Страница 52 из 57
— Я понял вас, Станислав. У него была удивительная способность своей искренностью располагать к себе искренностью. Я ему тогда, иочыо, все о себе рассказал: где жил, как жил, как на войну попал, где воевал, как воевал — все, что можно о себе сказать…
— «Твое решение, Стась? Мгновенно!.. За Россию Советскую!» — помимо того, что ещё мое личное, это,
главное, заставило меня и из фронтовою госпиталя дезертировать… «Без резервов для себя». Только одно временное удостоверение в кармане, что медаль «За отвагу» моя. Никаких документов. До самописка в пазухе.
С пяток на носки, с носков на пятки — Кожаный раскачивался, закинув руки за спину; смотрел на середину пятачка глазами напряженно думающего человека, задумавшегося про что–то про свое.
— Так я к чему вообще…
— Ну.
— У капитана Доронина он научился. — Кожаный поднял голову. — «Твое решение, Сгась? Мгновенно!.. И полная взаимозаменяемость» — это комбриг наш, присмотритесь. А закладывать мины замедленного действия в душу и в голову — у нашего замполита, к нему присмотритесь.
Кожаный смотрел на меня, как первый раз встретились.
— Хитрый мужик, товарищ гвардии лейтенант: дружил только с теми, у кого можно научиться…
Кожаный вдруг признал меня:
— Кем вы мечтали стать, Станислав?
— В горный институт хотел… в шахту. Знаете, сколько в Кузбассе угля?..
— А я, знаете, хотел стать танкистом. Столько специальной литературы перечитал в Академии бронетанковых войск! И в автодорожный техникум пошел…
А я спохватился:
Можно, чтоб это было не за счет моей минуты, товарищ гвардии лейтенант? — Я показал рукой на середину пятачка. — Хотел про одно спросить, мы заехали в другое… по сути дела вместе и ответили на то что я хотел. ’
Хорошо. — Кожаный опять стал раскачиваться.
— Я вас когда–нибудь обманывал в чем–нибудь, товарищ гвардии лейтенант?
— Нс помню такого случая, Станислав.
— А вы меня?
— Нет. Нс договаривал кое–что. Так это…
„ Я понятливый, товарищ гвардии лейтенант: не найти человека, какой и по пьянке выложит все, что у него
за душой, а командиру в армии и не положено говорить своему подчиненному все, что он может сказать… так никогда никакой дистанции не будет между старшим и младшим, а в армии она должна быть, хотя бы для той же дисциплины. И вообще… Ладно. Вы поверили тому, что я вам сказал про себя: где был все эти пять месяцев и куда шел, когда увидел наш «шевролст» на большаке…
— У меня нет оснований не верить, Станислав…
вам.
— Я не спрашиваю тут, товарищ гвардии лейтенант, я напоминаю уже известное. А вы верите, что я про себя вам все рассказал? Вопрос.
— Да.
— Правда это или из–за «экспериментальной» ноги?.. Меня аттестовали непригодным для строевой службы, товарищ гвардии лейтенант. — Я рассказал ему всю правду; ни разу он меня не перебил каким–либо дополнительным вопросом, не остановил каким–нибудь своим суждением. Я попросил: — Нс надо только, товарищ гвардии лейтенант, прошу, чтоб кто–нибудь знал про это. Смешное есть… в «экспериментальной» ноге. А смешное, как свег: не удержать за хвост… Я боюсь профессора, будущего академика. Он такой, что если я и в немецком окружении окажусь, а он узнает, где я, и туда пролезет — вытащит меня и оттуда, отправит в глубокий тыл. Не меня, понятно, а мою «экспериментальную» ногу — будущее в его науке и истории нолевой хирургии; меня лишь как помпохоза и физкультурника — сопровождающим приложением к «экспериментальной» ноге, поддерживающим в ней жизнь. Такой человек. Слезно прошу вас, товарищ гвардии лейтенант…
Стоя против меня, набычившись, глазами напряженно думающего человека глядя в землю на середине вытоптанного пятачка между нами, Кожаный раскачивался и раскачивался, забыв за спиной руки, — мне было не до того, чтоб хотя бы подумать: «как взрослый…»
— Я никогда не боялся и не боюсь никакой ответственности, Станислав. Бею жизнь я боялся и буду боягь–ся предательства. — Глядя все так же в землю, пошатываясь. — Когда товарищ предает товарища… Как жить, когда вера в человека теряется? В людей.
