Встречный бой

Потом я положил трубку в деревянную коробку аппарата, на её законное место; закрыл её сверху деревянной крышкой, как положено, и пошел, чтоб взять Кожаного и положить его рядом с Васен. Пускай лежат рядом. Погибли рядом, пускай и последний час на земле будут рядом. Хотя и звания разные. Ровесники все же. Пускай оба смотрят в небо. Последний раз. Больше никогда над ними нс будет неба. Даже такого. Тяжелого, низкого, темно–серого, а неба… над землей.

26

До Кожаного я не дошёл. Вспышкой ударило по голове, оглушило. И так. Все вижу, ничего не пойму. Земля на дыбы, небо в пропасть. Вижу: падаю, — а и тут… не могу руки выставить навстречу переворачивающейся на. меня земле. Как во сне. Ударился раненым плечом и виском в раскисшую и заснеженную, а твердую, как дорога, землю. В ушах проникающий звон, в голове — колонна «тридцатьчетверок» на марше. И все онемело. И плохо. В горле — вековым голодом; выплюнуть хочется, а нс можстся. Ничего не пойму. Лишь боль, тошнота, слякотно и стыло.

От левого крыла Черного леса, скрытого мглой, по краю Чертова поля шли танки. Три. Средине. На концах стволов башенных пушек тупорылые набалдашники. Немецкие танки. Они уже развернутым фронтом спешили к «Офсайду».

Из набалдашника крайнего немецкого танка вспыш–ка с огневыми усами и — хлестко прессующая воздух трасса; в подпор ей резкий звук пушечного выстрела, — прессованный ветерок, как оплеуха. Однако нс так, как только что. Теперь я сам шмякнулся наземь. И тут же, над «Офсайдом», — ещё две молнии.

Понял. Оглушило и сбило меня с ног выстрелом из немецкого танка. Он стрелял в меня. Снаряд пролетел рядом, чуток не задев головы.

Немецкие танки спешили к «Офсайду». Растопыренными и задубевшими на мокром холоде пальцами я шарил, разгребая слякотный снег и мокрые комья вокруг. И ничего рядом… чего–то… такого… чего и зачем? — не понять. Метнулся ползком к окопчику. Ага. Ухватился за воронёную и стылую сталь РПД, поймал брезентовый чересплечник и подташнл к себе брезентовую сумку с запасными дисками.

Немецкие танки торопились к «Офсайду».

Больше смерти я боялся, когда успевал подумать, что без помощи и защиты могу оказаться в плену. Потому, что нс знал, что и как смогу. Но знал: в немецком плену все равно смерть, а раньше — унижения и позор, какие остаются и после смерти. Погиб в плену. Не в бою, а в плену!..

Танки перли, не останавливаясь для прицельных, с места, выстрелов.

Как электрическим током от стали РПД в меня: что этот железный козел с железными рогами против танковой брони — хотя бы и с двадцатью запасными дисками? Граната! Противотанковые гранаты! Васина возле переполовиненной катушки с телефонным кабелем, моя рядом с ней; Пятых оставил свою возле окопчика… где–то. С гранатами, может… если сможется… или вместе с ними!..

Таикн перли к «Офсайду»; били из пушек, не приседая, и, как могли, часто; тугие трасснры и резкие выстрелы. Одни только выстрелы почему–то, ни одного разрыва рядом — ни недолета, ни "перелета. Я подскочил, оглянулся. Снаряды немецких танков летели к предмостью. Возле мостка через речонку над чем–то что–то колдовали наши саперы и танкисты. Уже перед мостком стояла, фыркая клубами черного дыма, «тридцатьчетверка», готовая взойти на мосток; перед спуском к мостку ещё три, одна за другой, — все пушки в

сторону хутора. А две «тридцатьчетверки» уже отползли от предмостья п развернули башни пушками в сторону немецких танков, заслоняя собой товарищей; разом гвозданули из пушек болванками… рванули, набирая скорость, по краю Чертова поля — навстречу немцам, — били и на ходу.

Немецкие снаряды и наши снаряды встречались и разминались рядом со мной — надо мной; в недолетах и когда попадали в холм «Офсайда», с захлеста вспахивали землю и, срикошетив, гулко фырча, кубарем улетали в небо. Ни одного взрыва.

