Встречный бой

Длнннюшие очереди тех же двух ручных пулеметов из снежной мглы…

Иван Пятых и упал позади холмика, как все делал в бою… в лужу — назло! — из–под него шлепки и брызги.

Короткие молнии трассиров, подлиннее молнии, три длинные молнии с громом — огненный смерч возник из мглы, пронесся, оглушая, над головами и спинами, умер на большаке — мгновенно.

А вообше–то Кожаный залёг вовремя и на месте. Пробежал бы ещё шагов пятнадцать — двенадцать, уволок бы и нас за собой, — за нашим холмиком, похожим на братскую могилу, забытую богом и людьми на Чертовом поле, ровное и открытое место. Трассирующие пули из последних двух очередей двух ручных пулеметов, оторвавшись iv отстав от своей стан, осиным роем сели перед холмиком на мокрый снег — зашипели, обозначив места посадки клубочками пара; одуванчики на мокром снегу качнулись и растаяли. И кто–нибудь из нас, если не все сразу, сел бы там, как пить дать, с одуванчиком на полушубке или на валенке… если не на голове.

Ничего не видно, что осталось сзади. Слышно только- изредка для присутствия и наугад гвоздили, сотрясая тяжелый от влаги воздух, «тридцатьчетверки». Из трескотни и громыханий перестрелки, как на очищенной от посвистов и хрипов радиоволне, выделился звонкий хлопок минометного выстрела. По голосу можно было угадать: выстрел первого (основного) миномета нашей

батареи. То ли комбат все ещё что–то нащупывал на опушке Черного леса, то ли уже пристреливался?.

опереди мгла тяжелого снегопада, навалившегося и на крыла ветра: то плотнее, то расплывется пожиже — выступят из нее, обозначившись вдали, последние на чертовом поле увалы, клубы обезлистевшего осинника за ними… угадаются в просвете контуры хат и сиротливо слезящихся садков соломенного хутора. Где там крупнокалиберные пулеметы? Где пушки п рот и пота и ково Г. оатареи. Ни в бинокль, ни без бинокля не разглядеть сквозь мглу снегопада.

У меня свой бинокль. Собственный. Я его подобрал в Киевском операции возле станции Святошино. У какого–то старшего лейтенанта взял, убитого. Зачем он ему. Для отчета?.. А мне ещё воевать. Бинокль всегда под полушубком, чтоб не болтался на ходу, на бегу и не искушал никого, кому он лишь для потехи — поиграться, не более. Зато и сухой всегда, чистенький.

иднако. Где пулеметы, пушки?

— Немец дурак все–таки. Лупит–не вндиг, кута и в кого. Уоить ведь может. А мы минометчики… — не >спел ещё отхукаться, а уже завёл свою осточертевшую пластинку Вася Корюшкин. — Не огневики даже мы Управленцы. Бинокль, телефонный аппарат, катушки с кабелем и лопата. Автоматы? За плечами. Пистолет? Б кобуре. Вася покосился на кирзовую кобуру Кожаного. — Никто не стреляет и не собирается стрелять из личного Оружия в этих фрицев. И не будет. И гранату ни за что не бросит — не полезут они сами на нас <~тась, убери свое железо с рогами…

— Ефрейтор Горемыкин, — поправил его Кожаный–упершись локтями впереди себя и чуток приподняв голову над братской могилой, он старался рассмотреть что–то сразу за ровным местом — между увалами перед маковками осинника. к

Есть, ефрейтор Горемыкин, — нехотя и как бы со сна протянул Вася. — Автоматами и гранатами мы нс воюем с ним Их и нс видно. В кого и зачем он стреляет, дурак?.. Ефрейтор Горемыкин, спрятал бы ты свою рогатину. Зачем дурака провоцировать, если он дурак Хочешь вызвать огонь на себя?

Ефрейтор Горемыкин правильно занял огневую позицию для пулемета. — Кожаный стер с лица налип–ший снег, приставил к глазам свой бинокль, мокрый и грязный.

Как если бы сухие бревна моста вес враз поперело–мзлясь под гусеницами «тридцатьчетверки*, с хлещущим треском и молниями трассеров ворвалась во влажный воздух над Чертовым полем длинная пулеметная очередь. Вася ляпнулся лбом в мокрый снег. Кожаный и не дрогнул, не оторвал бинокля от глаз. Пулемет, однако, один… ручной. Зататакали на басах сразу два крупнокалиберных. Громыхнула, прошив громовой молнией тяжелый воздух из мглы до большака… одна пушка! _ ..

