Встречный бой

— Стась… — Голос комбата был далеко. — Хорошо слышишь?

— ну-

— Запоминай.

— Ну.

— Все, что видишь и увидишь, и свои мнения, — нажал он голосом на это слово, — на счет противника, докладывай Кожаному. Мгновенно! Запомнил?

— ну*

— А все. что за пределами дела… Язык в задницу… и, пока бой не кончится, ни одного слова! По — „ял?! — В трубке затрешало, как если бы рядом с комбатом разродилась неорганизованным залпом пушечная батарея.

— Всть.

— Что, есть?!

— Язык… — У меня не хватило духу повторить при Кожаном. Васе и Пятых вслух, где комбат велел мне держать язык.

— Ладно. — Комбат, видимо, понял, за какой гвоздь я зацепился. — Передай трубку Кожаному.

Довоевались. И ответить, главное, нечем и некому. Вася давился, скорчившись над аппаратом; опять на грохотах. Все слышал, должно быть. И то: успел поднатореть в подслушивании телефонных разговоров. Зануда. Пятых ждал, вытянувшись и замерев, как гусак–сторожевик: может, сниматься с ВПП?..

Ну, ладно. Раз так. Если можно и так после всего. Такого.

Между тем. Если у человека какой–то неполадок в характере, он то и дело будет выказываться. И как ни сторожись… Река, речонка и хотя бы ручеек: какую высокую запруду ни ставь на пути, можно лишь задержать, на время, удержать невозможно–поднимется и перевалит… или обойдет, — так и характер; неполадок с ним. Даже лейтенант Смолин, бывало… и сам комбат… Ладно.

Шел встречный бой.

И было холодно. Мокрый холод.

13

Пропал рядовой Иван Пятых. Радист.

Сначала так.

Золотой человек сидел на переполовиненной катушке телефонного кабеля, согнувшись и прикрывшись сверху мокрым воротником мокрого полушубка, и, как всегда, с улыбочкой на широко растянутых, толстых губах, — прислушивался, видно было, к разговорам на линии. Поднял голову, и воротник поднялся; рот и вовсе до ушей… от глаз остались лишь щелочки в золоте мокрых ресниц.

— Противотанковой батарее на опушке леса хана. Не дышит.

И тут же: как если бы пуля ему в спину — вскинулся, застыл на катушке гвоздиком; золотые глаза во всю ширь, золотые брови раздвинулись — фикса пропала. В глазах, на опавших губах — во всем нем, однако, нс боль и первый испуг, а растерянность. Я знал Васю. Так

с ним бывало, когда вдруг приходила беда. Но как Иван Пятых, не знавший и половины свойств Васи, за его такой переменой сразу учуял беду? — нс понять: остро и уставился на Васю, всхлипнув:

— Что?

— Петю Зарсмбу ранило…

— Кто?

— Здорово… кажется… — И в голосе Золотого человека–только растерянность.

— Кто ранил?

— Нет… В ноги, кажется.

— Кто его ранил? — взвизгнул Иван.

— Немец. — Подбородок вперёд — ответил за Васю Кожаный. — Фашист его ранил. Мы воюем с немецко–фашистскими оккупантами. Они не хотят уходить. Они стреляют…

— Нет… Идти только не может… кажется. — Прилипнув к телефонной трубке, Вася прислушивался растерянно. — Пулю поймал… кажется.

Всхлипнув, Иван огляделся тревожно: не появилась ли где за ближайшим к нам бугорком голова в немецкой каске с немецким автоматом или пулеметом? — втянул голову в воротник, где ей посохранпее, и сгорбился, чтоб быть поменьше уязвимым. Вася в улыбнулся растерянно:

— .Мишка потащил его на себе… Ползком, кажется…

С первого дня во взводе Кожаный потребовал, чтоб мы обращались друг к другу, заглазно говорили друг о друге только как положено уставом: звание и фамилия, — никаких вольностей. Армия. Чтоб и его никто не посмел, не дай бог, окликнуть по имени, что ли, и тем самым поставить вровень со всеми во взводе? Васе особенно докучал. Тут, гляди ты, и взглядом не укорил. Мишка так Мишка. Пускай и Мишка. Если он не только старший сержант Автонднлов, а от материной титьки еше и Мишка.

