Встречный бой

Сер–жа–а-антом мгновенно сделаю, марш в батарею. Комбат выхватил вгорячах пистолет, а куда и как ни ударит в «тридцатьчетверку» рукоятью, из–под писто–лета лишь искры, а пистолет от брони, как горошина.

И Иван — герой–челюскинец — даже такой соблазн: враз стать командиром отделения радистов и сержантом! не взял; хоть и впрямь противотанковой гранатой в «тридцатьчетверку».

Щегол и хин! Воевать не с кем? — Or головной машины ротной колонны побежал к нашему комбату командир роты, тоже капитан. — Броню мне царапать зубочисткой, голова и два уха! — будто от этого «тридцатьчетверка» вид потеряет.

Комбат и на него:

— Я твоих танкистов сманиваю в батарею?!

Радистов месяцами учат на радистов, а они у тебя

катушки с проводами таскают! — обеспокоился и ротный танкистов. — У меня стрелка–радиста убило — без стрелка–радиста экипажу воевать? Кому нужны в бригаде «тридцатьчетверок» твои самоварные трубы?1

— Я за «самовары» зубы повыбиваю!

Командир роты танкистов тоже выхватил пистолет. А малый, к тому же, на пять лет старше нашего комбата, не из библиотекарей или портных, — руки — клешни такие длинные и сильные.

Из люка «тридцатьчетверки» обеспокоенно полезли кубарем в грязь танкисты — на подмогу своему командиру роты; из кузовов нашего «шевролета» и тягачей, загруженных высоко ящиками с минами и из–под мин, полетели в грязь наши управленцы и огневики — на подмогу нашему комбату.

На перекрестке сделалось гомонно и неспокойно.

И из–за чего, подумать только, из–за кого?!

Автоматная очередь какого–то старшины на особице, из–за борта «тридцатьчетверки», остановила сразу всех, кто, где и возле кого оказался.

— Комбриг! — Старшина с голубиным клювом и голубиными глазами показал рукой в сторону боковой улицы.

Случай, можно понять. Будто. Да только и ротная колонна танкистов остановилась у перекрестка, чтоб подождать комбрига. Он подъезжал. Все с перекрестка, как зайцы со свадьбы: на хлябистой грязи лишь пенные буруны.

В открытом, без тента, мокром и в грязи выше ушей «виллисе» комбриг влетел на перекресток; брызги, как от глиссера, в стороны. В комбинезоне и в танкошлеме, кир–зачах. Хотя щеки и провалились, а видно: руками за пушечный ствол башню «тридцатьчетверки» развернет свободно, еше и покрутит, такой здоровый; в теле, тем не менее ещё и не добрал, каким ему положено быть от породы. И на грубо сработанном лице с тощим, а все равно крупным носом, и во взгляде пристальных глаз — мужской отваги и решительности на троих хватит. Русский мужик. И не первого года службы в танковых войсках. И знали в бригаде: умел не только своей властью унять буйных, если надо. Кто из таких попадался ему под горячую руку, никому, такому, не хотелось потом попасться комбригу… под разговор по душам ещё раз. Танкист первого набора, когда ещё к броневой стали для задохликов был объезд по большой дуге. Не с традициями из кавалерийской школы, а из комитета комсомола угольной шахты — сразу танкист, триаидофнловской школы.

Так что и наши танкисты, и наши минометчики правильно сделали, что разбежались; только наш комбат и командир роты танкистов остались рядом, как успели стать… никакого разговора про зубы, пистолеты и нс было будто.

Но и комбриг — недаром комбриг; не только в нашей бригаде нашу бригаду называли его именем, хорошо знали и немцы, — строгий, а и умный мужик. Ничего не заметил будто. Ротный танкистов и наш комбат подгреблись к нему по грязи с докладами, как и положено; он остановил их рукой. Встал па «виллисе» в полный рост и в полный голос объявил благодарность личному составу танковой роты за успешное форсирование речки, взятие хутора и за фланговый — решающий удар по обороне села. Из танковых люков прокричали:

— Служу Советскому Союзу! — как положено.

