Кататония

— Мне через два часа нужно быть на работе. — Я холодно пожал плечами.

— Тоже съёмки? Не в восьмом цехе? — Думаю, никакого такого съемочного цеха в действительности не было. Дэйл наверняка просто играл со мной, ожидая, когда я сломаюсь, достану из штанов скрытую камеру или расплачусь, рассказывая о том, как тяжела жизнь безработных.

— Эта подработка никак не связана с кино.

— Если агентство предлагает встречи за деньги, не соглашайся. — Буднично произнёс Хантер. — Тебя набухают и кинут. Даже если говорят, что встречи не личного характера.

Неожиданно для себя я ответил:

— Знаю. — Как-никак мы же "работали" в одном агентстве.

— Я могу замолвить за тебя слово перед начальством. Тебе подкинут хороший рекламный контракт или разместят на центральном щите здесь. Мелочь, но приятно.

— Зачем тебе это? — Я и правда не мог понять. Предложение помощи выглядело внезапным и неуместным. Хантер как будто извинялся за что-то.

— Ты парень моей сестры, а я... — Он задумчиво провёл кончиком языка по зубам, вытянул губы в трубочку.

— Хороший брат?

— Хороший родитель.

— Вот как. — Я вновь не понял его. — Не хочу быть обязанным тебе или Рейне.

— Так и подумал. Просто... Знаешь... Вдруг тебе нужны деньги. — Он посмотрел на меня долго и пристально, ждал, что я попрошу помощи. Но у меня в кармане лежало Гало-09 — счастливый билет в будущее.

— Я беден, но в деньгах не нуждаюсь. — Хотел сказать «в твоих», но побоялся прозвучать грубо.

— Как знаешь. — Сказал Хантер, и на его лице отобразилось короткое облегчение: он решил меня. Одной проблемой меньше.

.

.

.

Но на двенадцатый день тьма рассеялась. Исчезла тогда же, когда и упала. Земля проступила сквозь мглу сетью гор и полей, прежняя до мельчайшей травинки; только человечество обнищало. Дальше собиратели Вефрата пускались в описания материнских слёз и отчаяния братьев, сменившихся покаянием; страница испещрена была воззваниями к Мирзе и мольбами о прощении с множеством опущенных слов и предложений, исчезновение которых для меня загадка. Быть может, к Мирзе обращались слишком подобострастно.

Главу закрывало явление на землю Фэйсала в белых одеждах с руками, сомкнутыми под животом (Райс видел в этом прямое доказательство того, что Фэйсал в первоисточниках был женщиной). Он пришёл к старухе, засевавшей бесплодную почву кусками протухшего мяса, и оставил ей дитя. Далее всё опять обрывалось. Ребёнок же трансформировался в символ бессмертия человеческого греха. Фэйсал говорил со своим порождением единожды, но и этот диалог в последней редакции Вефрата был убран. Никто из послушников не стал задавать вопрос «почему». Это не входило в наши обязанности.

Позже на одном из занятий по литорийскому Рэджи обмолвился:

«Я спросил у наставника, воспитавшего во мне Нуха, смогу ли я оставить у себя прежнюю редакцию Вефрата. Новых изменений не так уж и много. В старой же книге я оставил ни один десяток помет, которые помогали мне говорить и с Вефратом, и с послушниками. Наставник сказал мне, что текст Вефрата самодостаточен, а сохраняя у себя прежнюю его редакцию, я ставлю под вопрос авторитет Центра. Он сказал: "Ты говоришь ученикам повиноваться. Представь, если они спросят не "как", а "почему". Каким бы Нухом ты стал в глазах Мирзы?". Иногда я думаю, что нас учат глупцы, чтобы и мы стали таковыми. Я ничего не ответил наставнику и думал просто уйти, но он напомнил, что обязан доложить на меня теперь. Что своей педантичностью я поставлил под вопрос будущую миссию нашей группы. Я принял его слова к сведению и доложил на него первым».

На воскресных чтениях, доходя до рокового двенадцатого дня, было принято рвать связки, оплакивая неугодных Мирзе братьев. Вспоминали тех, для кого рыли яму на днях, тех, кто столетиями назад не прозрел и исчез бесследно.

Рэджи закладывал уши воском, читая тихо, но отчетливо. Райс неотрывно глядел в одну точку, не издавая ни звука. Знал, что доносчики не дремлют даже в минуты разрешённой слабости. Знал, что я рядом и вслушиваюсь в его мысли. Я же читал полушёпотом двадцатую статью Устава: стращал новичков.

«Не говори того, что не посмел проронить бы при Мирзе. Не оскорбляй слух ближнего», — оставлю тебе в назидание.

Заканчивался двенадцатый день — стихали крики. Рэджи смирял каждого взглядом. Райс расслабленно ронял плечи, наклонялся ближе к полу, скрывая глаза. Я замолкал, мягко улыбаясь, ровно как и Мирзы, простиравший руки к ученикам с храма небес.

.

.

.

— Мирза многим нам обязан.

— Шутишь?

— Нет! Сам посуди: единственное, что осталось от его культа — крохотное писание, собранное как будто на коленке, которое невольно выдаёт в нём языческого бога — не единственного, а одного из многих, понимаешь? Я читал статьи, где рассказывалось о племенах, живших когда-то на асаадской земле. В их пантеонах был один общий бог: у первых его называли Мриза, у вторых — Мир, у третьих — Мзра. И везде он покровительствовал земледелию, пиру и вину. Его идолов возводили среди полей, у истоков рек, на торговых площадях. Его поили вином и молоком, символизирующими людской род, а во время паводков приносили ему в жертву младенцев. Выходит, что мы до сих пор поклоняемся языческому людоедскому богу, как будто не прошло целое тысячелетие. Только теперь он един и праведен. Наши матери жертвуют нас Кольцу, словно скот, лишь бы откупиться от властей. Мы растим Гало-09. Хороним братьев в той же земле, над которой корпим. Мы не способны мыслить: наша работа примитивна и не требует никаких умственных усилий. Мы ничтожны даже перед выдуманным богом.

— Ты не можешь ничего знать наверняка.

— Почему же?! Солнце встает изо дня в день вне зависимости от того, достаточно ли Гало собрали в Кольце, удачной ли была наша миссия здесь. Мир цел. Он прочен вопреки тому, что я развеиваю сейчас культ его основателя.

— Допустим. Но про матерей... Откуда ты можешь знать, почему они отдают нас Кольцу?!

— Потому что целый Асаад живёт не сильно лучше, чем мы.

— Это не объяснение.

— Поздновато ты вспомнил про критическое мышление.

— Нет, я серьезно. Откуда ты это знаешь?

— Я попал в Кольцо в четыре года. Сравнительно поздно, учитывая, что большинство находится в распределительных центрах чуть ли не с рождения. Я знаю не потому, что помню, а потому, что мой наставник, готовивший меня стать Нухом и так не доведший дело до конца, проговорился о некоторых деталях моего досье. Он сказал, что во всём, кроме возраста попадания сюда, оно достаточно стереотипное. Я спросил его, зачем он говорит со мной о прошлом, которого в Кольце существовать не должно, на что он ответил: «В этом заключается ноша Нуха — знать своё прошлое. Он должен ясно осознавать, кто даровал ему жизнь, откуда он пришёл и что в действительности дало ему Кольцо. А оно дало бесспорно многое. Настоящий Нух знает: его семья была неблагополучна и не нуждалась в нем, но был Мирза и был Центр, которые готовы протянуть помощь каждому физически или духовно покинутому. Нух понимает: Мирза любит безусловно, но Центр не есть Мирза».