Страница 25 из 57
И — "к сведению. Два взвода наших «тридцатьчетверок», какие пошли в обход левого фланга противника, нашли брод — одну «тридцатьчетверку» утопили, но речку форсировали, идут к селу. По радио комбриг велел им затаиться перед селом и подождать. Если нам удастся ворваться на хутор… Комбриг готовит атаку и вдоль большака — на мост перед селом, с надеждой: удары с флангов, лобовая атака и — по этому мосту ворваться в село. С Юркой Псрелюбовым комбат «смотается» на ПНП, посмотрит, что и как там; на НП пока что
за старшего и для связи с комбригом остается Мишка Автоидилов. Как только комбат вернётся с ПНП, доложит обстановку комбригу, тут же отберет у пас батарею.
Все.
Мокрый нос кверху, застёгнутую на все крючки грудь вперёд; Кожаный–то по сути дела на время становился командующим всей батареей, — он пересказал нам задачу, поставленную комбатом, сообщил сведения «к сведению».
Вася поднялся с катушки, собираясь бежать навстречу танкистам. В расстегнутом, с тяжело обвисающими полами полушубке Иван Пятых выскочил из щели для укрытия, отрытой почти на половину:
— Я пойду! Разрешите мне, товарищ лейтенант, я сбегаю? Я видел все и знаю все, я ноги в руки и мгновенно! Вы же сами говорили: я на линию, если что и «чтоб никаких разговоров…»
Мокрым рукавом Кожаный указал на валенки Ивана — раздвоенные снизу. Иван уже был возле них. Сорвал с ног куски мокрого телефонного провода, перемотал мокрые и черные от земли портянки, натянул мокрые валенки и, не дожидаясь официального разрешения, не застёгивая мокрого полушубка, а только закинул автомат за спину, — побежал — сначала на карачках, потом шлепнулся в слякоть, заработал руками и ногами, уползая по–пластунски. По–моему, и сам Кожаный не успел опомниться — от Ивана остался лишь след на мокром снегу. Вася — Золотой человек — стоял, как вкопанный, прижимая полой полушубка телефонный аппарат к животу, смотрел на след Ивана. В глазах его и на губах было такое, что впору было бы ему и сказать: «Надул все же, пакостник; жалко стало Золотой Звезды Героя из вещмешка». Ничего не сказал. Погиб Петя Заремба. В батарее ещё на одного старичка стало меньше.
— По местам! — не жалея голоса, скомандовал Кожаный.
А кому? Нас осталось трое, с ним; Вася на месте, я и не трогался с места…
Только тут я впервые узнал, что его зовут так… «А ну–ка, песню нам пропой, весёлый ветер», — Кожаного. Когда комбат велел Васе подозвать его к телефону, ска–зал: «Позови Роберта». По имени назвал. Впервые так, в бою.
Возможно, ему ещё товарищи по детству осточертели с этим, «А ну–ка, песню нам пропой, весёлый ветер», теперь, в армии, став лейтенантом, а йотом и гвардии лсйтспаптом, он больше всего на свете боялся, что ему и тут станут досаждать этой песенкой, а ему тут, где никто не знал его довоенного, захотелось навсегда расстаться со своим детством, стать взрослым, каким и положено быть гвардии лейтенанту в танковой бригаде гвардейской танковой армии, оттого он сразу и потребовал, чтоб мы все во взводе в глаза и за глаза называли друг друга только по званиям и по фамилиям чтоб никто не посмел и его, если дознается, и за глаза назвать Робертом — «А ну–ка, песню нам пропой, весёлый ветер»? Может быть. Да только теперь, глядючи на Кожаного, мне сделалось теплее как–то: он стал для меня проще, ближе.
— По местам! — Поправив на мокром боку мокрую кирзовую кобуру с мокрым «ТТ» в ней, Кожаный полез на самую маковку холма; чтоб с одной точкп был виден ему сразу весь хутор, понятно… черти понесли его туда!., чтоб его увидели и с хутора.
— Немец увидит вас — будете высовываться над гребнем, товарищ гвардии лейтенант. Обнаружат «Офсайд», мы сразу кончимся… Приказ комбата не сможем выполнить. Сам комбриг ждёт…
— Разумно. — Кожаный прилип к земле, возвышаясь над гребешком холма лишь забинтованной шапкой.
