Кататония

Глава третья

Райс обварил руки на производстве. По крайней мере, он предпочитал так говорить. Постепенно эта история обросла подробностями и из трагической случайности превратилась в ужасающую необходимость: оказалось, что Райс сам опустил руки в чан с кипящей водой, в попытке избежать внутреннего разложения, заменив его, как он выражался, "косметическим" повреждением. После случившегося Райса выдворили из Четвёртого круга, и Центр принял решение перевести его в Первый: показатели и возраст располагали. История эта от начала и до конца была чушью. Временами даже казалось, что Райс намеренно выстроил её таким образом, чтобы непременно оказаться обвиненным во лжи. Он ничего не смыслил в производстве Гало-09 и уж тем более не знал внутреннюю организацию фабрики; даже если Райс и служил в Четвертом круге, его ожоги серьезной травмой не считались бы, а само движение из Четвертого круга в Первый в Кольце считалось невозможным. Можешь представить себе человека, который пытается подняться по эскалатору, идущему вниз. Не исключено, конечно, что найдётся умелец, который добьется своего; остальные же люди, если и смогут куда-то сдвинуться, то только по заданному маршруту.

— Зачем врать? — Спросил я в день первого совместно рейса на обратном пути. Райс сидел по правую руку от меня, повернувшись лицом к окну, переодически нервно одергивая штанину на левом колене. Этот жест сопровождал его оставшиеся четыре года жизни: даже если колени были голые, Райс временами перебирал воздух над ними, бессмысленно дергал пальцами.

— Когда Рэджи гордо называет себя Нухом, ты почему-то не спрашиваешь его "зачем врать", хотя стоило бы. Когда тебе говорят, что Храм Явления Вышних — дом Мирзы, ты почему не спрашиваешь "зачем врать", хотя наверняка догадываешься, что святая обитель не может стоят над бомбоубежищем. Когда тебе говорят, что Мирза забирает посланников после исполнения миссии, ты опять же не вопрошаешь "зачем"! Зачем врать? Ведь их всего лишь разорвало на куски. М? — Он повернулся ко мне, улыбаясь почти дружелюбно, пронзительно, по-настоящему; я же, напротив, впился глазами в ленту дороги.

— Если не хотел говорить, мог бы так и ответить. — Я коротко пожал плечами. — К тому же ты совсем не знаешь меня...

— Обижаться будешь? — Райс попытался изобразить умиление, не добившись должного внимания, толкнул меня в плечо, чтобы я оценил степень паршивости его игры.

— Я к тому, что тебе следовало бы быть осторожнее.

— То, что ты шестёрка Рэджи, я прекрасно вижу.

— Кто? Ше... — Я уж было принялся мысленно перебирать пятьдесят семь фраз «Нормированного словаря» и все, ими рожденные, как вдруг Райс продемонстрировал искреннюю, уже не показную растерянность, и торопливо исправился:

— Я хотел сказать, правоверный. Но правоверный не значит Правый, так ведь? — Он рассмеялся во всё горло в годовалой тишине машины, не дожидаясь, что я оценю его остроумие. — Хотя такие, как ты, обычно не видят разницы: вам кажется, что, когда вы доносите на братьев своих (Мирза храни их, сегодня они даже не братья, а просто люди), то реализуете смертный приговор. Словом можно убить. Или что-то около того. Но в действительности, конечно, убивают Правые. И только они. Потому что когда тебя спросят после зачистки, что стало с братом твоим, ты скажешь: «Его расстреляли Правые». Ты никогда в жизни, даже будь у тебя в запасе не сорок, а все сто лет, не скажешь: «Это я его убил». Так что, я не буду осторожничать с тобой.

— Я попрошу Рэджи поставить тебя в ночной рейс. Обойдусь без напарника. — Холодно отвесил я.

