; из четырех минометных расчетов остались лишь два — один взвод.

Под Брусиловом… Одноэтажная кирпичная баня на окраине, за ней глубокая, как противотанковый ров, канава с проточной водой, через нее крепенький, и тяжелый танк пройдет, мосток без перил. За канавой молоденький подлесок, переходящий в высокоствольный, мрачный ельник; за ельником поле. Комбат поставил огневые в подлеске, НП (наблюдательный пункт) — за ельником; метрах в десяти от ровной стены высоких деревьев; обыкновенные, а вместе с тем самые падежные на войне временные укрытия — щели по грудь, с брустверами под горло.

Справа от нашего НП стояла батарея за ночь вкопавшихся в землю «катюш» на прямой наводке; слева и почти что рядом стала только что подоспевшая батарея 122-миллиметровых гаубиц.

Ни одного хотя бы отделения пехоты для прикрытия — впереди голое поле.

Из села за полем, соломенными крышами хат и маковками садовых деревьев слившегося с линией горизонта, и не рано утром, как обычно, а уж солнце поднялось высоко в охолонувшее к концу ноября чистое небо, — без артиллерийской подготовки, без предварительной бомбёжки немец рванулся к Брусилову; вдруг для нас.

С белыми крестами на черных башнях панцири, как

называл фрнцевскне танки наш комбат, сразу на полном скорости вылетели из села, комбат тут же сделал но ним первый выстрел — залпом всей батареи; немецкие автоматчики, десантом облепившие броню, посыпались наземь.

Артиллеристы и до карманов не успели закопаться в землю, — побросали лопаты, кинулись к своим на высоких лафетах, с высокими бронешитами, короткоствольным гаубицам; полетели в стороны не успевшие и привянуть ветки маскировки — «Прямой наводкой!.. По танкам!..» — пошли вкруговую маховики подъемных и поворотных механизмов.

Огневым вихрем, как стелющимися над землей молниями, «катюши» смели с брони оставшихся после наших первых мин автоматчиков; одни за другим загорелись два панциря. Хорошо отработали гвардейские минометчики. И тут же, под шумок — задом, задом их «студебеккеры» с опустевшими направляющими выползли из своих окопов, — гвардейцы уехали з лес в Бру–силов. Заправляться и заряжаться поехали; жаль, забыли дорогу к своим опустевшим окопам, нс вернулись.

Наш комбат стрелял; не давал десанту вернуться на танки. Прилизанное первыми ночными заморозками, серо–бурое от пожухлой, влажной травы осеннее иоле, где автоматчики залегли, то тут, то там расцветало черными маками разрывающихся мин. Каждый цветок, когда ещё целый, величиной сразу в два панциря.

Незаменимая припарка для пехоты, выбравшейся из укрытии в чисто поле, наша мина. Ровно пуд. И с осо–бинкой. Падая с неба почти что отвесно, только что коснется носом земли, разрывается мгновенно; хлесткий, с громовым треском взрыв и — весь на поверхности; на двадцать пять метров вокруг любая лежачая, на пятьдесят метров стоячая живая цель–наповал. И с характером. мина. Любит чистенькую, как отработанную кисточкой, воронку. Пусть и не глубокую, но кругленькую, будто из–под циркуля. Точно в центре–многоперьсвон стабилизатор… все, что остается от нее, на память. Не все. Разрываясь, она, как железной метлой, осколками и взрывной волной отметает и от воронки, что лежит на земле и не успело ухватиться за нее корнями. Чтоб и вокруг воронки было чистенько.

