Встречный бой

НП нашей батареи там, юго–западнее Шепетопкн, в верховьях Горнни, так и не было — такого, какой мы обычно делали: окоп полного профиля, стереотруба в средней ячейке, связь не только с огневыми, а и с пехотой, тихо накапливающейся для прорыва обороны, и—точное определение для батареи, куда, когда и как стрелять. С наших огневых не сделали и одного выстрела.

Ночью, как потом оказалось, пришел из тыла в кромешной зге, без шлепанья в грязи, без бряцанья лопатами и котелками, без голоса пеоеправнлея на ту сторону речки штрафной батальон. Весь из бывших офицеров, проштрафившихся кто в чем на войне, из всех родов войск. Утром штрафники должны были пойти в разведку боем. Чтоб попробовать немецкую оборону на зубок. Если удастся, овладеть траншеями первой линии обороны. Л главное — вызвать на себя огонь прогивннка

из всех видов оружия и всех мест, где немцы прячутся со своими огневыми средствами в своей обороне. Чтоб потом, во время артподготовки, раздолбить пулеметы, уничтожить и подавить артиллерийские и минометные батареи, распотрошить пехоту в её укрытиях — проложить путь нашей пехоте, которая пойдет на прорыв обороны вглубь и вширь. Зачем перед наступлением и производится разведка боем. Чтоб заведомыми жертвами, меньшими, избежать потом жертв ббльших, а может и больших.

Штрафники, пошли в свою разведку боем задолго до рассвета. В кромешной зге, с запасом темноты. Без артиллерийского сопровождения, без сопровождающего гула танковых моторов, лязга гусениц. С автоматами, гранатами, ножами ушли. Тихо и без голоса. Их появление сразу в окопах немцев, их молчаливая ярь — единственная дорога к возвращению в свое прошлое, дорога безмолвия через собственную кровь, свою смерть… в свою честь, — штрафники подмяли немцев в первой линии их обороны; те не успели прокричать что–нибудь по–своему. Штрафники прошли вторую линию. Вышли в тылы немецкой обороны…

Без артиллерийской подготовки на том участке — наша пехота сразу вошла в прорыв, наращивая удар штрафников, расширяя прорыв. За пехотой рванули вперёд танки…

Пролетая вместе с танкистами свободным коридором вперёд, наши батарейцы видели штрафников, бывших офицеров, раненых и убитых. Никому не удалось увидеть нашего комбата, бывшего капитана Щеголихина, то ли что–то услышать о нем. Война–то одна на всех. Хоть и в штрафбате. Как Родина одна — одна на всех.

Наша батарея, пролетев по степным, раскиселившнм–ся дорогам и по вязкому бездорожью мимо степных сел Окоп, Дснисовка, Туровка, ночью была уже в Теофипо–ле — далеко в тылу у немца. Вместе с бригадой, понятно, не одна.

Святая незадача войны. Обидная. Комбат велел хоронить солдат, сержантов и офицеров нашей батареи там, с какого места погибший отработал последний свой бой: на НП то ли на огневых. Приказал и его, если убьют,

похоронить так же. Где–то там, на северо–западе Пре скуровщины, в степи возле деревни Окоп, куда дошл штрафники и там блокировали контратаки немца пока мы пролетали в стороне от Окоп к Теофиполю похоронили будто нашего комбата, в общей могиле, — привез слух из тыла начальник артснабжения naujei оригады, ездивший на корпусной артсклад и за мина ми для нашего батальона. Фронтовая судьба–немилосец дина. г

В батарее узнали о гибели комбата, когда мы был! уже южнее Проскурова, под Ярмолинцами — батаре–снималась с боевых порядков.

Мишка Лвтондилов с окопов пехоты над речкой, гд< «прорывали» оборопу противника перед началом Про скуровскои операции, принялся ставить везде, где бата рея разворачивалась к бою, — как только батарея снима лась с боевых порядков, он брал колышек, приготовлен нын загодя, приколачивал к нему фанерку, из своегс вещмешка, карандашом на фанерке писал: «Здесь бы/ ИИ минометной батареи капитана Щеголихина Д. Наставил такой указатель на бруствере окопа нашего НП и тут, под Ярмолинцами. Мишка не поверил, что капи тан Щеголихин погиб, похоронен в общей могиле, — вы пул из своего вешмешка колышек, фанерку, написал на фанерке — «Здесь был НП минометной батаре,, капита на Щеголихина Д. И. — он вернётся сюда, граждане!» — приколотил фанерку к колышку и воткнул указа, ель в бруствер окопа. 7 7

Лейтенант Шрам, гвардии лейтенант Кожаный видели, как он это сделал, ничего не сказал,,. Сами подошли и стали возле указателя.