— Вы считаете, что я вас предал, товарищ гвардии лейтенант?
— Нет, Станислав. На вашем месте я, наверное, поступил бы точно так же. Определенно — так. Да я. собственно, и поступил так: о том, что я сам выдернул осколок у себя из затылка, кроме вас, никто в батарее не знает. В бригаде. Во всей армии.
— Стало быть, у нас с вами счет «один–один» — «ничья», как любил говорить капитан Щеголихнн? Товарищ гвардии лейтенант?
— Пожалуй… В этом счете есть даже что–то символичное… Ничья, Станислав. И хорошо, что вы мне сейчас об этой… вашей «экспериментальной» ноге рассказали. — Он вздохнул на всю глубь груди и хукнул, как камень с плеч наземь. — Спасибо за откровение. Я этого вам никогда не забуду.
— Минута прошла: откровение может идти? Товарищ гвардии лейтенант? — Я показывал рукой на середину вытоптанного в траве пятачка.
Кожаный посмотрел на меня, на мою руку, на пятачок — согласно покачал головой.
— Хорошо. — И опять покачал. — Все правильно, ефрейтор. Хорошо. Только не нукайте при мне, пожалуйста, а то я уже и за собой нс могу уследить… скоро буду вслед за вами нс только нукать через каждое слово, а и в анкете буду писать, что я из Анжеро—Судженска.
Хорошо поговорили. Откровенно.
И хорошо, что потомок даурского казака не вылез в ту минуту из офицерской землянки. Пареньки, с которыми мне доводилось за мою жизнь, с детства, разговаривать «откровенно», обиды на меня не держали за недоданное. А мне в ту минуту, возле офицерской землянки, было плевать на все, кроме чести с верой в товарища по войне. Штрафная рота? «А какая разница с танковой бригадой в наступлении… минометной батареей в танковой бригаде»? Такое настроение было в ту минуту.
46
После физзарядки и туалета Мишка Автондилов построил взвод возле землянки управления, доложил Ко–жаному, как положено, Кожаный поздоровался, ему ответили, как положено, он тут же велел мне выйти из строя, я вышел. Весь взвод управления новый. Кроме Мишки. Кожаный официально представил меня разведчикам, радистам и связистам; сказал, между прочим, про то, что я награжден орденом Красной Звезды, ещё не получил потому только, что находился в госпиталях на излечении по случаю тяжелого ранения и общей кончу «ж. Про последнее, между прочим, мог бы и не говорить, потому что к «контузии» за последнее время стали подвязывать разное… такое… что иногда и обидно человеку может сделаться, хотя с ним и шутят. Никто в строю тем не менее и взглядом не выказал ничего подобного… обидного насчет контузии. Пацаны ещё, хорошо. Кожаный велел разведчику с голосом вчерашнего часового в кустах, статью и шеей Ивана Пятых принести из землянки РПД и все, что положено к нему для занятий по обучению управленцев действиям с ручным пулеметом при развертывании батареи в боевой порядок — во встречном бою, в обороне.
И что–то такое, что–то такое было в нем в эту минуту… Девчоночка в офицерском костюме и хромовых сапожках, с погонами лейтенанта. Гвардии лейтенант. Чистые с лучистой синью глаза и мягкие, вишнёвые губы; нежный подбородок, нет лишь ямочек на нежных щеках. Глаза, главное. Под утренним чистым небом — тихий родничок, когда солнечный луч к нему ещё не добрался, а на травянке, рядом, росинка. Сколько же ему, и впрямь, постоянно сил надо тратить, чтоб спрятать все это свое девчоночье, да ещё такое, отгородить от кирзовых сапог в грязи то ли в снегу или в пыли, от потных гимнастёрок то ли обледеневших шинелей, от чугунного слова из крайней устали то ли прямого матюга в раздражении, выказывать себя при том при всем в минуте за минутой, изо дня в день, и в бою, выказывать и выказывать гвардии лейтенантом, командиром взвода управления минометной батарея 3-й гвардейской танковой армии; помимо этих затрат найти ещё силы, чтоб служить в своем взводе, воевать в батарее так, как он служит, воюет, — из чего в себе все это берет он?..