Встречный бой

Не–э–эт. Гвардии лейтенанта Кожаного давно нет. Там, где он последний раз был, уже земля после зимы высохла. Не живого я его бросил возле окопчика, как возле могилы, не живого я его сбросил в окопчик, как в могилу, а на него Васю, чтоб хотя бы наши мины, хотя бы мертвых их не терзали, если станут падать рядом, не на живых я на него и на Васю свалился, спасаясь от своих же мин. Не подлец я перед ними. Был. Перед товарищами я не умею подлить К себе потом не вернёшься.

Случаи между тем, когда только смерть товарища по войне может ублажить совесть оставшегося в живых. В природе человеческой, стало быть, есть такое. Потому что человек живёт не прошлым. Прошлое–все во мне. Я весь из прошлого до последней клеточки и что успел узнать в этом мире. Живу сегодняшним тем не менее. Живым мгновением вечности, в каком живу. Каким живу. Из какого примеряюсь к будущему. Чтоб жить. Из прошлого, стало быть живу лишь тем, что нужно для жизни сейчас, завтра. Что не мешает, а помогает жить… На человека надо смотреть

внимательно, когда он радуется: отчего и какой радостью–сразу можно понять, что за человек.

че все, однако, что привез подполковник из госпиталя с черепным отделением.

Национальные традиции малых народов России (не нами положено начало) нспокон веков уважаются русскими людьми. Палатная сестра пошла, принесла пип–цст татарину, дала; постеснялась посмотреть, как вонн–татарин будет выдирать свои «три волосинки в четыре ряда» из подбородка, чтоб у него не росла борода., и для большей гигиеничности. А только что сестра выш–ла, воин разбинтовал голову и, опустив ноги на пот сел как поустойчивее; нащупал пинцетом осколок, и ока товарищн по палате смотрели на него и гадали делает- заж ™ пинцетом осколок, ухватился он — руками за пинцет как покрепче. Головой ппе-&Рн пинцетом назад — рванул… закричал от OO. IH. Не выпуская из pyq пинцета, перенес его через … что 6 ие задеть затылок и посмотрел. Увидел, что осколок в пинцете, икнул —

его стошнило. Потом пошатнуло; он уронил пинцет с осколком и повалился головой на подушку зажимая голой ладонью обритый затылок…

явоин–татарин не умер. Не стал идиотом. Тут же и оклемался; затащив ноги на койку, скорчился, лицом к стене, — , беззвучно плакал, прикрывая ладонью затылок; между пальцами шла кровь.

Палатная сестра в панике побежала за врачами. 1Ч 0 гда и они прибежали, воин уже сидел, сам себя перевязывал; старым бинтом, — уже и счастливый- сам ееое сделал ответственную операцию. Сразу н доложи, что был уверен: с его инородным т?лом мадо было сраз> поступить так. как он поступил теперь- он уже давно был бы в своей части, уже воевал бы.

1 ак главный врач так разозлился, что вгорячах велел «завтра же» выписать воина: в госпитале без нарушения жизненно важных для его жиз» центоо» он сам себе вытащил осколок из головы, пускай в сво см санбате сам залечивает и дырку у себя в затылке — вытурил его к чертям собачьим из госпиталя… чтоб не отвечать за него. Воин ушел с дыркой в затылке и

со счастливой улыбкой. В свою часть пошел. Воевать.

Ушел. А сказка про него осталась. Расселилась по палатам. Раненых привозят в госпиталь, увозят дальше в тыл для дальнейшего излечения то ли выписывают в строй, — сказка остается в палатах, волнует люден; люди развозят и разносят её по земле.

А я?..

Кожаный сумел бы так, как воин–татарин с дыркой в затылке и со счастливой улыбкой, — таким манером уйти из госпиталя — вернуться в свою бригаду, в батарею?

И тут главное.

«Мы живы и наступаем… Главный смысл для нас теперь в этом. Вы разделяете мое мнение, товарищ полковник?.. Каждый обязан выполнить свою обязанность до конца, с честью», — нос кверху, девчоночий подбородок вперёд, из–под соединенных туго белых бровей синий взгляд — в последний и решительный бой с самим Гитлером! — Роберт'Кожаный наверняка сделал бы так, как вони–татарин.