Правее от того, как только что было, а?.. И весь этот огненный смерч прошел правее нас, а!..

Звонкий хлопок выстрела основного миномета нашей батареи. Может, уже Мишка Автондилов разглядел, что и где у немца на опушке Черного леса, уже он сам пристреливается?..

— Хорошую позицию для ручного пулемета выбрал

ефрейтор Горемыкин, хорошая позиция и для БНП, товарищ гвардии лейтенант, — вскинул голову Вася Корюшкин и тоже смахнул с лица налипший мокрый снег. — Кончится эта манная с неба — хутор как на ладони. А мы успеем за это время окопаться… и Г 1я-тыха сохраним для тыловых рейдов с рацией на закорках. .. п

— Копать надо было там, — вытянул шею Иван Пятых в ту сторону, куда летели через нас трассирующие пули стаями, где рвались осколочные снаряды противотанковых пушек. — Снег пройдет, отсюда дотемна никому не выбраться — все подходы видны с хутора. Комбат захочет прибежать сюда — ползком не пролезет. А связь порвется, кому бежать по липни?.. Там надо было копать, — подсаживая голову на всю возможную длину шеи, Иван указывал головой на одноэтажный холм–пупок, до которого мы почти что всю дорогу бежали. Скрытно для немца пробежали почти что половину Чертова поля. И дураку нельзя было не заметить, что с того пупка и лучше, и дальше видно, что впереди… только бы снег кончился. И наша пехота оттуда поближе, если что; «тридцатьчетверки» почти что рядом. Тут…

И опять. Две длинные очереди сразу из двух руч–ных пулеметов; короткие молнии трасснров ещё не прошли — басовое татаканье крупнокалиберного пулемета в подпор им; и сразу — три молнии вместе с дуплетным громом пушек.

Стой! Весь этот огневой вихрь тоже из одного гнёзда…

— Здесь нас один автоматчик с любой стороны, откуда ни появится, расстреляет, как куропаток; никто не успеет заметить, откуда стреляет. Копать БНП надо там! — Иван уже и привстал на одно колено, упираясь одной рукой в лужу, не только головой, а и плечами тянулся к оставшемуся позади нас холму.

Успел себя разогреть так, дурак, что уже не обращал внимания и на огневые вихри над головой, — готов был в полный рост, если б и снег кончился, бежать открыто к тому холму, только бы подальше от братской могилы, где мы лежали.

— Ефрейтор Горемыкин, — Вася лежал на животе, распластавшись, как лягушка на дне, у бережка; валенком пнул меня в валенок, — не вздумай только ты пострелять из своей рогатины — вызвать огонь на себя… а этот дурак потом по Пятыху врежет в ответ.

Кожаный вскинулся, развернулся на половину артиллерийского круга, сел по стойке «смирно», вытянув ноги по–бабьи — прямо; носки мокрых кирзачей пустые и загнуты. С хутора в туманный просвет освирепевшего снегопада немец наверняка мог увидеть его голову вместе с плечами из–за могильного холмика. Ноздри раздулись, хотя для его носа это было не так и просто, побелели раскрылки, губы задрожали, как у мальчишки, отчаявшегося на драку «кость до кости». Напружиненным взглядом синнх–прсснннх глаз—-из–под бровей с налипшим на них мокрым снегом, оползающим и по щекам, посмотрел, по очереди, на Васю, на Ивана, на меня. Голос, однако, сдержанный — ровный:

— Для первого раза в такой… боевой… обстановке. Повторяю задачу, поставленную комбатом. Там, — точь–в–точь как комбат, вытянул рукав шинельки и из него лишь кончик пальчика в сторону большака, — «тридцатьчетверки», десантники, наши огневые. Там, — тот же рукав, не опуская, перевел в сторону хутора за голыми маковками осинника, — крупнокалиберные пулеметы и пушки противотанковой батареи противника. Нам на–до занять БНП там, откуда видны пулеметы и пушки

…ие'ответил. Иван Пять — лзоковие концов из лужи, догадался, сел на мокрый снег, втянул в мокрый воротник полушубка мокрую шею, как чер -