Болванки, а не осколочные немец пускал и пускает, — потому и нет взрывов. Не по мне немец бил с первого раза, бьёт! Болванкой, однако, чуть не убил! А зацепил бы?..

И уже видно. Немецкие тапки и «тридцатьчетверки» стараются не допустить друг друга к «Офсайду», — кто первый окажется у нашего холма, за тем и победа

А я?

«Твое решение? Мгновенно!»

Наша мина. Угодит в моторную часть; у немецких танков моторы авиационные, работают на синтетическом, но тем нс менее чистейшем бензине, — огонь и черный дым после попадания нашей мины в моторную часть до самого неба. Разорвется мина рядом с гусени–иен — гусеница лентой; танк на одной ноге — волчком вокруг собственной вертикальной оси. А ляжет наша мина на пути немецкого танка, близко к нему — осколки, комья земли, дым от разрыва — в смотровые щели механика–водителя, башенного пушкаря и командира танка: по глазам! — или перед глазами; не то чтобы стрелять, куда ехать не видно…

«Стась!..» голос комбата по памяти, как болванка над головой.

j«A, что, Стась?! — по той же памяти и мой собственный голос. — Небось и сам, когда первый раз так!..»

1а–а–ак… тем не менее. Вашу мать! — хотя и ефрейтор… офицерского училища не кончал… не учился и в школе артиллерийских сержантов…

Минометы на установках левого огневого гнёзда Бывшего. Дальность стрельбы 885 метров. Угол (с огневых) от левого, бывшего, до правого, бывшего, огневого гнёзда — 1–20; проверено стрельбой по хутору.

Получается: линия верхнего порядка изб на хуторе — основание равнобедренного треугольника; «Офсайд» на перпендикуляре, опущенном с огневых на середину верхнего порядка хутора–до пролома в уличной огороже. Так. От огневых до «Офсайда» все те же 730 метров. Стало быть: если для минометов правее 0–60, дальность стрельбы 730 — наши мины лягут на «Офсайде».

Отправная точка есть!

Все это в голове мгновенно.

Я побежал к телефонному аппарату… А побелевшее лицо Золотого человека уже припорошено серым снегом; мокрый снег и на застекленевших, с мертвым взором в тяжелое и низкое небо глазах.

Деревянная коробка телефонного аппарата мокрая. Сверху. Переговорная трубка уложена на свое место в аппарате, крышка аппарата закрыта. В аппарате сухо; ни замыкания, ни утечки слабеньких, от батареек, токов, — связь «Офсайда» с «Забоем», как часы с анкерным ходом; Вася, заслоняя собой и в последнюю минуту, берег аппарат, сберег… и после него служит.

— «Забой»!

— О–ольо–о-о…

— По местам! Разольокался… — Так. — Дальность стрельбы семьсот тридцать метров!..

— Стась, сдурел? — Командный голос Мишки Ав–то иди лов а. — У Кожаного была таблица прицелов. Её тоже убило?

И правда. Дополнительный заряд, прицел на взятом заряде — так положено передавать команды по дальности для огневых… Таблица стрельбы была у Кожаного. Белые корочки, величиною в ладонь. Лежала у него на коленях, под блокнотом. Он се вынимал из–под блокнота, заглядывал в нее, опять прятал, чтоб не намокла и не расползлась. Я его поволок за воротник шинельки с холма, таблица… где–то осталась, видно, в слякоти, когда он перевернулся и покатился. Потом я всходил на пупок, таблицы не было. Белые корочки, величиною в ладонь. Видно, забросало комьями земли и дёрна от взрывов, присыпало мокрым снегом. Бежать на холм, бороновать пальцами мокрый снег и мокрые комья — искать корочки? — немецкие танки спешат к «Офсай–ду»…

— Заткнись, зануда такая, хоть тут! Танки! Немец»

кис танки, зараза! Расстреляю без трибунала, гавкнешь ещё раз в трубку!.. «Забои»!

— О–ольо–о-о… — Голос Сережки Дерябина.

— Дальность семьсот тридцать метров! — У лейтенанта Шрама таблица стрельбы всегда в руках, когда батарея стреляет. — Веер сосредоточенный! — Пока Шрам и наводчики будут чесаться с веером, я буду готовить доворот; так экономнее.