— Он откажет тебе. Можешь просто поверить мне на слово. — Чужак хотел похлопать меня по плечу, но я поймал на лету его руку, грубо оттолкнул её. — У Рэджи нет другого способа контролировать меня. Так что, успокойся и прими необходимость работать со мной. Я не так уж и плох, если приглядеться.

— Не думаю, что в этом есть какой-то смысл. Мой предыдущий напарник был невыносим, но он хотя бы не сыпал бессмысленными речами.

— И что же с ним стало? — Прозвучало так, словно Райс и без того прекрасно знал ответ.

— Ему повезло. — С гордостью ответил я. — Он смог повеситься на прошлой неделе.

.

.

.

Я помню тебя, Рейна. В белом платье посреди пустого роллердрома. В брызжущем пятнами свете. Ты остановилась тогда, почти ровно напротив меня, немо стоявшего за ограждением: плечи опущены, глаза уперты в пол, короткие пряди черных волос разрезают щеки. Заметив меня, ты торопливо выдернула из ушей наушники, нещадно сминая провода, бросила поперед себя возмущенное «я оплатила час, время ещё осталось». Зло очертила меня взглядом, стараясь не касаться притом лица, решительно поехала прямиком к бортику.

— Эй! Что-то случилось?! — Ты остановилась в опасной близости от меня, бросила плеер на скамью, перегнувшись через бортик, разделявший нас. — Вы сегодня раньше закрываетесь?

— Я здесь не работаю. — Ответил я растерянно, всё пытаясь вырвать запутавшийся взгляд из оков твоего тела.

— Странно. Я уже четвертый раз вижу тебя здесь. Думала, ты охранник.

Я только покачал головой.

— Сюда редко кто приходит по четвергам, да ещё и в это время. — Ты нахмурилась. — Разве что уборщица. Да и та сегодня припозднилась.

Кажется, мне следовало улыбнуться, но я и на это не смог решиться.

— Рейна. — Ты протянула руку, влажную, прохладную, даже чуть колючую, однако самую приятную из тех, которые мне приходилось пожимать.

— Фрэй. — Ответил честно, почти без раздумий.

К тому моменту я выслеживал тебя несколько дней, Рейна. И нет, совсем не четыре.

Если бы тебя попросили изобразить героиню какой-нибудь дешевой мелодрамы, ответив на вопрос «что стало началом конца?», ты бы вспомнила этот день, когда я гордо вышел из тени молчания. В действительности же Фрэй Шеннонберг появился в твоей жизни значительно раньше. Более того, я думаю, что был с тобой всегда, я уверен, что, когда ты издала первый живительный крик, ты видела меня, и твоё новорожденное тело содрогалось под тенью смерти. Я понял это, когда узрел тебя изнутри так же ясно, как истертые пальцами истины на страницах Вефрата; убедился, что знал тебя все эти годы и сотню раз уже видел в чужих глазах.

.

.

.

Когда я сказал, что ты умерла, Хантер бросил трубку. Я приложил телефон к твоему уху, и тишина стала абсолютной.

В моем допросе от десятого декабря не составит труда найти строчку: «Почему вы не вызвали бригаду экстренной медицинской помощи, когда поняли, что мисс Виттель при смерти?»

Я соврал, что был уверен: Рейну уже не спасти.

Забудем об этом.

Забудем все показания, которые я давал. Оставим только вопросы. Рэнди Хитч, адвокат, предоставленный мне, как-то сказал, что почти в каждом, задаваемом мне вопросе уже есть ответ, который от меня ждут. Надо всего-то выставить слова в нужном порядке и слепить итог в виде синонимичной мысли. Чуть сложнее было с вопросами, требующими ответ "да/нет". Здесь Хитч посоветовал отсчитывать слова: не говорить ни "нет", ни "да" больше двух раз подряд; при этом на пятый вопрос обязательно сказать "да", а на девятый "нет". Рекомендации эти, конечно, не имели никакого смысла, мою защиту причислили к бесполезным, а Хитч получал за день работы со мной установленный минимум.