Страница 29 из 57
Жуть погнала меня от окопчика — подальше от этого треклятого «Офсайда», — непобедимо захотелось побежать. В каком–то уцелевшем уголке сознания осталась чуточка света: бежать некуда. И Вася тут; все ещё воротник тянет, — как не оторвал до сих пор? И ещё что–то… помимо опаленного огоньком уголька…
Связь!.. Если связь перебьет?!
«Твое решение, Стась? Мгновенно!»
Вместо снннх–пресиннх глаз — белки под белыми, с
налипшим на них снегом бровями; руки как мокрый снег…
— Я сейчас, Роберт, погоди…
Я положил его на бок, чтоб как поустойчивее — чтоб осколок, торчавший из затылка, не торкнулся чего–нибудь, не дай бог, и нс полез в голову хотя бы и мертвому; подсунул ему под голову его шапку, чтоб н голова лежала виском вниз поустойчивее, сама по себе не сползла, чего доброго, затылком вниз — к черной земле, раз–мешанпой ногами до грязи и покрывшейся снежной слякотью. Мокрый снег падал на белую мокрую голову Кожаного, на мокрую щеку с пушком, в мокрое ухо… Я снял с себя шапку, содрал с нес мокрый, кольцами, бинт, отжал из нее воду и сплюснул отпущенными клапанами друг к дружке, положил шапку плашмя так, чтоб она закрывала лицо, голову и осколок Кожаного. Пока что так.
— Погоди, Роберт, я сейчас. Погоди… песенка… — с черным месивом на пудовых валенках побежал к Васе.
Он лежал на боку, корчился, прижимая коленями аппарат к животу, чтоб не мок — чтоб не случилось замыкания; на мокром воротнике, в мокрой руке телефонная трубка, голова ухом к трубке. Мокрые пальцы прижимали рычажок, — Вася хотел что–то сказать и не мог. По мокрой шерсти воротника, под головой и трубкой, текла горячая кровь, стекала в мокрый снег, от нее тихий парок…
— Ва–ася–а-а!..
Из горла, разодранного осколком, как пилой, текла, булькая и пузырясь, ярко–алая на сером воротнике и на сером снегу Васина кровь. Вася хрипел, задыхаясь. Рот оскаленный, фикса блестит; кровь и изо рта струйкой. Из глаз, открытых нараспах, текли слезы. От верхнего глаза, как Вася лежал на боку, слезы лужицей собирались в ямке над переносицей, через переносицу стекали в нижний глаз, с него текли на висок, стекали на руку, терялись между пальцами… пропадали в мокрой шерсти воротника. Вася плакал. Хотел поднять голову и что–то сказать, а не мог ни поднять, ни сказать, п плакал.
— Вася, милый… — Я подсунул руку ему под ухо и приподнял его отяжелевшую, как у Кожаного, голову. — Погоди, родной человек… — Взял из его руки, ответно разжавшейся, трубку. — Погоди, Вася… — Подвернул его левую руку ему под голову так, чтоб голова лежала
приподнято, а не свешивалась с плеча па воротник и не корежила рваную дыру в горле. — Погоди, Золотой человек, потерпи… — Закрыл окровавленное горло ладонью; нажал на рычажок микрофона: — «Забой»!.. Потерпи, милый… чуть–чуть…
— О–ольо–о-о… «Офсайд»! Ты меня слышишь, «Офсайд»?! О–ольо–о-о!.. — сквозь огненные треск, грохот и громыхающие разрывы едва слышный голос телефониста на огневых, Сережки Дерябина; как в жутком сие.
— «Забой»!.. Погоди, родина моя, потерпи. Василёк; не откроем огня… а там «тридцатьчетверки»…
— О–ольо–о-о… «Офсайд»! Ты, что лн?! О–ольо–о-о!..
— Заткнись!
— О–ольо–о-о… Что вы там чешетесь? О–ольо–о-о!
— Потерпи, родной… Заткнись, зараза такая!..
С разнобоем в полсекунды два снаряда, прошив слякотный снеговал по сторонам пупка, ударили: первый огнем и громовым разрядом угодил в голозу холмика шагах в тридиатн за «Офсайдом» — снес ему голову, вместо головы посадил на опаленные плечи рваное облако черного дыма; второй саданул где–то дальше — в буго* рок… И запах крови…
— Не откроем мы огня, немцы и нас переколотят… Потерпи, родной… «Забой»! Принимай конец команды!