В бинокль хорошо видно. Взрыв черным маком —

автоматчик в грязно–зеленой шинели, с коротким шмай* ссром в руке колодиной откатывается в сторону, прикипает к чужой для него земле навечно; взлетают гофрированные коробки противогазов, катятся каски…

А фрицевские танки, лишившись десанта, сразу словно бы ослепли: остановились, водили прямыми хоботами башенных пушек вправо–влево, принюхиваясь, где что перед ними. Принюхались, вонючки. Пофыркав из выхлопных труб едучнм дымом от синтетического бензина, опять–на полной скорости, прямиком на нас. Гребли взблескивающими на солнце гусеницами холодную и сырую землю открытого поля так старательно и так яро, что позади них, в бинокль видно, оставались нс только сизоватые клубы дыма, а и пыль поднималась, откуда только она взялась там. Строчили из пулеметов трассирующими, гвоздили из пушек осколочными, как взбесились. На опушке леса — громкий треск прошивающих воздух пуль, их звонкий стук по стволам елей; оглушающие взрывы снарядов позади нас и перед нами, хряск перебитых надвое, обрушивающихся деревьев, свист и визг раскаленных осколков, перебивающих ветки, с шипом втыкающихся в землю, — обвалом железо, комья земли, еловый лапник — в шели, на голову. И гаревый чад; дышать нечем…

Мне нравилась 122-миллиметровая гаубица. Выстрел мощнейший. Не дробит мозги, однако, не оглушает до отупения, как танковая или противотанковая пушка, если стреляет рядом, и, не дай бог, из–за спины — через голову. У 122-миллимстровон выстрел мягкий, можно сказать даже — женственный. Сотрясает весь организм. Но жить рядом с ней можно. И точность стрельбы, как у снайперской винтовки. А убойная сила — угодит снарядом хотя бы и в тот же танк, хотя бы и осколочным…

Тяжелыми снарядами и безостановочно гаубичннкн прямой наводкой садили по набегающим на нас танкам: у одного голова слетела, второй, потеряв гусеницу, развернулся, подставив борт, ощерился оголившимися катками, и тут же, не успев повернуть башню пушкой в сторону леса, накрылся с головой сотканным из огня и смолистого дыма одеялом, третий танк, подпрыгнув, взорвался и развалился, как наскоро сколоченный гроб, — панцири тем не менее не останавливались и не сбавляли хода, летели, как если бы у них были билеты в брусн–ловскую баню, а в бане вот–вот перерыв, двери закроются.'Ещё бы пару залпов прямой наводкой по ним из «катюш»!..

Слишком много для одной батареи 122-миллиметровых было немецких танков, если б батарея и успела д их атаки зарыться в окопы, если б фрицы сразу и не разбили одну гаубицу, а потом не заставили замолчать

Хорошо ещё, что наш комбат так и не дал автоматчикам подняться — они безнадёжно оторвались от своих панцирей, — а то бы и нам с нашего НП, и тем немногим гаубнчникам, кто остался в живых, не уйти ни одному…

Там, на опушке высокоствольного и мрачного ельника, а потом в лесу мы потеряли половину взвода управления батареи; командиру взвода, лейтенанту Смолину, которого я успел так полюбить, так ему верил, осколок от разорвавшегося снаряда из танковой пушки угодил в голову, чуть повыше виска. И ранка вроде бы маленькая. и кровь только что брызнула из нее, тут же и пошла тихо, сразу и стала, — а насмерть.

После тяжелых оборонительных боев под Брусиловой пас отвели в тыл на доукомплектование.

Тут мы и встретились с гвардии лейтенантом.

2

Отдельный батальон, в составе какого помимо нашей батареи 120-миллиметровых минометов было ещё две 82-миллиметровых, доукомплектовывался живой силон и техникой во втором эшелоне фронтовой обороны под Радомышлем. Те же огневые в обезлнетевшем раз–нокустье по–вдоль речонки с овражистым ложем, тот же НП на облюбованной комбатом высотке; телефонная связь между ними, круглосуточное дежурство возле минометов и v стереотрубы, — только что без воины. Землянки для жилья с перекрытием и нарами, двери занавешены трофейными одеялами и плащ–палатками, а в стенках норы–печурки, из них — норы–трубы; чтоб можно было, когда самолетов нет, подтопить для тепла.

Сзади, за пролеском, деревенька, от какой уцелело лишь несколько хат. Одна из уцелевших, неказистая хатенка с просевшими едва ли не до земли подоконниками, земляными полами в двух комнатках, разгороженных