Встречный бой

Сказка о живом и горячем. История ещё живого — для живущих. Мгновения, аккумулирующие жизнь… в конкретные исторические собьпия, привязанные к конкретным — историческим личностям. Вечность в минутах.

29

Попался на мою голову в киевском госпитале главврач. Ничем его бог не обидел будто, а и ничего нс дал: ростком нс коротышка, но и не из выделяющихся; середнячок. Косточка нс узкая и не широкая; от какой у мужика с рождения и стать, и сила, и характер, и счастье — судьба, — как считала моя бабушка. Видно, однако: с детства — никакой физкультурной натренированности, закалки. Л человек уже пожилой, лет сорок, нс меньше, успел когда–то жирком обрасти от щек до подколенок, и животик огурчиком. Вроде бы сначала вовсе кругленьким был — от достатка. Л потом его каким–то манером маленько вытянуло. Стал весь — как налитый соками огурец. Не зеленый только что. Бледный с лица. Оттого что уже давно н постоянно перерабатывал.

Будто в глубоком детстве теперешнего

главного

врача госпиталя, почему он, понятно, и подполковник медицинской службы, его отец и мать аккумуляторы перепутали: какой назначен для «тридцатьчетверки», поставили на мотоцикл, — с той минуты будущего подполковника мсдслужбы и понесло, как мотоциклиста. С излишком зажигательной энергии оказалось в нем на одного человека, для одной жизни. Успел стать не только хирургом, а и доктором медицинских наук, профессором.

Что за операционным столом, что в разговорах про историю и секреты полевой хирургии, подполковник неистощим. К тому же: что ни день, через день давал консультации, делал нансложнейшне операции ещё и в других госпиталях и больницах, из каких то и дело присылали за ним легковые машины. И обратно привозили на своих машинах. Чтоб и на следующий раз не отказался поехать.

В раннюю рань и ночыо, поздним вечером, весь день–постоянно куда–то торопится с весьма важным и неотложным для своего дела, что–то делает весьма важное и неотложное. На ногах и на ногах. Когда только спал?

Все это того же излишка зажигательной энергии. Л может, ещё и от умения обязать себя. Война ведь. Он не просто хирург. Нужен. Л стало быть, — надо. Война.

От того, каким от рождения выдался, н характер у человека. Будущего, как говорили о нем, академика. На щеках и под глазами неистребимая усталость, а на людях всегда петушком, петушком… особенно когда женский пол рядом… Шею норовит выгнуть как покруче, грудь вперёд, локти в стороны, и ноги — чтоб как поменьше сгибались в коленках и пружинили: во, какой я ещё бедовый… особенно на виду женского пола.

— Мужчина в мужчине начинает стареть с ног, — сам говорил …любил говорить, когда женский пол рядом; почему, надо понимать, постоянно и старался показать себя легким на ногу.

По лестнице вверх, когда ему надо было подняться, этажом или двумя выше, — только пробежкой, с подскоком на каждой ступеньке. Сзади смешно было смотреть. Шея с норовом, лоб вперёд, спина ровная, а зад… отстает — и спнну, и плечи осаживает. Первые пять–шесть ступенек со старта подполковник брал легко, а дальше — хотя вроде бы и с подпрыжкой на каждой йоге, а все тяжелее и медленней. Потом где–то что–то у подполковника внутри сработает и он поймет: так можно и закупаться, споткнуться на виду у всех его сопровождающих… особенно женского пола, — и сразу же вспоминал про что–то весьма важное и неотложное, что обязывало его остановиться, поговорить. А у него все весьма важное и неотложное. Сначала лишь спрашивал и слушал; тайком от сопровождающих… главным образом от женского пола… переводил дух. Потом и сам начинал объяснять, советовать. Подсушит таким манером свой зажигательный порох и опять: петушком, петушком–только пробежкой и с подскоком на каждой ступеньке очередного лестничного марша… до очередной лестничной площадки то ли какой–нибудь ступеньки, на какой прихватит его — очередная служебная забота.

Где от излишка зажигательной энергии в нем, где от умения обязать себя и через силу, а где и просто от петушка, — все это, надо понимать,'и сделало подполковника таким большим человеком в медицинской службе, какого я за всю свою жизнь впервые увидел близко. Хотя он сам и по–другому объяснял свои достижения.