I отному комбриг велел представить к правительственным наградам погибших, раненых и отличившихся в бою. Спросил у капитана: вопросы и просьбы есть?..

Важно для меня.

Капитан поработал отсыревшим на сырости носом, а признался. Форсировать речку и овладеть хутором без потерь помогли минометчики. Так что… по справедливости… минометчиков надо как–то отметить. Признал нашу работу на «Офсайде». Нас. У комбрига к одна складочка не дрогнула на лице, а только по голосу можно было заметить, что он доволен и где–то внутри улыбается, от имени танкистов роты и от себя лично объявил благодарность личному составу минометной батареи за огневое обеспечение маневра танкистов. Ему и с машин нашей батареи ответили, как положено.

На том и весь митинг. Да только тут–то и самое важное.

И погибших, раненых и отличившихся минометчиков комбриг велел представить к награда. м. Комбат принял приказ и не стерпел:

— Дезертиров представлять к наградам тоже можно?

— Каких? — не поверил комбриг.

Комбат сказал про Пятых. Ротный сказал комбригу то, что уже говорил нашему комбату; только без «самоварных труб». Комбриг подумал и сказал нашему комбату:

— А тебя, Щеголнхин… — И опять — чтоб и на наших машинах все слышали: — За инициативу молниеносного удара танковой ротой с десантом из–под нашего левого фланга под правый фланг противника, с форсированием речки на хутор и мгновенным обходом основных сил обороняющегося по рубежу реки противника; и за обеспечение этого маневра огнем батареи — я сам тебя представлю к награде!

Комбат растерялся, наш. А один из немногих в брига–де, кто с формирования бригады до этого захлябнвшего–ся сельского перекрестка воевал рядом с комбригом, они хорошо знали друг друга. Растерялся тем не менее. Ненадолго.

Инициатива этого маневра не моя, и корректировал огонь батареи, сопровождая роту на хутор, не я, товарищ полковник! — И тоже так, чтоб слышала вся наша батарея. — Инициатива разведчика Горемыкина и ко–мандира взвода управления Кожаного! Они и стреляли батареей!..

За что и уважали в нашей батарее комбата, нашего.

И опять: в лице комбрига не дрогнула ни одна складочка, а только по голосу можно было заметить, что он внутри улыбается.

— Следовательно, ты обязан Кожаного и Горемыкина представить к наградам как особо отличившихся. Но учитель и организатор — ты, командир батареи. Как и ты в своей роте, — кивнул комбриг капитану танкистов.

Тот вытянулся по стойке «смирно» и козырнул клешней:

— Все понял, товарищ полковник.

Комбриг посмотрел и на комбата, нашего.

— Понятно, товарищ полковник. — И наш вытянулся и козырнул.

— А вот твой радист, Щеголихин, пускай пока что повоюет в танковом экипаже. Посмотрим, чему ты его научил. Как обмен боевым опытом. И твоя ответственность за него с тебя не снимается, Щеголнхин: твой радист.

У комбата — брови в стороны от такого… ответственного удивления.

— Есть! — тем не менее.

— А ты за этого дезертира всем экипажем ответишь перед минометчиками, — предупредил комбриг танкиста, — если этот радист и от тебя дезертирует… к нему! — кивнул он на Щеголихина.

— Есть! — козырнул клешней танкист.

И на перекрестке опять сделалось гомонно. Но не от обеспокоенности теперь. Весело стало.

За что и уважали в бригаде комбрига.

А в корпусной газете потом напечатали списки награжденных. За проявленные мужество и отвагу в борьбе с немецко–фашистскими оккупантами капитана Щеголихн–на Д. И. командование наградило орденом «Отечественной войны I степени». А из взвода управления нашей батареи так. Гвардии лейтенанта Кожаного Р. Л. и ефрейтора Горемыкина С. А. орденом Красной Звезды; старшего сержанта Автондилова М. А., старшего сержанта Зарембу П. А. (посмертно) и сержанта Корюшки–на В. Н. (посмертно) медалью «За отвагу»; рядового Перелюбова 10. В. медалью «За боевые заслуги».