— Стась! В какую игру вы там играете? Танки пошли! — командный голос Мишки Автондилова.
— Заткнись, мать твою!.. — Я вспомнил все, что ус–цел узнать, было время, от Пятых новое и поразившее меня в его матерщинах. — «Забой»! — Вася дёргался под рукой — хрипел, задыхаясь; положил на мою руку свою, а пальцы слабые в его руке, рука отяжелела. Я боялся посмотреть вниз: между моими стылыми пальцами, из–под ладони текла, пробиваясь, теплая Васина кровь, согревая мне руку. — Погоди, родной человек, потерпи… Батареей!
— Команда «Офсайда»! — голос Сережки Дерябина. — Батареей!
— Да!.. Левее ноль–тридцать!..
Как быот наши минометы, я видел. Как наши пушки быот — видел. Что остается от немецких окопов и блиндажей, в бывших немецких окопах и блиндажах после полутора часов нашей артподготовки перед наступлснн–ем… Тысячу раз слышал, ещё в запасном полку, и до запасного полка — в Анжерке, дома: наша артиллерия точнее н мощнее немецкой. Немцы с ума сходят, когда по ним бьют наши пушки и минометы.
По «Офсайду» били только две немецкие пушки. Всего лишь противотанковые; 75-миллиметровые. Прямой наводкой били. В упор. Осколочными. С ума можно было сойти, как они били. Мгновения превращались в часы, а часы — в вечность…
Такая она, видно, для всех окопных солдат, окопных офицеров — война. Удары нашей артиллерии видны со стороны, издали; результаты удара — после удара… в тишине и покое: сто шагов в одну сторону, на пятьдесят метров в другую — с пробежки или из кузова машины, потому что не до них, для экскурсии по местам огневого боя времени нет, — наступление: «Вперёд, на запад!» — надо спешить. О результатах ударов нашей артиллерии говорят потом… прибочениваясь к выводам специалистов. Специалистам виднее. Смотрели, значит, с самолетов, приходили пешком — потом — на поля огневых схваток: изучали и делали выводы. Сравнивая с тем, чего никогда не видели тепленьким: результатов огневых ударов немецких пушек. А потом… Что потом, когда кровь остынет, дожди её смоют, мертвые давно на вечном покое, воронки заросли травой?..
Удары немецкой артиллерии принимают костями солдаты и офицеры — окопники. Никто с того света не скажет, как бьют немецкие пушки, когда попадают. Про огневые удары немецких пушек лучше говорить словами определений специалистов: наша артиллерия точнее и мощнее немецкой. Говорить так тем, кто не принимал огневых ударов немецких пушек своими костями. Кто знает их, тому ни к чему говорить, тот сам знает. Когда бьют немецкие пушки прямой наводкой, в упор и попадают, — не до сравнении. Тем более обобщающих. Когда пушки бьют и попадают, они все одинаковы. Убивают.
«Ты у России один, Стась. Я у России одни, Стась. Нас у России двое, Стась. Россия у нас одна, Стась. За Россию надо воевать без резервов для себя, Стась. За Россию Советскую!» — тут столбовой корень. Во встречном огневом бою «каждый обязан выполнить свои обязанности до конца». Воевать надо. С тем, чтоб хотя бы
потом было кому воевать — «За Россию Советскую».
— Веер параллельный!
— Веер параллельный! — как во сне — голос Сережки Дерябина на огневых; с того света.
— Шесть мни, беглый!
— Шесть мин, беглый!
— Огонь!
Огонь рядом и — как кувалдой: в плечо, по голове… Я не слышал: принял последние слова команды «Забой», нет?..
Встречный огневой бон. Невидная и под увеличительным стеклом порошинка в красной стреле на сухой, аккуратно свернутой то ли развернутой карте полководца — «Вперёд, на запад!»
21
Очнулся на спине; голова в луже. Вязкий запах тревожного дыма: семь–восемь шагов, не больше, снаряд перелетел место, где лежал Вася, разорвался чуть в стороне, — черный дым нс успел расплестись и растаять. В голове отбойный молоток, забыли выключить, и едва–едва я её оторвал от лужи с мокрым снегом, такая тяжелая: как кто–то пудовой ладонью съездил по физиономии; и все ещё ощущение жара от вспышки, — а на лице грязь; наждачная гарь дерёт в горле. И рука в крови до запястья. Пальцы, однако, послушные. Вся рука целая. А кровь теплая. Васина кровь. Не успела остыть… Мокра и холодно голове.