Страница 48 из 57
роиал из штрафбата. Так там его какие–то друзья, п штрафбату, взяли и «похоронили» в братской могиле чтоб его трибунал не искал. А он с побитыми ногам «Вперёд, на запад!» — из самоходной пушки по немей
КИМ тжпгои лили*
ким танкам садит.
— Ну!
— В дугу согну — коромысло будет. Я придумал уЛУХ. Свои же ребята и у танкистов, самоходчико бригады. Только — круговая порука, понимаешь? Деле то для человека важное и серьезное: расстрелять могу за дезертирство из штрафбата, как пнгь дать. A tv свои, не чужой, Стась. Значит, и… только для тех ког можно доверить такое. Помни и ты.
П 0Ч«™ XVthI Не СМерТЬ Страш,'а: страш"°- если 1,1
— А я про что? Война, Стась!
За капитана Щеголихнна, Л 1 иша?
— За нашего комбата, Стась. И-дай бог, чтоб вс(
кончилось.^*1" “ Слухах' а не СМерть' " что 6 все *орошс
Я взял и выпил. Все, что было в колпачке.
“ Плесни, Миша, ещё капельку — на глоток.
— Uro! В госпитале научился?
— За Петю, за Васю, за Юрку — за наших ребят Пятыха П 0 СЛе как,,х не осталось никаких и надежд. И за
п о 7 ПРавильно* Стась: с этого надо было начинать И за лейтенанта Смолина. Где твоя бадья?
А как «О–ольо–о-о» Сережка Дерябин погиб, ты
видел?
— Сейчас, подожди, сейчас… не пролить бы.. Так после того, как мы стали подходить к Проскурову, знаешь что было? Под Черным островом по батальону танков и самоходок с нашей и с немецкой стороны становились друг против друга и били в упор — кто кого первый переколотит. Там, будто, Щеголнхина второй раз Стась
— Как Петю Зарембу? ’
— Так нет могилы капитана Щеголнхина возле Черного острова — мы искали. Ни индивидуальной, нив братской могиле…
— Миша, ты мне на руку льешь.
— Ладно… Так знаешь, уже двоих лейтенантов присылали из корпуса — на нашу батарею, комбатами. Ком—Гфш отправил обоих обратно: не надо, свои кадры будем выращивать — у нас свои есть, кого выдвигать. А все равно: лейтенанту Шраму третью звездочку на ногой не даёт, и. о. с него не снимает. Щеголнхинское место для щеголихина бережёт… если комбат наш найдется — вернётся.
— А Шрам?
~Z Ему помогать надо, Стась. Поддерживать его надо. Старичков в батарее уже вообще… снять один сапог–на пальцах пересчитать можно. До Щеголихина ему никогда не дотянуться, но тянется — уже хорошо. Нс чужой… v
Люди разные. Одинаковых, как зубья расчески, не оывает. С хорошим командиром солдат и против смерти не сирота Так на войне, и никуда от этого нс уйти. В душе так. А над тем, что в душе, нет ни лейтенанта, ни манора, ни генерала, ни бога.
“ Главное, молодежь надо учить, Стась. Все лето не просидим в этом лесу… Под селом Окоп, под Черным островом давно прошлогодние полынь и зеленый бурьян, па середине воронка — до самых краев. А впереди «Впе–запад!» — наша пора, Стась… Давай пей, раз
В няЬЛ вовобщеД° 0Н здесь. Капитан Щеголихии. и нашей батарее. Он никуда не уходил от нас… И ребята… ч, ам увидишь, присмотришься…
42
… на меня видно, переживаний свалилось, по сути дела лишь в один вечер, — никак не мог успокоить^ „ уснуть, думал. Два–три раза вздремнул… ходу’ так и 8 Лреме само по себе …Думал, думал, обкаты–полгмялооИтЛПОДСТНЛКе из веток> как ,,а колосниках, додумался. Только что предзорье торкнулось в окна в
торце землянки, принялось размывать на нем мраморную полировку ночи, и сквозь чуток просветлевшие стекла чуть–чуть, а просочился робоиький свет, я не стерпел … тихо С… с «ар» оделся и духом вышел на
вол ю.
…и родимая батарея, родной взвод, а в сыроватой от земли и корней теснине под низкой кровлей мужики спят покатом и плечом к плечу, солдаты, душно.
