Кататония

Глава вторая

— Первый разворот «ГинШика», так ведь? Гранж-ресницы, велюровый свитер за триста тэнров и брюки от братьев Эттел. Помню. И цвет такой ещё... — Хантер озадаченно вертел запястьем левой руки в воздухе, пытаясь нащупать подходящее слово. — Близкий к ультрамарину. Только чуть светлее. Боже... Как же... — Минуту он маялся в раздумьях, упившись глазами в потолок — серо-голубыми, обнаженными, настоящими глазами — затем с готовностью сбился на другую мысль. — «ГинШик» любит нестандартных моделей: десятью сантиметрами меньше, десятью килограммами больше.

Я нехотя остановился напротив, кивнул, совершенно не понимая, о чём идёт речь. Хантер в напряжении поджал губы, пристально оглядывая меня с ног до головы и нервно притом подергивая головой, в попытке стряхнуть то, что давило на затылок, наседало из последних сил.

— СиЭнАр? — Хантер с уверенностью продолжил вгонять в меня нож непонимания.

— Что? — Под этим сомнительным сочетанием букв я побоялся подписываться так сразу.

— Твоё агентство?

— Да. — Запоздало ответил я.

Кажется, все порядочные люди, жившие в Литоргоне, работали. Или хотя бы имитировали этот процесс, чтобы не стать жертвой чьих-то предрассудков. Тогда я почувствовал, что настало время и мне присоединиться ко всеобщей игре «Обмани-меня-будь-добр». И да, я уверен, что Хантер хотел быть обманутым: он прямо-таки требовал у меня эту жизненно необходимую ложь, стоя посреди лестничной площадки, веря, что враньем сможет заткнуть ненавистную боль — чувство совести. Потому что Хантер должен был заботиться о тебе, Рейна, если не как старший брат, то хотя как взрослый человек, которому не чужды ответственность и любовь. Но Хантер и себе помочь не мог.

— Сколько ты уже в СиЭнАр?

— Три года. — Уверенно произнес я, пятясь к лестнице.

Хантер, мысленно блуждавший где-то далеко и явно потерявшийся в этой самой дали, глубокомысленно кивнул с отпечатком бездонной меланхолии на лице. Задумчивость не шла ему, под каким бы углом он ни прикладывал её, выходила одна и та же болезненная скука. Напускная, откровенно фальшивая. Блиставший сценарным остроумием, он смотрелся куда более органичным в вечернем шоу. За дверями студии же терялся в собственной яркости, таял, обмякал. Я признаю: твой брат был умопомрачительно хорош в этих кирпично-алых стенах, разбитых на Страдбургском проспекте специально для Хантера Дэйла, за черным столом, который в свете прожекторов покрывался рябью блеска, с белой чашкой, украшенной рекламной печатью за десять тысяч тэнров. Но у двери своей квартиры Хантер, закутанный в голубой шёлк домашнего костюма, выглядел так же нелепо и инородно, как мы, перевозчики Кольца, молящиеся у фресок Храма Явления Вышних с оружием в руках.

— Ты мне не нравишься. — Внезапно заключил Хантер, пожимая плечами. — Не воспринимай слишком близко... Когда ты чист четыре месяца, все люди вокруг становятся не самыми приятными. И всё же, если вдруг вновь решишься наведаться к Рейне и увидишь меня, молча убирайся. Сейчас тебе тоже лучше уйти, а я (так уж и быть) передам Рейне, что у тебя появились срочные дела. У тебя ведь найдется парочка дел на сегодняшний вечер? Если вдруг решишься разбить мне лицо, — протянул он, театрально морщась, — подумай прежде о том, что ты пришел в мою квартиру трахать мою несовершеннолетнюю сестру. Это даже звучит некрасиво, понимаешь?

.

.

.

Помню дурацкую анкету из детского журнала, сверкавшего посреди полки большого семейного магазина, который находился прямиком за стройкой, еле видимый из окон нашей разбитой квартиры. Анкету из десяти строчек. Журнал из десяти листов. Помню четко, потому что Рэджи обернулся в десятый раз с того момента, как мы пересекли парковку, а нить на запястье натянулась до предела, задрожала так часто и мелко, что было не сосчитать.

Это был мой первый большой выход наружу. Хотя логичнее бы звучало: мой первый выход в большой мир. Но вот именно его, такого выхода, пока не случилось.

У первых трёх месяцев жизни в Литоргоне был конкретный вкус — клейкая хлебная смесь с пылью из круп, залитая тревогой Рэджи. Чистой, жгучей. Мы варились в ней день ото дня, готовые стать тем, чем питались. Рэджи со страхом ожидал, что Центр прекратит наше финансирование и мы останемся, брошенные посреди чуждой цивилизации, вынужденные пойти на контакт с ней и погибнуть. Однако не успел пройти первый триместр, как мы получили деньги. Адаптационный период закончился, и мы впервые ясно ощутили, как близок наш конец в действительности. Он уже просматривался в точках-зрачках: черный до определенности.

— Добрая половина наших предшественников не продержалась здесь и года из-за глупой убежденности, что побег — хорошая идея. — Сказал Рэджи накануне нашей первой совместной вылазки. — Большой город. Здесь легко потеряться, раствориться. Никто точно не станет разыскивать: Центр там, по ту сторону залива. Только и нужно, что взять новенькие документы и бежать, бежать, бежать... — Рэджи демонстративно достал из тумбы пистолет, положил его на тумбу, направив дуло на меня, неторопливо продолжил. — Я планирую придерживаться инструкций Центра. Попробуешь убежать, я убью тебя. Сделаешь это на глазах у посторонних, я сначала позабочусь о тебе, а затем покончу с собой. У нас будет только одно нововведение: я буду стрелять по ногам. Сначала в колено или щиколотку — извини уж, наверняка не скажу. Затем я прострелю тебе бедро. В подколенную артерию довольно сложно попасть, поэтому от первого ранения ты сразу не умрешь, но вот в глубокую бедренную артерию попасть уже легче. — Он заткнул пистолет за пояс, подошел ко мне, обездвижено стоявшему посреди комнаты, в несколько оборотов перевязал моё запястье нитью, а после отдал свободный её конец мне, протянул левую руку. — Не волнуйся, я всё продумал. Ты успеешь осознать, что умираешь. Не всем это дано, но я помогу тебе. Когда Мирза явился к пророку Аману с глазами Фэйсала в руках, то сказал: «Все мы грешны...

— ... но не все мы слепы», — отсек я, затягивая на руке Нуха двойной узел.

— Верно, — улыбка озарила лицо Рэджи, адресованная ни то мне, ни то тем тридцати сантиметрам, что натянулись между нами. — Я знаю, что это не удержит тебя. — Кивнул он на нить. — Просто хочу чувствовать твоё присутствие. Дернешься лишний раз — тут же узнаю.

— Я не собираюсь сбегать. — Попытка вернуть доверие была столь слаба и убога, что Рэджи на секунду даже вслушался в мои слова, пристально поглядел в угол комнаты, погружаясь в далекие размышления, неохотно окинул взглядом моё стянутое напряжением лицо, а затем ответил так, точно забыл о чём шла речь:

— Да, конечно. Идём.

.

.

.

Глаза Райса словно бы вырезаны из старинных фресок Храма Явления Вышних. Вырезаны и вдвинуты в самую кость. Раскосые. Матовые от тени нависших ресниц. Глубоко карие до самой черноты. Они находили меня всюду, в какой бы угол комнаты я ни подался. Они поглощали меня, как тьма, опрокинутая на землю Мирзой. Я прозрел благодаря им.