Полицейский и философы

Внизу листка была пометка Сандера, сделанная синим карандашом: «III». И ничего больше. Но Йеллинг знал, что это значит. Сандер оставлял за собой право подвергнуть этого Эндрью допросу третьей степени, если не удастся удостовериться, что он действительно ни при чем.

Чувствительное сердце Йеллинга сжалось. Но таковы были методы Сандера, и он тут не мог ничего поделать. Но все же, может быть, мог кое-что предпринять, чтобы не допустить такого варварства.

Затем шел листок, посвященный Майклу Мэттеру.

МАЙКЛ МЭТТЕР. Сведений о том, что названное лицо связано с профессиональными уголовниками, не имеется. Были подвергнуты допросу члены банд Гамильтона, Скаффа, Хаванеро, но им ничего не известно. Названное лицо находилось днем 17-го числа в своем офисе, затем в помещении Всеобщей резиновой компании, где состоялось заседание административного совета. Все, что он делал в течение этого времени, полностью подтверждается показаниями свидетелей (смотри документы А/354). Его отношения с Жеро были весьма напряженными. При всяком удобном случае он повторял, что Жеро «дурак на воздушном шаре» и что все его могущество сразу лопнет, как только кто-нибудь сообразит «проткнуть шар, который его держит в воздухе».

Пометка Сандера гласила: «Абсолютно порядочный человек. Вне всяких подозрений».

Может, Сандер и был прав, но Йеллинг не находил абсолютно порядочным человека, который мог сказать про другого «дурак на воздушном шаре». Ему такое выражение казалось крайне вульгарным, не подходящим для приличного господина.

Йеллинг перекусил в ресторанчике на улице Ганновер, размышляя о всех этих алиби. Он поел в спешке, даже не глядя, что ест. Потом попросил принести ему городской справочник и стал искать адрес Ассоциации новой науки. Наверно, было еще рано, и Джереми Стив еще не успел закончить свою лекцию. Но Йеллинг был не против того, чтобы послушать, о чем говорит Джереми Стив. Он еще недостаточно глубоко постиг этого человека — его психология, его истинное внутреннее «я» ему еще были неясны. И это Йеллцнг считал своим серьезным промахом, ибо он любил основываться не столько на алиби и показаниях, сколько на том, что называл «психорасследованием». Для него расследование было удачным не тогда, когда находились неопровержимые улики виновности обвиняемого, а когда удавалось заставить его самого признать свою вину, прижав к стене множеством тонких психологических замечаний, которые он не мог опровергнуть и был вынужден признать поражение. Метод Йеллинга (который Сандер находил весьма спорным) состоял в следующем: на основании первых документов и первых результатов расследования составить гипотезу. Например: виновным является А. Тогда Йеллинг начинает кружить вокруг Л., исходя из предположения, что он виновен и пытаясь убедить самого А. в том, что ему лучше во всем признаться, так как он уже разоблачен. Возможности было две: либо он добивается успеха, либо получает доказательства того, что А. невиновен. Во втором случае Йеллинг выдвигал другую гипотезу: виновным является Б., и так далее.

Йеллинг даже написал статью в «Газету департамента полиции», но полученные критические отзывы, едкие и насмешливые, заставили его отказаться от намерения продолжать писать. Сандер ему прямо заявил, что он — сумасшедший и что вообще трудно понять, как можно что-то раскрыть посредством этого идиотского «психорасследования». И все же именно благодаря психорасследованию Йеллингу удалось распутать много тугих узелков. Но робость мешала ему добиться заслуженного признания. И он с этим уже смирился.

Наконец он добрался до Ассоциации новой науки и уселся в глубине зала, приготовившись слушать Джереми Стива, который еще не кончил свою лекцию. Йеллинг был уверен, что лекция пуританина Стива что-то подскажет ему, окажется для него куда полезнее, чем изучение отпечатков пальцев и бесчисленных донесений.

Джереми Стив вещал своим неприятным голосом перед аудиторией, состоявшей не более чем из двух десятков человек, в основном стариков.