В ту минуту подъехал на своей командирской «tdh–подошетВе^К€Э К нашемУ полковник, комбриг. И он

На войне такие случайности — не случайности–такое совпадение — всего лишь стечение обстоятельств и 3 тут В 0 ЙНЗ делает о^нноегьк, Случилось такое

ПЬямГи ^СТ 0 ЯЛИ втР°ем- Комбриг ничего не сказал. Шрам> и Кожаному, если сам наш комбриг не сказал

ВР°Де бы И слова сказать ни к чему. Молча постояли, пошли молчком — разошлись.

И везде до конца Проскуровско—Тернопольской опе–рации, где батарея разворачивалась в боезые порядки, а потом снималась, Мишка ставил на МП такие указатели.

И — уже после того, как бригада вышла из боев на доукомплектование. Документы посмертно восстановленного в чести капитана Щеголихина, его ордена и медали председатель военного трибунала нашего корпуса сам привез в нашу бригаду. Комбриг попросил его сделать так. И последний орден — «Отечественной войны I степени», каким по представлению комбрига наградили нашего комбата, а комбат не успел получить этот орден и подержать его на ладони, — председатель привез — взял его как–то в наградном отделе армии, хотя и сам командарм был всегда против таких вольностей. Комбриг. будто, открутил и снял со своей гимнастёрки свой орден «Отечественной войны 1 степени», на то же место на своей груди приколол и прикрутил орден капитана Щеголихина. Начальник штаба бригады, будто, сказал ему:

— Нет стыка. Во временных удостоверениях на ордена и на знаках — номера расходятся…

Комбриг вынул из кармана свое временное удостоверение на свой орден «Отечественной войны I степени», положил перед начальником штаба:

— Будешь в наградном отделе армии, перепиши удостоверения… или номера знаков в удостоверениях перепиши. Как сможешь, так и сделай.

В штабе бригады на капитана Шеголнхина подготовили похоронную, сопроводиловку на его ордена и медали. чтоб отправить их родителям нашего комбата: в нашей бригаде, значит, погиб их сын. Комбриг сам написал письма родителям Дмитрия Ивановича Щеголихина, в комитет комсомола шахты, с какой наш комбат рванул на войну. Хорошие письма. Видели. И то. Почти два года провоевали вместе, комбат и наш комбриг. __

И я на месте комбрига сделал бы так же: и второе письмо написал бы — в комитет комсомола шахты. Комбриг и сам через комитет комсомола своей шахты прорвался в тридцатых годах в армию, — выступал у нас на собрании, сам говорил.

Комбриг почему–то велел пока что не отправлять родителям капитана Щеголихина похоронную на их сына,

ордена их сына, — приказал попридержать похоронную, ордена и медали в штабе бригады — повременить…

40

И ростом против комбата Щеголихина не тот, и стать нс та, и походка — на каждом шагу словно бы землю под себя подминает, как медведь на гору. И упитанность… какая–то. Интересно. Как только бригада'вышла на доукомплектование, через неделю, глядишь, уже: вальяжность в движениях, выбритые без единого пореза щеки залоснились. Вольно споро жирок в нем вязался. А пошла бригада в наступление, двух–трех дней не прой–дето — рее уже съехало; только лоб' все тот же — большой. Как у медведя. Порода такая то ли от переживаний — оттого, что смерть рядом?..

И взгляд — черных и опущенных, как у соболя, глаз. Вроде бы постоянно что–то не то п не так в его жшни — на белом свете вообще! — что–то недодано лейтенанту Шраму… по его судьбе, как должно было бы. А и хитрый. Взгляд. Буравит, буравит и — полился улыбочкой из глаз, подтягивая и растягивая кожу на скулах, поднимая уголки рта: все, мол, готов, мол, голубчик, — понятно, кто ты и что ты. Определил характер, значит. Минуты, однако, не прошло, стоило при нем повернуться, сказать что–то, — опять — как если бы сам себя спрашивает: неужто ошибся в определении? И опять: буравит, буравит уже другая улыбка. Переменилось мнение о человеке. И — тихое, как из–за угла, удовольствие: ишь ты, хотел спрятаться, а вот и отыскался, голубчик, видно где ты…