— В основе способностей человека память лежит. Память необходимо тренировать, пока мы важным и ответственным перед людьми делом заняты, коллега… воспитывать се надо, как женщину: постоянно. И пока не поздно… вплоть до летального исхода. Память. Запомните, — любил он говорить своим коллегам.

Хвастался своей памятью. Потому что каждый раз. когда говорил так, показывал пальцем на свой лоб, а не на чужой. А по справедливости если, ему было чем похвастаться.

Так вот.

Я лежал в палате, на койке, — после тяжелого ранения и общей контузии ждал эвакуации в глубокий тыл для дальнейшего излечения, — писал письмо домой. Чтоб из дому не слали писем, пока я нм не напишу номер новой моей полевой почты: потому что меня переводят в другое соединение нашей армии командиром отделения разведки батареи. Другого чего не смог

придумать. А никого из нашей батареи рядом — некому придержать за руку; хотя бы тем, что товарищ ненароком, а может заметить, что я пишу… мне станет совестно. И я врал. Простительным для себя посчитал такое. На краю Чертова поля, с «Офсайда», я успел и самостоятельно пострелять сразу всей батареей. По немецким танкам. Долго ли, коротко, а по сути дела командовал батареей. Как комбат. Нс смогу после этого командовать отделением разведки батареи, как тот же Мишка Автондилов?..

И дома. В Анжерке. Получили похоронную на моего старшего брата, горюют над ней, тут ещё и'я со своим: зашибло чуток, больно и тошно до слез, лежу несчастный, не знаю, когда стану на ноги и что ещё после этого будет, хотя и сам профессор делал мне операцию ноги — экспериментальную! — пообешал, что после того, как меня всесторонне обследуют в центральном военном госпитале в Москве, на мой век воины еше хватит и хватит.

Пообещал так потому, что когда меня только что привезли в этот госпиталь, а подполковник первый раз присел на мою койку, сразу спросил:

— Еше не соскучился по своим однополчанам? А то у нас такие вонны–ухарн встречаются… убегают, мерзавцы, с открытыми ранами.

А мне неудобно было сказать: моей войны, сколько и какой я её нахлебался, для меня до конца войны хватит — готов ещё и после войны пожить в сухом и теплом, хотя и в госпитальном, в тишине и покое тем не менее. И чтоб в глазах подполковника подняться до похвалы воинам–ухарям, н тем самым расположить к себе его профессиональное милосердие потому что ещё неизвестно было, оставят мне мою ногу или нет, — сразу попросил поскорее отправить меня на фронт, в нашу батарею; больно белое и чистое все в госпитале — боязно, что ненароком с ложки скапнет на рубашку или на простыню, — по–человечески поесть нет свободы — на пеньке то ли в окопе.

Было время профессорского обхода, — а я увлекся письмом. И то. Врать, не правду писать. Надо сначала придумать, что и как соврать, чтоб было похоже на правду, уцепиться за придуманное, как за правду, и держать придуманное в сознании, как правду… хотя бы

на время, пока письмо пишется; только так, кто не знает, и можно враньё выдать за правду.

Я держал в себе причину перемены номера моем полевой почты и весь был в этой причине, как в яви, — писал, стараясь не отзываться на посторонние раздражители. Дописывал. И не заметил, как открылась дверь, в палату вошёл подполковник. А он меня сразу заметил; моя конка первая от двери, и я лежал на ней головой к двери — чтоб смотреть в окно: хотя бы на голые, припорошенные снегом, маковки деревьев перед госпитальным корпусом и на успевшее опять по–зимнему охолонуть, морозное и чистое небо, — он первый увидел, что я пишу. Подполковник. Попросил у меня исписанный листок. Прятать письмо, специальные чернила в пузырьке и ручку–самописку было поздно. Он пообещал, что не будет читать написанного, а только посмотрит, как я пишу. Я дал. Такой большой человек — спас по сути дела мне ногу, о чем сам сказал, — как нс дать? Он посмотрел. Покрутил листок в руках, рассматривая, потом опять поставил его перед глазами прямо и посмотрел па него как бы издали. Вернул мне листок, велел нашему палатному врачу положить на его письменный стол мою историю болезни — он ещё раз заглянет в нее, подумает. Петушком, петушком… на виду у женского пола… полетел между койками, а за ним врачи и сестры, которым положено сопровождать профессора при его профессорском обходе палат с ранеными.