Холодно. Оттого, что мокро, наверно.
17
— Две мины!..
Уже тут что–то тревожное скользнуло во мне. Что? — я не смог понять сразу, потому что, когда батарея ведёт огонь, обязанность артиллерийского разведчика наблюдать; измерять в бинокль углы между разрывами и целью — мгновенно! — определять, перелетела мина цель то ли не долетела до нее, — я весь был там, на хуторе; лишь чуточка сознания оставалась на «Офсайде». Чтоб он сдох еше в зародыше! — потому что «офсайд» в футболе, это когда игрок нападающей команды уходит без
мяча за последнюю линию обороны противника и оказывается «вне игры». По кодовому названию нашего БМП мы были вне игры. Вне боя. Вне войны.
— Две мины! — сгорбившись над аппаратом и телефонной трубкой, повторил команду Кожаного Золотой человек, прислушиваясь: правильно ли её принял телефонист «Забоя»?.. Вася подтвердил правильность приема. — Да! — Так положено.
— Интервал — пять секунд! — Кожаный не жалел голоса.
— Интервал — пять секунд! — Золотой человек не уступал ему; работа. — Да!
— Огонь!
— Огонь!.. Да!
Контрольный удар из основного миномета на установках, какие велел записать комбат.
— Выстрел! — в крик передал доклад «Забоя» Золотой человек. — Выстрел!
От «Офсайда» до «Забоя» семьсот тридцать метров. Далековато, жаль. Да такая… плохо–звуко–проходимая погода. Хлопки выстрелов основного миномета слышны, звон ствола в мгновения выстрелов поглотил снеговал. И как мина, вылетев вместе с пламенем из ствола, почти что вертикально и пулей уходит, шурша, в небо — пронизывает встречный снег, нашуркивая, а потом прошивает и плотные, тяжелые облака и постепенно, теряя скорость, переходит на шепот, а в верхней части крутой, как хомут, траектории своего полета вовсе смолкает, — этого тоже нс слышно. Зато как она, скользнув с маковки траектории, уже в свободном падении начинает сердито шипеть, набирая скорость, цепляясь железными перьями стабилизатора за густой и плотный воздух в облаках, за мокрый снег в них и под ними, — хорошо слышно. На «Офсайде». И так…
Среди свиста, грохота и грома огневого боя: нс истеричный визг и вой, как у немецкой мины, а голос пронизывающей высоту нашей пудовой мины — тугой и гулкий, мгновенно прессующийся в один короткий, с кряком выдох — «А–а–ах».
Кинжальные выбросы огня на земле, клубы черного и белого дыма, густые и жёсткие, — широкий снизу, крепкий куст…
Первая наша мина легла между квочками–хатамн
в глубине двора, перед садиком: черно–белый куст, лишившись огня, облаком заслонил деревья с редкими и длинными побегами; на саманных стенах хаток, серых от мокряди, темные пятна — следы уже сделавших свое дело осколков.
От «Офсайда» до разрыва комбатовской мины сто пятьдесят метров; наша легла подальше, — через пол секунды после вспышки — голос яростного взрыва! — тугое содрогание воздуха и на расстоянии.
Вторая мина легла между комбатовской и нашей первой — в самом начале террасой поднятого над улицей того же двора, чуток перелетев через уличную огорожу. Свирепый взрыв! — огорожа вывороченными из земли и кувыркающимися в воздухе кольями, мелколомным хворостом — в панике на улицу; в огороже остался проем со свисающими с террасы общипанными крылами из жердей и хвороста.
Нашу вторую мину надо брать за основу — как среднюю траекторию при дальности стрельбы на 880 метров.
От пушки у сухого дерева с гнездом аиста до пролома в уличной огороже — три полных захвата биноклем, плюс 0–20. Стало быть:
— Левее три двадцать! — Мой доклад Кожаному; угол между целью и разрывом, с «Офсайда».
— Есть, три двадцать! — Кожаный принял доклад разведчнка–наблюдателя.
И тут — случай. А решение обоими кулаками уже колотило в голову, как в закрытую дверь, чтоб выпустили; под мокрой насквозь шапкой и мокрыми волосами — жар, — так стало азартно.