— Воина не кончилась, а у каждого есть свои обя; занности, — напомнил Кожаный. — Бон идет. Каждый обязан выполнить свои обязанности до конца, с честью.

А шел снег; мокрый — обвалом. На нас. Бой лишь вокруг нас.

Иван только покосился на большую штыковую са–периую лопату, не сдвинулся с места. Тоскливо смотрел в сторону холма в середине Чертова поля, до которого мы бежали в полный рост, за которым теперь — за мглистой стеной снегопада, как в другом мире, — далеко от нас где–то были огневые нашей батареи, наш НП — наши товарищи; танки и пехота бригады.

— По местам! — скомандовал Кожаный. — И чтоб никому ничего не казалось. — Первый полез на скос вис–лоплечего пупка БНП.

Потом так.

Обшлепывая размокшими валенками снежную слякоть и зачем–то все время поплевывая на мокрые под мокрым снегопадом ладони, он копал щель для укрытия. Приладив лопату жалом к облюбованному месту, не наступал на воротничок штыка, чтоб напором ноги из–под всего тела вогнать штык в землю, а, подпрыгнув, с удара раскисшим валенком в воротничок толкал в землю лопату; наваливался на нее и грудью. А и при этом штык под ним уходил в верхний, дерновый слой нс больше как на половину. Хоть непашь Чертова поля была и редкотравной, кустиками, трава оказалась больно корсилнвой: собственного веса Ивана вместе с центнером божественной и уже земной слякоти в его одежках н обутках нс хватало, чтоб враз вогнать штык в землю до воротничка.

Не все.

Отступал бы от одного среза к другому как поменьше, раз так. Пет. Из жадности то ли чтоб поскорее управиться со «своими обязанностями» и спрятаться в щель, захватывал кус от среза до очередного среза в четверть и больше. Вася посоветовал, пожалев его:

— Отступай на два–трн пальца, полудурок, а то зависнешь на лопате, как собака на заборе, снимать придется.

Из обиды на кого–то и на что–то то ли из упрямства Иван не захотел подчиниться доброму совету своего отделенного командира? Лишь всхлипнул и, словно накатило на него, опять огляделся пугливо. Принялся ворчать, матерясь про себя; продолжал захватывать землю от среза к срезу кусищами, как первые в судьбе удачи.

Пока снял дерновый пласт на штык, валенки у него

расползлись окончательно. На каждой ноге оказалось по два: носок отдельно, пятка отдельно. Взялся топтаться возле удачно начатой щели, проверяя: пропускают валенки только чистую воду то ли уже захватывают вместе с ней снежную слякоть? А со стороны было видно: давно и слякоть входит в них, и вылезает из них, как вазелин. Как только он не заплакал из жалости к себе, когда и сам удостоверился в этом?

Придерживаясь обеими руками за торчком поставленную лопату, опустился на колени, вертя головой, взялся задирать попеременно ноги так, чтоб из–за спины видны были подошвы. Удостоверился: валенки в подошвах расползлись. Если Иван в них врубится в будущую щель ещё на один штык, ноги можно будет мыть, как в анекдоте, не снимая валенок, а только подтянув их повыше.

Иван взвизгнул от обиды, огляделся и замер — уставился в мглу снегопада… опять в ту сторону, где остался холм, до которого, связь оборвется, бежать но линии надо ему и — только по–пластунски, кое–где на карачках и лишь за тем холмом можно побежать в полный рост; потом бежать и ползти обратно… а вокруг никого своих…

Так, на коленях, оглядываясь, Иван «побежал» и к Васс, оставляя за собой спаренную колею d снежной слякоти. Заулыбался, как щенок, подлащиваясь:

— Пойдешь за меня по линии — первый раз связь оборвется? — остановился едва ли не вплоть возле Васи, ещё н шею вытянул в его сторону. — На «шевролете» у меня в вещмешке Герой Советского Союза — сразу отдам.

Вася вскинул голову и брови врозь, отшатнулся:

— ?

— Звезда Героя, клянусь, — улестл и во заверил его Иван.

Вася сразу поверил, глядючи на него:

— За Хасан?