Страница 33 из 57
Не выпуская из рук трубки, я вскочил на ноги, глянул н лег. Так. До немецких танков 150 метров, примерно.
Так. Время для подготовки доворота и чтоб передать команду по телефону; время на прием команды от Сережки Дерябина лейтенантом Шрамом, передачи её Шрамом минометным расчетам н для переустановки минометов наводчиками; время на выстрел залпом и полет мин. И скорость движения немецкой брони. Пятидесяти метров, можно считать, нет: немецкие танки пробегут их за это время. Так. 150–50–100. Метров. Запомнили.
730 метров = 0,73 км. Запомнили.
100 : 0,73— 140. С округлением. 1–40.
Да 0–60 —чтоб перевести плоскость стрельбы от левого огневого гнёзда, бывшего, к «Офсайду».
Стало быть: 0–00+ 1–40…
— Правее два ноль — ноль!
— Правее два ноль — ноль! — Команду на «Забое» приняли правильно.
— Да! — как и положено для подтверждения. — Батареей!.. Одна мина!.. Залпом — огонь!
— …Огонь! — «О–ольо–о-о» Сережка Дерябин работал, как часы с анкерным ходом; по моему голосу и по громовым звукам пролетающих над «Офсайдом» болванок, видно, чувствовал, что и как тут. — Выстрел!
Судьба на жалах мгновений.
Одно ещё — слово комбата. «Во встречном бою побеждает тот, кто умеет забывать о своей безопасности, под огнем пулеметов, пушек и под бомбёжкой думает ясно и четко, без суеты, делает свое профессиональное солдатское дело мгновенно, как на учениях в глубоком тылу, спокойно». Слова комбрига, какие любил повторять комбат.
27
Ныряя и вздыбливаясь, избочениваясь на увалах Чертова поля, «тридцатьчетверки» летели к «Офсайду», стреляя безостановочно; у мостка, за мостком через речонку все ещё колдовали над чем–то саперы. Немецкие танки перли к «Офсайду» — били из пушек. Мгновения, набитые громом дуэльного поединка танкистов, на «Офсайде» разбухали в часы, а часы — в вечность. На жалах мгновений трепетала судьба. Судьбы.
Все четыре мины легли кучно, но — позади немецких танков: немцы успели проскочить высчитанный мною для них рубеж. И но дальности мины чуток не долетели. Рванули бы перед носом!.. И веера нет: фронт минометов на огневых почти что параллельно оси движения немцев. Л надо, чтоб мины легли заборчиком — поперек оси их движения…
— «Забой»!
— О–ольо–о-о…
Далось ему это «О–ольо–о-о»!
— Левее один ноль–ноль!.. Дальность: первому — па десять метров меньше!.. Третьему — на десять метров больше!.. Четвертому — на двадцать метров больше!.. — Для наших минометов уступами, а для немцев заборчиком — поперек их пути. К тому же и угол они чуток срежут — сами войдут в нашу батарейную среднюю дальность. — Батареей!.. Шесть мин на ствол!.. Беглым, огонь!
Та–а–ак. На этот раз немецкая броня не успеет проскочить линию разрывов наших мин и без остановки долететь до меня — прикрыться холмом «Офсайда» от наших «тридцатьчетверок». 11с выйдет у них! — высовываясь потом лишь башнями из–за нашего холма, прицеливаясь с места, расстреливать в упор «тридцатьчетверки», которые летят к «Офсайду», которые стоят у мостка: расстрелять потом и саперов, танкистов на мостку. Не получится у них! — разрушить нашу переправу через речонку на хутор. Вот вам! С ушами!! — как сказал бы Пятых. И хоть взорвитесь, как взрывались самураи–смертиики на Хасане, а рота наших «тридцатьчетверок» будет на хуторе! Дальше!! И мы…
А я?
Кровь ударила в голову — вся поднялась выше
ушей. Время, затраченное на подготовку и передачу команды; время — на повторение команды на огневых н переустановку минометов наводчиками; время — на выстрелы и пока мины будут лететь; и скорость движения немецких танков, — на этот раз я сосчитал все секунды с запасом: немецкие танки не успеют раньше наших «тридцатьчетверок» добежать до «Офсайда» — огневая завеса батареи станет на их пути, остановит…
«Стась!..» — как наяву голос комбата.
