Кататония

Глава десятая

Кто-то скажет: «Вы не просили помощи! Если бы вы претерпевали что-то действительно ужасное, что-то мало-мальски близкое к описанному, вы бы рвали глотки, крича о своей боли, вы бы бросались под ноги прохожих, привлекли внимание локальных СМИ или общественных организаций, обивали пороги органов соцзащиты и далее, далее, далее». Но как часто вы просите помощи? — Вот мой незатейливый ответ. Как часто вы полагаетесь на кого-то извне? Я намеренно перевожу стрелки, потому что хочу поставить себя в равные условия с теми, кто читал не о Кольце, но знал об Асааде. С теми, кто не переключал канал, когда на экране показывали измученных голодом и болезнями беженцев, а упивался собственным благополучием. Это где-то там, за границей, вне досягаемого дети трудятся по четырнадцать часов в сутки за хлеб и пресную воду, десятки тысяч людей сгорают от сифилиса, а процент насильственных смертей на сто тысяч человек превышает средний показатель на пять целых две десятые. Так жутко. Невозможно оторвать взгляд.

А теперь расскажите мне о том, что правильно и неправильно. Расскажите, что справедливо, а что нет. Что возможно, а что чушь.

Расскажите мне о морали в конце концов.

Здесь, в тюрьме, по канону взялись за моё перевоспитание — воспитание, если быть точным. Главное, что я усвоил: необходимо маниакально искать вокруг и внутри себя ложь. Нужно ставить под вопрос мысли авторитетов, низвергать сильных и окончательно втаптывать в грязь слабых; необходимо отрицать телесность, но временами радикально принимать её, плевать на духовность, но обращать её в ресурс. Важно распинать закон, но с уверенностью утверждать его, чтобы из раза в раз вновь распинать. Вот ключевое учение, которое раньше было мне недоступно. И если Вефрат говорил «нельзя», то оно — «можно, но нельзя». Велико различие?

Но это пустое. Я вновь сбиваюсь на рассуждения, а должен развлекать.

Помню, как столкнулся с работницей органов опеки. Схватил её за руку и принялся убеждать в том, что нуждаюсь в срочной помощи: мне семнадцать, я — мигрант, у которого отобрали паспорт и держат вместе с другими детьми в съемной квартире. Мы работаем денно и нощно, спим в неотапливаемом помещении и питаемся мукой, разведённой водой. Я описывал всё самое страшное и реалистичное, что видел по телевизору в комнате Рэджи, мешая это со своей действительностью, говорил на нарочито кривом литорийском, не скрывая своё происхождение. Но Симона, как она сквозь зубы представилась, только брезгливо уклонялась и от меня, и от моих слов. Прохожие глазели. Кто-то грозился вызвать полицию. Я кричал, что меня убьют, воочию представляя каждую из смертей, мне грозящую. Лопающуюся нить между мной и Рэджи во время очередной "пищевой" вылазки. Выскальзывающую меж пальцев таблетку Гало-09, тайно не принятую. Преждевременный взрыв бомбы. Выстрел в спину промеж костей. Неловкий, но крепкий удар в голову. Обрушение стен. Передозировку. Я представил, что боюсь каждого из исходов, и почувствовал липкую теплоту слез.