«Твое решение, Стась? Мгновенно!»

Я попросил подполковника, чтоб он отпустил меня в нашу батарею. Хорошо, что подполковник—и никто на свете! — не знал, почему и в первую встречу с ним я сразу сказал, «чтоб меня поскорее в нашу батарею». И вообще. Хорошо, что так человех устроен, если можно так; никто и никогда не узнает, что он иной раз перечувствовал, что передумает в бессонные ночи то ли в мгновения — на жалах мгновений, аккумулирующих сразу всю жизнь.

Подполковник не захотел меня отпустить. Я у него спросил: знает ли он, что и в тылу у некоторых людей сеть совесть? Он сказал, что были случаи, догадывался, а потом… получилось как–то — увяз в полевой хирургии… спасибо, что я ему напомнил. Так. Стало быть, если шутки в сторону, теперь подполковник сможет угадать и то, про что не догадался продиктовать в свои «ремарки», главное. Кто сделал черепную операцию воииу–татаряну?

— Сам, мерзавец, выдернул осколок!

— Нет. Совесть выдрала. Его совесть сделала ему черепную операцию. Д про то, что такой орган, регулирующий давление на центральную нервную систему, и

у Горемыкина есть, товарищ подполковник теперь сам сумеет догадаться?

Не сразу, что правда, а ответил. Доживёт до Победы, всей, какая останется для него, жизни не пожалеет, а найдет «орган», из какого совесть «регулирует давление на центральную нервную систему». Обязательно в этом «органе» должен быть и клапан, с помощью которого совесть «регулирует давление» и на периферическую нервную систему. Шутка ли, научить людей пользоваться этим «органом»! Боль. Не всем раненым нз–за нее удается добраться с передовой до медсанбата^, до фронтового госпиталя. Болевой шок. Летальный исход. Сколько таких? Начиная с поля боя. А познакомить каждого воина с его этим «органом», чтоб он мог и за руку с ним поздороваться? На передовой у каждого воина совесть есть. Уже хотя бы потому, что вони на передовой, воюет. И не спит она у него там. Совесть. Обстоятельства не дают ей уснуть. Ранило воина, волн шепнул своей сбвести, она руку в «орган» — пальцем на кнопку: периферическая нервная система отключилась. Уже сам себя может спокойно, а стало быть, и разумно, врачевать. И в санбате, в госпитале, в палатах выздоравливающих? Никаких наркозов, никаких болеутоляющих. Все началось от Станислава Горемыкина. Да только ли этим ограничивается?.. Поехал в науку, где, понятно, он сильнее меня, чтоб спорить. Тем более что в научных спорах вообще не бывает конца. Хоть и ещё две войны подряд. Ладно. Про то, что и у Станислава Горемыкина тем не менее совесть есть, если шутки в сторону, товарищ подполковник знает? Что–то он умеет в артиллерийской разведке, хотя и it минометной батарее, Станислав Горемыкин — уже давно здоровий мужик, — а в?е ещё — до сих пор, в глубочайшем тылу, где уже и электричество есть, канализация работает, как войны не было. Глаза ему повыкалы–вать самому себе, Станиславу Горемыкину, чтоб нс видеть, как люди… дети на него на улице смотрят?!

Подполковник, выявилось, раз так, раньше времени не хотел мне говорить, не делился и ни с кем другим — давно просил, чтоб его перевели во фронтовой госпиталь, куда раненых привозят прямо с передовой, — только что получил назначение, о каком мечтал; я поеду с ним на фронт, мои документы уже у него в кармане.

И будут у него. Потому что он не может положиться на возрастное легкомыслие такого воина, как я. Не имеет права перед наукой и историей полевой хирургии. Мы едем на фронт, чего ещё мне? До чего додумался, человек такой, хотя и будущий академик. Без документов–то в собственном кармане солдатику на воине и двух шагов не сделать — угодит в дезертиры… со всеми вытекающими из этого последствиями, после следствия.

31

Только что приехали во фронтовой госпиталь, освоились, я опять к подполковнику, чтоб он отпустил меня, христа ради, на фронт.