Наши мины летели, вот–вот прилетят–начнут, падая, разрываться…
Если точно по расчетам, первые мины обязаны разорваться не ближе тридцати метров от «Офсайда». Но… совпадения расчетной точки с точкой падения мины никогда не бывает, — мешает этому закон рассеивания. При дальности стрельбы, на какой ведёт сейчас огонь наша батарея, — стрелять из одного миномета, на одних и тех же установках, после каждого выстрела поправляя их, вести огонь одинакового назначения минами — мины все равно будут падать, рассеиваясь, на площади примерно шестьдесят пять метров в глубину и сорок пять метров по фронту стрельбы; почему мина, как и снаряд, никогда не ляжет в воронку, оставшуюся после разорвавшейся раньше — чужая постель. Л тут стрельба из четырех минометов — сразу всей батареей. К тому же: установки минометов, когда батарея ведёт беглый огонь, сбиваются после каждого выстрела, наводчики не подправляют их — некогда! — на то и беглый огонь, чтоб мины летели и рвались в подпор одна к другой, без передышки. Любая (и не одна) из наших двадцати четырех мин сейчас может упасть на «Офсайде» — рядом со мной, если нс прямо мне на голову.
Не мыслями все это в голове, понятно, — тенями мыслей. Чувством этих теней. На жалах мгновений. Как бывает в тревоге, когда все решается враз. Лишь потом, если выпадает фронтовая удача, придет час тишины и покоя: жала мгновении уже далеко — чувства тенен, нс торопясь, переливаются и переливаются, рас–шифровываясь, переливаются и в тени мыслей, — все вдруг видится четко и крепко, как на экране кино. И остановить можно любое мгновение, рассмотреть с любой стороны и как хочется, его жало, на каком дер*
жалась судьба: чем и как она удержалась? Уже мысли. Тревожные мысли. В запоздалых — неожиданных снах. И в яви. Приходят — оттуда — вдруг, заставляют каждый раз вздрогнуть. Запоздало. И нс оттого, что пришли неожиданно.
Меня подбросило на ноги. Я! — в чистом поле для наших мин: на двадцать пять метров от разрыва любая лежачая живая цель, на пятьдесят метров — стоячая, — все наповал.
«Тридцатьчетверки» и немецкие танки летели навстречу друг другу — кто первый упрется в холм «Офсайда». И мгновения летели, как пули…
«Стась, твою мать!!»
Я метнулся было к холму, чтоб им прикрыться от своих мин. И тут. Мины не снаряды. Мины падают с неба, как снег. Развернулся на бегу… Петя. Петя За–ремба меня развернул. Раз ранило, пулями, ладно. Осколком добило. Схватил Васю за плечи мокрого полушубка и поволок. Зачем? — никто нс скажет; Вася ведь мертвый. У окопа, нс докопанного Иваном Пятых, бросил Васю. Почему? Кинулся к Кожаному. Перекатил его через живот, столкнул в окоп; он шмякнулся боком на дно — в раскисшую и размешанную ногами до грязи землю, успевшую прикрыться мокрым снегом. Перекатил через спину и столкнул на Кожаного Васю.
Только что немецкие противотанковые пушки били прямой наводкой по «Офсайду», в упор, осколочными. Жуть! — как били; и что, подлецы, натворили. Как бьют наши минометы пудовыми минами по живой силе, в чистом поле, я впервые увидел — собственными кожей и костями почувствовал и узнал. На себе.
' Ничего я не увидел, не почувствовал, нс узнал, падая… кроме смертного жала мгновения.
Возможно, и нс наша мина. Может, осколочный снаряд нашей «тридцатьчетверки» — от всей души и всего сердца какого–то дурака–танкнета, заметившего меня и посчитавшего меня немцем? Может, осколочный из немецкого танка, отгадавшего, откуда и кто выводит на него пудовые мины? Л может, и мина.
Опаливший огонь с раздирающим громом: оглушающее тяжестью и тошнотворное — мгновенное погружение.
Все.
Был Стась. Горемыкин. «Один у России» был. Незаметная и под увеличительным стеклом пылинка в красной стреле — «Вперёд, на Запад!». Был.
28
Быстро сказка говорится, да не скоро дело делается. В тишине и покое. Л но встречном бою, что за час, за минуту сделалось, обговариваться начинает там, на поле боя, там же, с живыми свидетелями сделавшегося начинает уходить в могилы, — через десятилетня проходит потом рассказ о тех часах и минутах, а потом уходит с земли и последний свидетель сделавшегося, а рассказу про то, что и как сделалось, кем и что было сделано, нет конца. Остается и для последующих поколений. Правда дела. В ком она. И какая… Живая сказка о боях за Отечество. Рассказывается так, как рассказчику потом хочется, чтоб — так! — было… когда было. Каждому по–своему хочется… задним числом.