Висевший позади него написанный от руки плакат гласил:

Сегодня вечером, ровно в восемь часов пятнадцать минут, проф. Джереми Стив прочтет лекцию на тему:

СНИСХОЖДЕНИЕ ОПАСНО.

— …не следует полагать, — гремел Джереми Стив, и глаза его горели таким огнем, которого Йеллинг еще никогда не видел, — что снисхождение является проявлением доброты. Доброта не имеет ничего общего со снисхождением! Совсем наоборот, мы добры к подобным себе и к самим себе только тогда, когда не проявляем снисхождения ни к чему и ни к кому. Разве все не согласны с тем, что врач не должен быть жалостливым? А если врач, лечащий наши физические недуги, не должен быть жалостливым, то почему должен быть таковым тот, кто лечит наши нравственные болезни? Если мы хотим, чтобы все делалось по справедливости, это должно делаться без всякой снисходительности. И не говорите, что эта концепция слишком жесткая, слишком строгая и что человеческое сердце нуждается также в понимании, любви, доброте, сострадании! Когда понимание, любовь, сострадание означают снисходительность и лишь маскируют снисходительность, я отказываюсь их одобрять. Поддавшись снисходительности к себе самим, мы множим свои маленькие пороки, мелкие прегрешения, они постепенно растут и становятся большими. Курить, пить что-либо, кроме воды, чревоугодничать, спать столько, сколько хочется, — вот мелкие проявления снисхождения к самому себе. А снисхождение по отношению к другим ведет к той все шире распространяющейся безнравственности, свидетелями которой мы все являемся. Мы грешим также и потому, что знаем, что другие снисходительны по отношению к нам, что они нас не будут упрекать, не подвергнут, неминуемо и непреклонно, наказанию…

Джереми Стив продолжал кричать. Голос его не имел оттенков, фразы были лишены каденции. В этом навевающем тоску зале одной из самых что ни на есть пуританских ассоциаций, полупустом, убогом, плохо освещенном, голос Джереми звучал чуть ли не как библейское проклятие.

— …Нашей единственной целью должна быть справедливость, царство справедливости. Нельзя допускать ни малейшего снисхождения, и все средства хороши, в том числе и несправедливость, если речь идет о том, чтобы достичь большей справедливости. Несколько дней тому назад на моей лекции об истине и морали один из моих оппонентов задал вопрос: «Можно ли солгать, если без этого не достичь торжества справедливости?» И я ответил: «Не только можно, но должно!»

Йеллинг рассматривал ногти. Они были лишь аккуратно подстрижены, но Джереми Стив все равно нашел бы их греховными и осудил без всякого снисхождения. Наверно, он не знал, что ухоженные ногти помогают Йеллингу думать и размышлять.

— …Каждому, кто вам скажет «любовь», ответьте «справедливость». Каждому, кто вам скажет «истина», ответьте «справедливость». И на все, что бы вам ни говорили, неизменно и единственно отвечайте: «Справедливость!»

Лекция была окончена. Эффектная концовка, ничего не скажешь. Джереми Стив явно игнорировал христианское учение и, как одержимый, стремился к этой своей катастрофической справедливости, ради достижения которой начисто отвергал самые большие человеческие ценности и самые высокие чувства.

Йеллинг увидел, как Джереми Стив спускается с кафедры и рассекает толпу слушателей, наградивших его жидкими аплодисментами. Но под насмешливым взглядом лектора, покидавшего зал ни с кем не попрощавшись, в шляпе на голове, рукоплескания сразу смолкли.

— Добрый вечер, профессор Стив, — тихо проговорил Йеллинг, вставая со скамьи и загораживая ему Дорогу.

— Идемте, — сухо сказал Джереми.

Йеллинг последовал за ним. Несгибаемый лектор привел его в маленький зальчик, вся обстановка которого состояла из стола и четырех стульев. В центре с потолка свисала желтая лампа, освещая голые белые стены, серый цементный пол. Комната походила на камеру в полицейском участке. Однако это была гостиная Ассоциации новой науки.

— Говорите, — ледяным тоном, не садясь, скомандовал Джереми Стив.