Симона согласилась помочь, когда неловкость стала невыносимой: кто-то из прохожих покрутил пальцем у виска и плюнул нам под ноги. Трудно сказать, что возмутило его сильнее: шум в спальном районе, хладнокровие Симоны или моя истерика, но точка была поставлена. Женщина смутилась, бегло оглядела меня, одетого не по погоде в поношенную ветровку, порванные джинсы и кроссовки с черными от грязи шнурками. Оценила почти профессионально — вздохом и сдавленной улыбкой. Сказала, что денег не имеет, а часы на запястье алюминиевые. Я пропустил слова мимо ушей и попросил вызвать наряд полиции по месту моего жительства. Она только усмехнулась: мол, знает с десяток таких мальчиков-болтунов и их родителей-алкоголиков, расплодившихся в десятиметровой квартире. Не нужны ей сказки про мигрантов и полицию, голод и детские слезы. Если я взаправду нуждаюсь в помощи органов опеки и хочу, чтобы меня изъяли из семьи, она готова пройти со мной и предварительно оценить жилищные условия. В смятении я согласился, но спустя десять минут пути заметил, как петляю по дворам. Во второй раз выйдя к трассе, я сказал, что передумал. Никакой квартиры и родителей-ублюдков-мигранов, или один-Мирза-знает-кого не будет. Объясняться не стал — это было излишне. Симона покачала головой и, не сказав ни слова, пошла к близлежащей остановке, не оборачиваясь и мерно ускоряя шаг. Думаю, она догадывалась, что её жизни угрожает опасность и что никакой я не ребёнок.

.

.

.

Впервые я побывал в Церийской башне с подачи Хантера, и, когда от Центра пришло распоряжение уничтожить её, миссия не виделась мне невыполнимой. Месяцы спустя, находясь в заключении, я стал догадываться, что мы вчетвером были не первой группой, получившей такое указание, но единственной удачливой. Церийская башня и её сестры притягивали трагические случайности и случайные трагедии. В ней дважды обнаруживали неисправные бомбы, останавливали (летально) террориста-смертника, взявшего в заложники целый этаж. Скажу больше — вслушиваясь в списки погибших, я узнал о неком лице, имевшем в Церийской башне значительный кабинет с индивидуальным лифтом. Надо ли говорить, что, действуя по указанию Центра, мы заложили этаж двумя пролетами ниже. Необходимо ли подчеркнуть, что мы находились близ того самого лифта и наладить его работу не было ни единого шанса. Журналисты, написавшие о трагедии ряд громких расследований, оказались правы: мы совершили покушение на жизнь конкретного неугодного лица с более чем сотней "попутных" жертв. Нам же тогда искренне верилось, что мы боремся за чистоту человеческого разума. Хорошо, не стану врать: мы понимали, что идём устранять кого-то, но не произносили этого вслух. Даже Райс сдержался, чтобы не извергнуть очередную обличительную речь.

Думаю, Хантер не предполагал, чему поспособствовал. — Впрочем, он не предполагает и по сей день. И если какая-то добрая душа решится изменить имена в моей рукописи, так и не узнает.

Дэйл глухо прозвучал из твоего телефона: «Привези документы из дома. Всё равно ты у Рейны. Мой младший помощник уехал в химчистку за костюмами на другой конец города, а менеджер собеседует сценариста». Я бы мог отказаться. Скривить лицо. Но в запасе у меня были три часа, а в кармане две таблетки Гало-09, которые я так и не нашёл кому сплавить.

В здание я попал вместе с группой студентов, проходивших в Церийской башне журналистскую практику. Замялся, имитируя поиск бейджа, и был тут же пропущен назидательным кивком охранника. Девять этажей проехал вместе с сотрудниками в огромном лифте, устланном ковром. Заметив на себе изучающие взгляды, выскользнул наружу. Прошёлся по лестнице в северной части здания, прогулялся по открытым офисам. На Хантера наткнулся совершенно случайно, так и не достигнув назначенного места. На минуту почувствовал себя неловко, по-свойски стоя около отдела кадров с пластиковым стаканчиком в руке и папкой подмышкой. Однако быстро отделался от этого чувства.

— Ты уже здесь! — Дэйл почти прошёл мимо, но запнулся на ровном месте, различив мою фигуру. — Не ждал тебя так рано. — Я молча протянул ему документы: на самом деле, сборник скандальных статей, значительная часть которых была посвящена самому Хантеру. Трудно сказать, зачем они ему понадобились. Возможно скармливать неугодным. — Хочешь, покажу студию, где мы снимаем шоу?