Свежий воздух ключевой водой и сам по себе полился в грудь, распирая так, что и потянуться с хрустом в мослах не лишнее.
Первым — тугим и пахучим земляничным соком уже залнловилось предзорье, нежным цветом поднялось над землей; на фоне его копны русского клена, вездесущей берёзы, лесного тополя с рваными прогалинами в черных кронах; ещё ночная, а по–южному теплая тишина в сухой траве, в густых кустах между деревьями — в просеивающем синий цвет зените небо с нахально мигающими звездами.
Кто–то прокашлялся, как с удушья, возле офицерской землянки. Я тихо прошел по дорожке… на скамейке из берёзовых жёрдочек сидел Кожаный, один, курил папиросу. Одет. И с липа… будто нс ложился с вечера. Отступать было поздно; заметит, подумает, что я от него убегаю.
— С добрым утром, товарищ гвардии лейтенант. — Я козырнул, как положено, пристукнул каблуками.
Кожаный поперхнулся дымом и закашлялся. Стал красным. Папиросу не спрятал и не кинул. Посмотрел на нее… слишком лихо стряхнул пепел. Одним пальчиком. Как ухарь–барышня. Лихо затянулся дымом, на всю глубь груди. Позеленел. А сдержал кашель. Во как умеет. Так подмывало спросить: «Учитесь?» Нет, лучше так: «Давно курите?» Наверняка стал бы рассказывать, как ещё в далёком детстве он с приятелями прятался п школьных туалетах от учителей, дома — за дворовыми помойками, от родителей, — ещё там овладел этим головокружительным и тошнотворным искусством. А не курил. И не пил. Свои папиросы, какие ему давали офицерским панком, и наркомовские «по сто грамм» отдавал Щеголнхину. При мне. Тот его сахаром н конфетами, где–то доставал, подкармливал.
Интересно. В запасном полку я с внуком белорусского академика в одном отделении был. Паренек рассказывал. Они эвакуировались из Минска в Томск, лишь началась война. Дедушка в университете стал работать. Какую–то там кафедру ему дали. А карточки. Карточная система. Простые карточки, потом с литером «Б», а потом с литером «А» — высшая категория в системе снабжения трудящихся продуктами и промтоварами. Дедушке дали «А». Так его подчиненным на его кафедре, крас–иомордым гиревикам в науке военного времени, каждому из которых нужен для одного приема литр водки, чтоб захмелеть хотя бы на один глаз, давали только одну поллитру водки на месяц по их карточкам, а де* душкс–академнку, который давно на ладан дышал, вообще ничего не пил, на красные праздники от двух наперстков сладкого вина в стельку, ему давали на его карточку полтора литра водки на месяц. Внука академика спаивали…
— Чему вы улыбаетесь, ефрейтор?
Уже надо было оправдываться, не госпиталь, где можно было и майору сказать, чтоб подождал.
— День хороший будет, товарищ гвардии лейтенант.
— Все в лагере спят, ефрейтор… кроме часовых.
Видно, я все же ожирел и разнежился в госпиталях,
если разучился уходить в сон мгновенно, через минуту просыпаться… оказывалось, что несколько часов кряду или всю ночь проспал.
— В госпитале отоспался, наверно, впрок, товарищ гвардии лейтенант. А вам тоже не спится?
— Станете когда–нибудь офицером, ефрейтор…
— Мою военную судьбу военкомат пустил по другой дорожке — выше старшинских погон не подняться, как нашему старшине батареи — товарищу старшине Миро–ненке.
— Все ещё жалеете, что ваш военкомат… не распределил вас в офицерское училище?
— Так нам, товарищ гвардии лейтенант, и на троих хватило бы того окопчика, какого Иван Пятых не докопал. На «Офсайде». И для генерала, для маршала больше не надо. Родина одна для всех. Была бы совесть чиста.
— Грамотно.
— Всеобщее и обязательное образование..,
— Политически грамотно.
— Одна Советская власть для всех…
— Военно–политически грамотно.
— Гак те же политинформации, те же лекции и в госпиталях. Одна армия — рабоче–крестьянская, советская.
— Разумно. — Поставил круглую гербовую печать Кожаный и посмотрел открытым — черным, не успевшим посинеть в лиловой сутемни взглядом; волосы на бровях, по сторонам от пилотки, однако, уже высветлились.